Янки при дворе короля Артура.
Часть первая.
Глава XVIII. В подземелье королевы.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Янки при дворе короля Артура. Часть первая. Глава XVIII. В подземелье королевы. (старая орфография)

ГЛАВА XVIII.
В подземелье королевы.

Я устроил все это таким образом и отослал заключенного домой. У меня было сильное желание предать пытке и исполнителя, но не потому, что он был оффициальное лицо, добросовестно исполняющее свое дело, - нельзя порицать человека за хорошее исполнение его обязанностей, - но потому, что мне желательно было отплатить ему за вольное обращение с молодой женщиной и за другия причиненные ей оскорбления. Патеры рассказали мне об этом и требовали, чтобы он был наказан. Это доказывало, что не все патеры были обманщиками и эгоистами; но многие, пожалуй, даже большинство из них, в особенности те, которые вращались в среде простого народа, были искренни, чистосердечны, сочувствовали человеческим тревогам и страданиям и старались их облегчать. Плохие патеры - такое зло, которому нельзя помочь, поэтому я редко раздражался этим и посвящал этому не более нескольких минут за раз; у меня не было в привычке задумываться над такими вещами, которых нельзя искоренить. Но я даже и не любил думать об этом, так как это именно было такое дело, которое могло примирить народ с господствующею церковью.

Но хорошо, вернусь к моему рассказу: я не мог подвергнуть пытке палача, но между тем, все же не хотел оставить без внимания жалобы патеров. Так или иначе, но этот человек должен быть наказан; я лишил его должности и сделал его капельмейстером, новая должность, какую я только мог изобрести. Он очень просил меня не определять его на эту должность, мотивируя тем, что он не может играть - правдоподобное извинение, но слишком тягучее; в стране не было ни одного музыканта, который мог бы играть.

На следующее утро королева была очень обижена тем, когда узнала, что из её рук ускользнула и жизнь Гуго и его имущество. Я сказал, что она должна нести этот крест; хотя, по закону, она и имеет власть над его жизнью и его имуществом, но тут явились крайне ослабляющия вину обстоятельства и я простил его от имени короля Артура. Олень опустошал поля этого человека и последний убил животное в припадке гнева, а не ради прибыли; он стащил оленя в королевский лес, надеясь, что таким образом, преступник не будет пойман. Как я ни объяснял ей, но не мог ее убедить в том, что убийство в припадке гнева представляет смягчающее вину обстоятельство - все равно будет-ли убито животное или человек, мне пришлось оставить ее в покое, а она надула губы.

Я думал, что могу еще убедить ее, напомнив ей о ни собственном преступлении в припадке гнева, именно об убийстве пажа.

- Преступление! - воскликнула она. - Что такое ты говоришь? Преступление, вот еще что? Но ведь я заплачу за мальчика!

О, ей никак нельзя было этого втолковать. Воспитание, воспитание - это все; воспитание это главное в каждом человеке; говорят о природе, но это пустое; тут не может быть и речи о природе; то, что мы называем этим неподходящим именем, просто наследственность или воспитание. У нас нет ни мыслей, происшедших от нас самих, ни мнений; все это или унаследованное или привитое воспитанием. Все, что у нас есть оригинального и собственного, а поэтому хорошого или достойного порицания, то может быть покрыто и сокрыто стежком самой тонкой иголки; все же остальное, - придаточные атомы, унаследованные от целой фаланги предков, простирающихся на биллион лет до праотца Адама, или до кузнечика, или до обезьяны, от которой развилась наша раса такая тщеславная, такая вялая и вместе с тем такая безполезная. Что касается до меня, то все, что я думаю об этом корпении, об этом странствовании, об этой патетической цели между вечностями, это смотреть вперед и жить чистою, высокою, непорочною жизнию и спасти этот микроскопический атом во мне, который и составляет мое собственное я.

Нет, что касается королевы, то она была далеко не глупа, у ней было достаточно ума, но воспитание сделало ее сумасбродною, с точки зрения взгляда позднейших столетий. Убийство пажа не было преступлением, это было её право; она же

Впрочем, нам всегда приходится платить дань сатане. Конечно, королева заслуживала комплимента за одну вещь; я хотел было сказать ей его, но слова застряли у меня в горле. Она имела, по закону, право убить мальчика и вовсе не была обязана платить за него. Платить за убитого был закон, который существовал для других людей, но но для нея. Королева прекрасно знала, что она поступает великодушно, назначив плату за жизнь этого мальчика; я должен был бы сказать ей что-нибудь хорошее по этому поводу, но мой язык не поворачивался для этого. В моем воображении так и рисовалась сгорбленная фигура старухи с разбитым сердцем и красивое молодое созданье, лежавшее заколотым на полу, в одежде, испачканной его собственною кровью. Чем королева заплатит за это? Кому она, заплатит за него? Я прекрасно знал, что женщина, с таким воспитанием, какое получила королева, заслуживала похвалы, даже лести, но, согласно полученному мною воспитанию, я не в состоянии был этого сделать. Самое лучшее, что можно было придумать, так это поискать какого-нибудь другого комплимента, лишь бы только сказать ей что-нибудь приятное, - но, к несчастью, это была правда.

- Государыня, - сказал я ей, - ваш народ будет вас обожать за это!

Это было совершенно верно; но с своей стороны я был готов ее повесить несколько дней спустя, если бы остался в живых. Действительно, некоторые из этих законов были очень жестоки, даже слишком жестоки. Господин имел право убить своего раба совершенно без всякой причины: для пустой шутки или забавы, или просто для препровождения времени. Дворянин мог убить простолюдина, но только заплатить за него наличными деньгами или садом. Дворянин имел право убить дворянина, насколько это дозволяется законом, но все же он мог ожидать и наказания за это. Кто-либо мог убить кого-либо, за исключением простолюдинов и рабов; последние же пользовались таким преимуществом. Если они кого убивали, то это считалось преступлением, а закон не щадил убийц. С таким человеком и с его семьей расправа была коротка.

Но, однако, мне надоело это ужасное место и я хотел скорее уехать оттуда, но, к сожалению, не мог тотчас привести в исполнение свое намерение, потому что у меня лежало на сердце одно дело, которое я должен был непременно привести в исполнение. Меня это мучило целое утро. Я хотел было сначала обратиться к королю, но это не повело бы ни к чему. Он был уже потухший вулкан; в свое время король был деятельным человеком, но его огонь погас и в настоящее время он представлял только груду пепла; он отнесется, конечно, сочувственно и милостиво к моему желанию, но только это не принесет мне никакой пользы. Этот, так называемый король, был нуль; одна королева имела власть. Но она была настоящий Везувий! Если дело касалось какой-либо милости, то королева готова была зажечь стаю воробьев, но тут сейчас же она сослалась бы на то неудобство, что от этого может сгореть город. Сколько раз мне случалось убеждаться в том, что если вы ожидаете чего-либо дурного, то часто оказывается, что это худое вовсе не так дурно.

соседние замки; теперь, с позволения её величества, я очень желал бы посмотреть и её коллекцию, её bric-á-brac, т.е. её заключенных. Она сначала воспротивилась этому; я, конечно, этого ожидал. Наконец, согласилась. Я ожидал и этого, но только не так скоро. Она позвала стражу с факелами и мы отправились в подземелья. Они были устроены под фундаментом замка и многия из них представляли приличные каморки, вырытые в скале. В некоторых из них вовсе не было света. В одной из таких каморок была заключена женщина, одетая в грязные лохмотья; она сидела на полу и не отвечала ни на один вопрос и не говорила ни слова, но только раз или два взглянула на нас из под всклокоченных волос, падавших ей на глаза, точно полюбопытствовала узнать, какой это такой необычайный свет и какой звук прервали её безсмысленную и мрачную дремоту, которая теперь стала её жизнью; затем она сгорбилась, уселась на полу, лениво опустив свои исхудалые, костлявые руки на колени и более не подавала никакого признака жизни. Этот несчастный скелет была женщина, повидимому, средних лет; но только повидимому; она была заключена здесь девять лет, и ей было тогда восемнадцать, когда со посадили в это подземелье. Она была простолюдинка и ее заключил сюда в ночь после её брака сэр Брэз Сэнс Питэ, соседний лорд, вассалом которого был её отец и которому она отказала в том, что обыкновению называлось le droit du Seigneur; кроме того, она отбивалась силою и чуть было не пролила его священную кровь. Новобрачный вмешался в это дело, полагая, что жизнь его невесты находится в опасности, вытащил лорда в гоcтиную на показ своим скромным, затрепетавшим от страха, свадебным гостям и оставил его там, удивленного таким с ним обращением и крайне озлобленного против новобрачных. Названный лорд обратился к королеве с просьбою наказать преступников и оба были заключены в подземелье; здесь их разсадили по разным каморкам и они никогда уже более не видели друг друга, несмотря на то, что между местами их заключения было всего каких-нибудь пятьдесят футов; но ни тот, ни другая не знали ничего друг о друге. В первые годы заключения их единственным вопросом было: "Жив-ли он?" "Жива-ли она?" И этот вопрос предлагался умоляющим голосом и со слезами на глазах, так что это могло бы тронуть камни; но ни тот, ни другая никогда не получали ответов на свои вопросы; с годами они перестали спрашивать.

Выслушав эту историю, мне было желательно видеть и мужа этой несчастной. Ему было тридцать четыре года от роду, но у него был вид шестидесятилетняго старика. Он сидел на четырехъугольном камне с опущенною головою, с руками, сложенными на коленях; его длинные волосы падали ему на лицо в виде бахромы и он что-то бормотал про себя. Он поднял голову, обвел нас всех медленным взглядом, казалось, его также поразил свет факелов, а потом опустил голову и не обращал на нас никакого внимания. Это было немое свидетельство ужасных страданий. На его ступнях и кистях рук были знаки ран, старые лоснящиеся рубцы; к камню, на котором он сидел, была прикреплена цепь, прикованная к ножным и ручным кандалам; но эта цепь лежала на полу и была покрыта ржавчиной. К чему заключенному цепи, когда он потерял разсудок.

Я никак не мог пробудить сознания в этом человеке; я предложил свести его к ней, к его невесте, которая когда-то была для него самым дорогим существом на свете. Быть может, свидание с нею взволнует его кровь; свидание с нею...

Но я ошибся в разсчете; они сели на пол друг против друга и несколько мгновений как-то тупо смотрели один другому в лицо, с каким-то странным любопытством животных; но вскоре забыли о присутствии один другого; оба закрыли глаза и ясно было видно, что их мысли далеко блуждали отсюда, в какой-то стране грез и теней, о которой мы ничего на знаем.

неуважительным по отношению к сэру Брез Сэнс Нитэ. Но я ее уверил, что если он вздумает протестовать против этого, то я съумею заставить его замолчать.

Я освободил сорок семь заключенных из этих крысиных нор и оставил только одного. Это был лорд, он убил другого лорда, какого-то родственника королевы. Этот лорд хотел заманить его в засаду и убить, но тот был хитрый парень и перерезал горло своему противнику. И его оставил в заключении не за убийство, а за то, что он нарушил общественное благополучие в одной из своих деревень. Королева хотела его повесить за убийство её родственника, но я этого не позволил, так как не считал преступлением зарезать убийцу; но я предложил ей повесить его за нарушение общественного благополучия; она согласилась и на это, находя, что все же лучше это, чем ничего.

Но, Боже мой, за какие пустые проступки были заключены эти несчастные сорок семь человек! Правда, некоторые даже и вовсе не совершили, никаких проступков, а были заключены там для удовлетворения чьей-либо злобы; не только для удовлетворения злобы королевы, но даже и её друзей. Преступление последняго заключенного состояло в том, что он сделал одно самое пустое замечание. Он сказал, что по его убеждению все люди равны между собою; различаются только по одежде; если бы раздеть всю нацию до нага и пустить в эту толпу чужестранца, то он не отличил бы короля от врача-шарлатана, а герцога от служителя гостинницы. Вероятно, это был такой человек, мозг которого не был испорчен глупым воспитанием. Я освободил его из заключения и отправил в мою колонию.

Некоторые из этих конурок были устроены в самой скале, как раз у пропасти; в этих конурках были пробиты отверстия, так что к заключенному проникали слабые лучи благословенного солнца. Но в особенности была тяжела судьба одного из заключенных в этих крысиных норах. Отверстие в его конурке приходилось как раз против большой расщелины естественной стены скалы и сквозь эту расщелину он мог видеть свой собственный дом, находящийся в широкой долине; в течение двадцати двух лет он только и следил за тем, что творится в его доме и следил с тоскою и с сильным замиранием сердца. Он видел, как там вечером зажигались огни; днем, как оттуда выходили и входили - свою жену и детей, хотя на таком разстоянии и трудно было различать лица; но он, покрайней мере, предполагал, что это должны быть они; иногда он видел, что там устраиваются празднества и полагал, что это, вероятно, свадьба и радовался за них; пришлось ему видеть и похороны, но он только не знал, кого хоронят, его жену или кого-либо из детей. Ему видна была вся процессия с патерами и провожающими покойника; они проходили торжественно, унося с собою и тайну, кого хоронят; в течение девятнадцати лет он насчитал пять похорон; все эти похороны справлялись с известною торжественностью, так что нельзя было предполагать, что хоронили кого-либо из слуг; он оставил жену и пять человек детей. Пятеро умерло! Но кто остался в живых? Жена или один из детей?

Этот вопрос постоянно мучил его день и ночь; лишь только он просыпался, как задавал себе этот вопрос и засыпал, размышляя о нем. Но иметь хотя какой-нибудь интерес в жизни, когда сидишь в подземелье и видишь хотя слабый луч света, много способствует сохранению умственных способностей. Следовательно, он находился в более лучших условиях, чем остальные заключенные. Он мне рассказал свою грустную повесть, и я точно так же, как и он, горел желанием узнать который из членов его семьи остался в живых. Я отправился вместе с ним к нему в дом. И надо было видеть радость этого человека! Он проливал потоки слез, но это были слезы неожиданной радости, неожиданного счастья! О, Боже мой! Мы нашли его жену, которую он оставил еще молодою женщиною, теперь уже седеющею матроною, прожившею полвека; его дети превратились в мужчин и женщин; некоторые из его детей уже обзавелись семьей и вкушали её радости. Никто из его близких не умер, все были живы! Но представьте себе дьявольскую выдумку королевы! Она особенно ненавидела этого заключенного и потому сама изобретала все эти похороны, чтобы еще больше терзать сердце несчастного узника и заставить его мучиться в догадках.

легкомыслием, чем умышленною дерзостью; Он сказал, что у королевы рыжие волосы. У ней действительно были рыжие волосы, только об этом нельзя было говорить. Люди с рыжими волосами не пользовались общественным доверием, как те, у которых были каштановые волосы.

Но представьте себе, что между этими сорока семью заключенными было пять человек, как преступления которых, так и самый год их заключения не были известны! Одна женщина и четверо мужчин - сгорбленные, сморщенные, потерявшие разсудок, старики. Они сами давно забыли все подробности своих преступлений, за которые их заключили в подземелье! У них были самые смутные понятия даже о самих себе; если они что-нибудь рассказывали, то никак не могли повторить этого во второй разе. Целый ряд патеров, на обязанности которых лежало приходить к заключенным и каждый день молиться с ними и напоминать им, что милосердый Господь допустил их заключение сюда с премудрою целью, чтобы научить их терпению, смирению, повиновению к тем притеснениям, которые Ему угодно было ниспослать на них - все это были какими-то традициями в умах этих несчастных развалин, но не более. Они знали только, что находятся очень долго в заключении, но не помнили ни имен, ни самого своего преступления. Но вот, с помощью традиций и воспоминаний, наконец, удалось добраться до того, что ни один из этих пятерых заключенных не видал света в течение тридцати четырех лет! Король и королева решительно ничего не знали об этих заключенных, кроме только того, что эти люди составляли как бы движимую собственность, наследственное имущество, полученное вместе с троном от прежней фирмы. При передаче этих людей ничего не было передано относительно их биографии; но наследники находили, что не стоило интересоваться такою ничтожностью. Тогда я сказал королеве:

- Так почему же в их не выпустили на свободу?

Вопрос был щекотливый, она действительно не знала, как на него ответить; ей никогда не приходила в голову такая простая вещь. Таким образом здесь она, сама того не сознавая, как бы предусматривала истинную историю будущих пленников замка Иф. Теперь мне стало совершенно ясным, что при её воспитании эти унаследованные лица были не более как собственностью. Действительно, если мы наследуем иное-либо ничтожное имущество, мы не заботимся даже и о том, чтобы его выбросить, хотя оно и не имеет для нас никакой цены.

удивительное зрелище. Костлявые, худые, изможденные, сгорбившиеся, дрожавшие от страха - вполне узаконенные дети королевской власти. Забывшись, я пробормотал:

Вам, конечно, случалось видеть людей, которые никогда не сознаются в том, что они не понимают какого-либо нового незнакомого слова. Королева именно и принадлежала к такому сорту людей и всегда делала в данном случае самые глупые промахи. Несколько минут она колебалась, потом вдруг все её лицо вспыхнуло, точно она поняла в чем дело и сказала, что непременно сделает это для меня. Я же подумал про себя: "Она? Откуда она могла иметь понятие о фотографии?" Но у меня было мало времени для подобных размышлений. Когда я оглянулся вокруг, королева двигалась за процессиею с секирою в руках.

Действительно, это была прекурьезная женщина и потому она и была Морган ле-Фэй. Я видал в свое время много странных женщин, но она превосходила их всех своих разнообразием. И как этот небольшой эпизод прекрасно охарактеризовал ее. Она не имела большого понятия, чем лошадь, о том, как снять фотографию с процессии и потому отправилась за ней с секирою в руках, что было вполне на нее похоже.