Янки при дворе короля Артура.
Часть первая.
Глава XXI. Странники.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Янки при дворе короля Артура. Часть первая. Глава XXI. Странники. (старая орфография)

ГЛАВА XXI.
Странники.

Когда я, наконец, лег в постель, то чувствовал сильную усталость; но как хорошо было вытянуться во весь рост и дать отдых мускулам, которые так долго находились в сильном напряжении. Но, увы! о сне нечего было и думать! По всем корридорам раздавалось хрюканье этих дворянок, их шум и скобление - это походило на совет демонов и я не мог сомкнуть глаз. Но, бодрствуя, я начинал думать и мои мысли были заняты Сэнди и её курьезным заблуждением. Она была вполне в здравом уме, как и вообще все обитатели королевства; но, с моей точки зрения, она действовала, как безумная женщина. О, страна! вот какова сила её воспитания, её влияния! Я ставил себя на место Сэнди, желая убедиться в том, что она вовсе не съумасшедшая. Если же поставить ее на мое место, то и я для нея мог казаться съумасшедшим, потому что она не была так хорошо развита в умственном отношении, как был развит я. Если бы я сказал Сэнди, что видел вагон, совершенно чуждый влияния каких либо чар и который в состоянии пролететь 50 миль в час, далее, - что человек, совершенно непричастный к магии, садится в корзинку и скрывается из глаз между облаками, наконец, что без помощи всякого волшебства можно слышать разговор лица, находящагося за несколько сот миль от вас, то, конечно, Сэнди, если и не признает меня абсолютно съумасшедцшм, то будет утверждать, что тут замешаны чары, так как она знает это лучше. Все окружающие ее верили в волшебство и никто в этом не сомневался; сомневаться в том, что замок мог превратиться в хлев, а его обитатели в свиней, было все равно, что если бы кто в Коннектикуте стал бы удивляться телефону - в обоих случаях это служило бы доказательством разстроенного ума и разстроенного разсудка. Да, Сэнди была совершенно в здравом уме и с этим следовало согласиться. И если я желал казаться Сэнди в здравом уме и в полном разсудке, то должен был оставить при себе свое мнение относительно незаколдованных локомотивов, воздушных шаров и телефонов. Кроме того, я был убежден, что земля не плоскость и вовсе не поддерживается столбами, что нет никакого навеса для поворачивания воды, занимающей все пространство наверху; но так как я был единственным лицом в королевстве, зараженным такими нечестивыми и преступными мыслями, то я прекрасно понимал, что следует умалчивать о всех подобных вещах, если не желаю прослыть за съумасшедшого.

На следующее утро Санди собрала всех свиней в столовой и дала им позавтракать; она сама лично наблюдала за ними и выказывала им особое почтение, которое выказывают обыкновенно все соотечественники её острова всем титулованным лицам, не обращая внимания ни на их умственные способности, ни на их нравственные достоинства. Я также завтракал бы со свиньями, если бы принадлежал к титулованным особам; но так как я был простой смертный, то должен был покориться обстоятельствам и нисколько не сожалел об этом. Мы, Сэиди и я, завтракали за вторым столом. Хозяева этого дома были в отсутствии. И я сказал:

- Как велика здешняя семья, Сэиди, куда все они прячутся?

- Семья?

- Да.

- Какая семья, милостивый лорд?

- Как? Эта семья, ваша семья.

- По правде сказать, я вас не понимаю. У меня нет никакой семьи.

- Как нет семьи? Разве это не ваш дом, Сэнди?

- Каким образом он может быть моим домом, когда у меня нет никакого дома.

- В таком случае, чей же это дом?

- Как вы хотите, чтобы я это вам сказала, когда я и сама не знаю.

- Неужели вы не знали никогда этих людей? В таком случае, кто же пригласил нас сюда?

- Никто нас не приглашал; мы пришли, вот и все!

- В таком случае, хозяйка этого дома должна быть крайне страиная особа. Подобное безстыдство вполне достойно удивления. Мы с шумом врываемся в дом человека, наполняем этот дом единственным почетным дворянством, какое когда-либо освещалось солнцем на земле, и оказывается, что мы даже не знаем имени хозяина дома. Чем вы объясните такое своевольство? Я думал, что это ваш дом. Но что скажет хозяин?

- Что он может больше сказать, как только благодарить нас?

- Благодарить? За что?

На её лице выразилось внезапное удивление.

- Право, ты смущаешь мой ум твоими странными словами. Разве кто-нибудь при таком положении, в каком находится этот хозяин дома, мог бы когда-нибудь мечтать о приеме в своем доме такого общества, какое мы привели к нему?

- Да, если вы ссылаетесь на это, то в данном случае даже можно побиться об заклад, что он в первый раз в жизни видел в своем доме таких гостей, как эти.

- Так пусть он остается благодарен и выразит свое смирение признательною речью; он был прежде собакою и происходит от собак.

- Уже поздно, Сэнди. Нам нужно собрать нашу аристократию и двинуться.

- А куда, милостивый сэр и Патрон?

- Мы должны развести их по домам, не так-ли?

- Вот, если бы тебя послушаться. Да оне все с различных концов земли. Каждую нужно привести в её собственный дом; но разве тебе будет достаточно на это той короткой жизни, которая определена им после грехопадения Адама? Наш праотец был вовлечен в грех своею помощницею, а та прельстилась словами сатаны, вошедшого в змия; с тех пор он царит над человеческим родом, вовлекая его в грех; природа, которая была такою чистою и прекрасною, стала...

- Ах, великий Боже!

- Лорд!

- Вы знаете, что у нас очень мало времени для обсуждения таких вещей. Разве вы не знаете, что мы можем раздать по земле весь этот народ в более короткое время, чем вы употребили на то, чтобы доказать, что этого невозможно сделать. Нам теперь некогда говорить, а следует действовать. Вы должны позаботиться об этом, а не давать воли своей мельнице, когда на это нет времени. Теперь к делу; постарайтесь обходиться без лишних слов. Кто отведет домой нашу аристократию?

- Конечно, их друзья. Они приедут за ними из отдаленных концов земли.

Это было так неожиданно, точно молния, блеснувшая с ясного неба; такое облегчение было подобно прощению, дарованному преступнику. Она, вероятно, останется, чтобы освободиться от своего товара.

- Тогда слушайте, Сэнди; так как наше предприятие окончилось прекрасно и вполне успешно, то я отправлюсь и донесу об этом; если же кто-либо другой...

- Я совершенно готова и поеду с тобою. Это было все равно, что отмена прощения.

- Как? Вы хотите ехать со мною? К чему это?

- Неужели ты хочешь, чтобы обо мне подумали, будто я изменница своему рыцарю? это будет безчестием. Я не могу уехать от тебя, пока ты не встретишься в битве с каким-либо другим рыцарем. Тот победит тебя и я ему достанусь, как добыча. Я даже заслуживаю порицания, если стану думать о том, что может произойти такой случай.

"Избран на продолжительный срок! - вздохнул я про себя; - нечего делать, придется и с этим примириться". Тогда я сказал вслух:

- И так, пора опять в путь.

Пока Сэнди ходила прощаться с своими свиньями, я передал все это пэрство прислугам и просил их все убрать и почистить, где эти аристократы гуляли, ели и имели помещение; но слуги заметили мне на это, что ничего нельзя трогать, так как это было бы отступлением от обычая, и заставит только праздные языки болтать об этом. Отступление от обычая - вот что связывало их; это такой народ, который, казалось, был способен ради этого совершить преступление. Слуги сказали, что будут следовать обычаю, который у них считается священным; они постелят свежий тростник в залах и во всех комнатах, и тогда пребывание в доме аристократии не будет почти и заметно. Это было нечто в роде сатиры природы; это был научный метод, геологический метод; антикварий допытывается до всего этого и затем, по окончании каждого столетия, рассказывает о тех улучшениях, которые вводились в семьи в течение истекших ста лет.

было входить в подробности её жизни и узнавать эти подробности не из вторых рук, а руководствоваться своими собственными личными наблюдениями.

Эта компания странников состояла из людей всех возрастов и всех профессий; точно также тут представлялось и большое разнообразие костюмов; тут были и молодые люди и старики, молодые женщины и старухи, веселый народ и серьезный люд. Тут ехали на мулах и на лошадях; только не видно было дамских седел, так как это приспособление стало известно в Англии только девятьсот лет тому назад.

Это была хорошая, дружная и общительная компания; они все были набожны, счастливы, веселы, отличаясь в то же время безсознательной неучтивостью и наивною нескромностью. То, что они считали простым веселым рассказом, переходившим из уст в уста, был, конечно, пикантного свойства анекдотец, который смущач их также мало, как мало смущал лучшее английское общество двенадцать столетий позднее. Разные шутки, достойные английского остроумия первой четверти девятнадцатого столетия, рассказывались и тут, переходя из уст в уста по всей линии и возбуждая всеобщия одобрения; иногда, если кто делал по этому поводу какое-либо остроумное замечание на одном конце всей процессии, то его передавали друг другу, оно доходило до следующого конца и часто возбуждало громкий взрыв хохота.

Сэнди прекрасно знала цель такого странствования и потому, обратившись ко мне, сказала:

- Они направляются в Валлэй Голинесс (Священную Долину) испить целебной воды.

- Разскажите мне что-нибудь о нем. Это место пользуется большою славою?

- О, конечно; подобного ему не существует.

- Там часто недоставало воды; только по временам появлялся целый поток чистой и свежей воды как бы чудесною силою в этом пустынном месте. Но тут злой дух стал искушать построить баню, которая и была выстроена. Но вдруг вода перестала течь и потом совершенно исчезла.

Ничто не помогало и все дивились такому чуду.

- И что же случилось дальше?

- Так прошел год и один день, тогда приказали срыть баню. И вдруг вода потекла снова и в большом обилии; с тех пор она не перестает струиться для этого благословенного края.

- Таким образом, с тех пор никто и не мылся?

- И обитатели этой местности благоденствуют с тех пор?

- Да, именно с этого самого дня. Слух о таком чуде распространился по всем странам. Отовсюду прибывали новые поселенцы, так что приходилось воздвигать постройку за постройкою.

Еще до полудня, мы встретили другую партию странников; но тут не слышно было ни шуток, ни смеха, ни громких разговоров, не было заметно счастливого настроения духа ни между молодыми, ни между старыми. А тут также были и молодые, и старые; мужчины и женщины средняго возраста, мальчики и девочки и даже три грудных ребенка. Одни дети только смеялись, а между взрослыми не видно было ни одного лица, которое не выражало бы грусти и безнадежного уныния; ясно было видно, что эти люди подвергались жестоким испытаниям и давно были знакомы с отчаянием. Это были рабы. Их руки и ноги были закованы в кандалы и потом они были еще скованы по несколько человек одною отдельною цепью; одни дети бегали на свободе: несчастные их отцы и матери должны были и ходить скованными, и спать скованными, как свиньи. Они прошли триста миль пешком в восемнадцать дней, получив при этом самую скудную пищу. На них были накинуты какие-то лохмотья, но все же нельзя было назвать этих людей одетыми. Железные кандалы стерли у них кожу на руках и на ногах, вследствие чего образовались гнойные болячки. Их босые ноги потрескались, и каждый из них шел прихрамывая. Сначала было около ста этих несчастных в одной партии, но половина из них была продана во время самого пути. Их проводник ехал на лошади и держал в руках длинный бич с короткою ручкою и с длинным плетеным ремнем, разделенным в конце на несколько отдельных частей, из которых каждая оканчивалась узлом. Этим бичем он стегал по плечам тех, которые от усталости не могли идти и останавливались на одно мгновение. Он не говорил ни слова, так как удар бичем был слишком красноречив и без слов. Ни один из этих несчастных даже и не взглянул на нас, когда мы проезжали; они, казалось, и не заметили нашего присутствия. Из их уст не вылетало ни одного звука; слышалось только однообразное бряцание цепей по всей линии с одного конца до другого, когда эти сорок три человека поднимали и опускали ноги. Вся партия шла в облаке пыли, которую она поднимала сама.

Все эти лица были серого цвета от слоя налегшей на них пыли. Конечно, многим приходилось видеть, как налипает пыль на скульптурные украшения в нежилых домах и как по этой пыли какой-нибудь лентяй напишет что-нибудь пальцем; мне припомнилось это, когда я смотрел на лица некоторых женщин, в особенности на лица молодых матерей, которые несли своих детей, близких к смерти и к освобождению; что происходило в их сердцах, то, казалось, было написано на их запыленных лицах; жаль было смотреть, а еще более жаль было это читать. Одна из этих молодых матерей была сама еще почти ребенок и грустно стала смотреть, как такое ужасное горе посетило этого ребенка, которому следовало бы только радоваться утру своей юной жизни. Без всякого сомнения...

всю партию и соскочил с лошади. Он кричал и бранился на эту несчастную, говоря, что она и так причиняет много безпорядка своею ленью; но теперь, он непременно сведет с нею счеты. Несчастная бросилась на колени, подняла к нему руки и стала просить о пощаде, умоляя его со слезами и с громкими воплями. Он вырвал у нея ребенка и приказал рабам, скованным с нею с задней и с передней линии, повергнуть ее на землю и держать, а сам стал неистово хлестать ее ремнем; вся спина несчастной была изсечена и представляла ужасный вид. Один из мужчин, державший молодую женщину, отвернулся; он был не в силах смотреть на это ужасное зрелище, но за такое проявление человеколюбия его выбранили и наказали. А несчастная жертва жалобно стонала от боли.

Остальная же партия рабов смотрела на эту экзекуцию и обсуждала между собою, по собственному опыту, как действовал тот или другой взмах ремня. Эти люди слишком огрубели от каждодневного соприкосновения с рабскою долею, иначе они нашли бы, что при виде такого зрелища можно было бы подумать о чем-либо другом, чем о пересудах. Следствием рабства было полное извращение самых лучших человеческих чувств; но между тем, все эти рабы были люди с сердцем и при других обстоятельствах не допустили бы такого обращения с лошадью, не только что с человеком.

Мне было желательно прекратить эту ужасную сцену и освободить рабов, но я не мог этого сделать. Мне не следовало слишком много вмешиваться в такия дела; этим я заслужил бы славу, что объезжаю страну и действую против её законов и против прав её граждан. Если бы я прожил долее и мне удалось бы достигнуть известной силы и могущества, то я нанес бы смертельный удар рабству, я уже решился на это; но я положил устроить это так, что когда буду исполнителем этой реформы, то сделаю это по приказанию народа.

Как раз у дороги стояла кузница; в это время приехал один сельский собственник, купивший еще за несколько миль отсюда ту самую молодую женщину, которую подвергли наказанию; кузнец должен был расковать её кандалы; но тут произошел спор между начальником партии рабов и сельским собственником, кому следует платить кузнецу. Лишь только молодую женщину освободили от оков, как она бросилась со слезами и с рыданиями на грудь к тому рабу, который отвернулся, когда ее били. Он прижал ее к своей груди; осыпал поцелуями и её лицо и лицо ребенка, обмыл эти дорогия ему лица потоками слез. Я узнал, что это были муж и жена. Пришлось силою оторвать их друг от друга; несчастная женщина рыдала и металась как безумная, пока не повернула в сторону и не скрылась из виду. Теперь невольно является вопрос: неужели этот несчастный отец и муж никогда не увидит ни жены, ни ребенка? Я никак не мог смотреть на этого человека и поскорее уехал; но я знаю, что эта ужасная картина никогда не изгладится из моей памяти; даже теперь, лишь только я вспомню об этом, как чувствую сильное биение сердца и тоску.

На ночь мы остановились в деревенской гостиннице. На следующее утро, когда я проснулся и взглянул на дорогу, то увидел едущого по ней рыцаря, залитого лучами солнца; я узнал в нем одного из моих рыцарей - сэра Озана ле-Кюр Гарди. Он стоял у меня на линии джентльменов и его специальностью были шляпы. Он был одет в стальную кольчугу и в прекрасном вооружении того времени. Конечно, к такому одеянию ему следовало бы надеть на голову шлем, но у моего рыцаря вместо шлема была надета блестящая, в виде трубы, шляпа; этот рыцарь, конечно, представлял крайне оригинальное зрелище, какое когда-либо можно было встретить; это также служило к изгнанию рыцарства, представленного в смешном и глупом виде. Седло сэра Озана было все увешано кожанными картонками для шляп; лишь только он встречал какого-либо странствующого рыцаря, как вербовал его ко мне на службу, снабжал его шляпою и заставлял ее носить. Я оделся и пошел к нему на встречу узнать от него новости.

- У меня осталось всего четыре, их было всех шестнадцать, когда я выехал из Камелота.

- Вы, конечно, хорошо вели дела, сэр Озана. Где вы были в последнем месте?

- Я еду из Валлей Голиндес; там изсякла вода в долине, а такого бедствия не было уже двести лет...

за Мерлэном; он уже три дня там и говорит, что заставит течь воду, хотя бы ему пришлось для этого разрыть весь земной шар и причинить гибель всем его царствам; вот все это время он усердно работает и взывает ко всем обитателям преисподней, чтобы те поспешили придти к нему на помощь, но нет даже и признака какой-либо влажности...

Завтрак был готов; лишь только мы вышли из-за стола, как я показал сэру Озана несколько слов, написанных на внутренней стороне его шляпы: "Химический департамент, Лабораторный отдел, Отделение G Pxxp. Пришлите два первой величины, два No 3 и шесть No 4, со всеми их мельчайшими принадлежностями - и двух моих ученых ассистентов"; и сказал:

- Теперь поспешите в Камелот, поезжайте как можно скорее, мой храбрый рыцарь; покажите мою записку Кларенсу; скажите, чтобы он доставил это как можно скорее в Валлэй Голинесс.

- Все исполню в точности, сэр Патрон, - сказал рыцарь и уехал.