Янки при дворе короля Артура.
Часть вторая.
Глава XI. Прискорбный случай.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Янки при дворе короля Артура. Часть вторая. Глава XI. Прискорбный случай. (старая орфография)

ГЛАВА XI.
Прискорбный случай.

Это мир неожиданности. Король предавался своей скорби, что было весьма естественно. Но о чем именно горевал он? Конечно, о своем странном падении с самого высокого места на самое низкое; с самого светлого положения на самое мрачное; с самого высшого общества он попал в среду людей самого низшого сорта. Но я готов дать клятву, что вовсе не то печалило короля, но именно та цена, за которую его продали. Он больше не стоил, как семь долларов! Это также поразило и меня, и когда я это услышал, то положительно не хотел верить этому; это мне казалось совершенно не натуральным, но лишь только мое умственное око несколько просветлело и я нашел его правильный фокус, то увидел, что ошибся; это было совершенно естественно. Конечно, король представлял из себя раба средней цены, раз ему пришлось спуститься с высоты своего величия.

Король утомлял меня своими аргументами, уверяя, что если бы его продали на большом рынке, то за него непременно дали бы двадцать пять долларов - это была безсмыслица и даже за меня самого не дали бы столько денег; но тут мне пришлось вести дело политично, отбросить совесть в сторону и согласиться с королем, что за него дали бы двадцать пять долларов, хотя мне не случалось слышат, чтобы за короля могли дать и половину этой суммы, а в последующия тринадцать столетий даже и четверти этих денег. Да, он утомлял меня; стал бы он лучше говорить о жатве; или, пожалуй, о погоде, или о политике, наконец, о собаках, о кошках, о нравственности; мало-ли можно найти предметов для разговора; но я всякий раз вздыхал и все еще ожидал, что когда-нибудь он избавит меня от этого разговора. Если мы останавливались там, где собиралась толпа, то король бросал на меня взгляд, который, казалось, говорил: "Если бы это было сделано теперь при этом народе, то вы увидали бы совершенно иной результат". Действительно, когда он был продам за семь долларов, то втайне мне несколько польстило, что за него дали такую сумму; но когда он начал свои жалобы и сетования, то я желал бы, чтобы его продали за сто долларов. Но, к несчастью, сетования короля никогда не могли прекратиться; безпрестанно там и сям являлись покупатели которые осматривали нас и о короле отзывались обыкновенно, в таких выражениях:

- У него на два с половиною доллара неловкости и на тридцать долларов благообразия. Жаль, что такое благообразие находишь в продажном товаре.

Наконец, такого рода замечания имели очень дурные последствия. Наш владелец был практический человек и прекрасно понимал, что для того, чтобы найти покупателя на короля, то необходимо исправить этот недостаток. Таким образом он стал размышлять о том, как бы посбавить благообразия в короле. Я бы подал этому человеку благой совет, но только не мог этого сделать; нельзя добровольно давать советы торговцу рабами, без того, чтобы не объяснить ему причины, почему вы так действуете. Я находил крайне трудным сыграть такую шутку, чтобы сделать из короля мужика, не смотря на то, что этот король был очень послушный ученик; но теперь превратить короля в раба, - это было уже почти невозможно, и в особенности, если действовать силою. Но не будем говорить о подробностях, - это избавит меня от труда заставить вас вообразить себе эти затруднения, но замечу только одно: не более как через неделю тело короля представляло такой вид, что возбуждало слезы; но его дух нисколько не изменился. Даже этот дубина торговец рабами, прекрасно понял, что тут было нечто такое, чего нельзя побороть, когда раб хочет остаться мужчиною до самой смерти, вы можете переломать ему все кости, но не выбьет из него мужества. Этот человек убедился, что все его усилия ни к чему не поведут, он ничего не достигнет, а король готов был утопить его. Таким образом, наш торговец совершенно отказался от этого дела и оставил короля с его благообразием. Причина заключалась в том, что король был более чем король, он оказался человеком; когда же человек является действительно человеком, то из него этого не выбьешь.

У нас в течение месяца было крайне трудное время; мы валялись на земле и много страдали. А какой англичанин в это время наиболее интересовался вопросом рабства? Это - его милость, король! Да; из совершенно равнодушного к этому вопросу человека он стал наиболее заинтересованным. Он сделался таким ярым ненавистником рабства, что вряд-ли кто-либо превосходил его в этом. И вот я попробовал предложить тот вопрос, который предлагал несколько лет тому назад и на который получил такой резкий ответ, что из предосторожности не решался и вмешиваться в это дело. Уничтожит-ли он рабство?

И теперь его ответ был очень резок, как и прежде, но в этом ответе была такая чудная музыка для моего уха; я, кажется, никогда еще не слыхал ничего более приятного.

Я желал, конечно, скорее получить свободу, но не решался на крайния меры и удерживал от этого и короля. Но теперь была другая обстановка. Свобода стоила дорогой цены и я непременно хотел ее получить. Я стал обдумывать план и был в восторге от принятого решения. Это, конечно, потребует времени и терпения и даже много того и другого. Быть может, это займет целые месяцы, но необходимо идти твердо и смело к цели.

Во время нашего трудного пути с нами приключались и различные происшествия. Однажды ночью нас застала снежная буря в одной мили от деревни, где мы делали привал. Снег шел большой и совершенно засыпал нас. Не было видно ничего и мы окончательно сбились с пути. Наш хозяин немилосердно бил нас, предчувствуя, что ему предстоит раззорение; но его битье только ухудшило дело, так как мы все более и более удалялись от дороги и от возможности близкой помощи. Нам было необходимо остановиться; мы положительно свалились в кучу прямо в снег. Буря продолжалась до самой полуночи и, наконец, стихла, за это время умерли двое из самых слабых мужчин и три женщины, остальные еле двигались и дрожали, опасаясь умереть, как и их товарищи. Наш хозяин буквально вышел из себя. Он настаивал на том, чтобы мы встали, прыгали, терли руки и хлопали ими для ускорения кровообращения и в этом он помогал нам, сколько мог, своим бичем.

Но вот явилась и диверсия. Мы услышали крики, вой и скоро к нам прибежала какая-то женщина, вся в слезах; увидя нашу группу, она ворвалась в средину и стала умолять о защите. За нею гналась толпа народа с факелами и уверяла, что эта женщина колдунья, так, как по её милости, издохло несколько коров от какой-то странной болезни; она практиковала свое низкое ремесло с помощью нечистого в образе черного кота. Эту женщину забросали камнями, ими, так что по её лицу струилась кровь; толпа решила сжечь несчастную. Но что, вы думаете, сделал наш хозяин? Лишь только мы сплотились около этой несчастной женщины, желая защищать ее, как он тотчас увидел, в чем может заключаться его выгода. Он предложил толпе сжечь ее именно здесь, отказываясь в противном случае выдать эту женщину. Представьте себе, - толпа согласилась. Они схватили ее и поставили на место; несколько человек держали ее, пока другие носили дрова и раскладывали их вокруг нея; они уже стали зажигать факелы, а несчастная женщина кричала и умоляла этих жестокосердных извергов, прижимая к груди своих молоденьких дочерей; а наш изверг, весь погруженный в свои барыши, стал нас стегать бичем, заставляя греться у того самого костра, огонь которого уносил ни в чем неповинную жизнь несчастной женщины. Вот, каков был наш хозяин. Эта снежная буря стоила ему девятерых человек из нашей партии; он стал обращаться с нами еще жестокосерднее, чем прежде, так как он был крайне взбешен своим убытком.

этой процессии двигалась телега, на ней стоял гроб, а на гробу сидела молоденькая женщина, лет восемнадцати, и кормила грудью ребенка, которого она почти каждую минуту прижимала к себе, целовала его, называя самыми нежными именами, а из её глаз струились горькия слезы; маленькое, глупенькое существо улыбалось ей, довольное тем, что лежало у груди матери.

За телегой и около нея шли и бежали мужчины, женщины, мальчики и девочки пели, скакали, делая самые грубые замечания - это был настоящий адский праздник. Мы достигли лондонского предместья по ту сторону стен и эта неистовая толпа представляла образчик известного сорта обитателей Лондона. Наш хозяин обезпечил нам хорошее место около самой виселицы. Тут уже стоял патер; он помог молодой женщине сойти с телеги, шепнув ей несколько слов утешения, и попросил помощника шерифа, чтобы тот позаботился поставить для нея сиденье. Затем, этот патер стал вместе с нею под виселицею и с минуту посмотрел на всю эту толпу с обращенными к нему лицами, теснившуюся около его ног, и стал рассказывать историю этой женщины. И в звуке его голоса слышалось сострадание; как редко можно было уловить такой звук в этой невежественной и дикой стране! Я помню все рассказанные им подробности, только не запомнил собственно его слов, а потому и разскажу это своими словами:

"Закон всегда имеет целью действовать справедливо. Иногда это ему не удается. Но такому положению дела нельзя помочь. Мы можем только скорбеть об этом и молиться за душу того, кто несправедливо попадает в руки закона и о том, чтобы таких людей было как можно меньше. Закон осудил на смерть это молодое существо - что совершенно справедливо. Но другой закон поставил ее в такое положение, что ей приходилось или совершить преступление или умереть с голоду вместе с её ребенком, а перед Богом этот закон несет ответственность, как и за её преступление, так и за её позорную смерть.

"Еще так недавно это молодое существо, почти ребенок, восемнадцати лет - была одною из самых счастливых жен и матерей в Англии; с её уст не исчезала улыбка и не прекращалась веселая песня - главный признак счастливых и невинных сердец. Её молодой супруг был так же счастлив, как и она; он исполнял свой долг, работая с утра до ночи и его хлеб был приобретаем честным трудом; он благоденствовал, доставляя своей семье защиту и поддержку, и внося свою лепту в благосостояние нации. Но вследствие вероломного закона его дом был разрушен и стерт с лица земли. Молодому супругу были разставлены сети, его заклеймили и отправили к морю. Жена ничего не знала. Она стала его искать везде, она тронула самые жестокия сердца своими мольбами и слезами, своим красноречивым отчаянием. Проходили недели, она подстерегала мужа, ожидала, надеялась и её ум положительно мутился под бременем такого несчастия. Мало по малу она продала все, что у ней было, для того, чтобы кое-как прокормиться. Но когда наступил срок платы за ферму, и она не могла отдать денег, то ее выгнали за дверь. Она стала просить милостыню, пока у нея хватало силы; наконец, когда она изголодалась и у ней не стало молока для кормления ребенка, она украла холщевое платье, которое стоило всего четверть цента, думая продать его и этим спасти ребенка; но ее увидал тот, кому принадлежало это платье. Ее арестовали, посадили в тюрьму и предали суду. Человек, которому принадлежало платье, засвидетельствовал факт кражи. В её защиту была рассказана её грустная повесть. Затем ей позволили говорить и самой; она объяснила, что украла платье только потому, что вследствие перенесенных ею несчастий её ум совершенно помутился и она решительно не могла отличить хорошее от дурного, сознавая только одно чувство - чувство страшного голода! Все были тронуты её рассказом и была мин её преступления; но одно из должностных лиц заметило, что даже если все это и была правда и вполне достойно сострадания, то все же теперь развелось столько мелких краж, что если их прощать, то это может угрожать опасностью собственности и потому эта женщина должна нести кару, достойную её преступления.

Когда судья накинул черный капюшон, то человек, у которого была совершена кража, встал, дрожа всем телом, с искривившимся ртом и с серым, как пепел, лицом, а когда судья произнес роковые слова, то он в ужасе закричал, как полуумный:

- О, бедное дитя, бедное дитя! Я не знал, что тебе за это будет смерть.

теперь если прибавить это самоубийство к тому убийству, которое будет совершено здесь, то виновниками этого являются правители и жестокие законы Британии. Теперь наступило время, дитя мое; позволь мне помолиться над тобою не за тебя, бедное, ни в чем неповинное сердце, но за тех, которые виновны в твоем раззорении и в твоей смерти, им более необходима молитва.

После молитвы патера на шею молодой женщины накинули петлю и трудно было затянуть узел, потому что все время она ласкала своего ребенка, целуя его, прижимая его к своему лицу и к своей груди, обливая его слезами; стонала и кричала, а ребенок улыбался, тряс ножками, воображая, что с ним играют. Даже палач не мог вынести этой сцены и отвернулся в сторону. Когда все уже было готово, то патер ласково и нежно взял ребенка из рук матери и быстро отошел, но она всплеснула руками и, дико вскрикнув, прыгнула было к нему; но веревка и помощник шерифа удержали ее; тогда она бросилась на колени и, протянув руки, воскликнула:

- О, еще один поцелуй!.. Боже мой, один только поцелуй!.. Этого просит умирающая!..

- О, дитя мое! Дорогой мой! Он умрет!.. У него нет ни дома, ни отца, ни друзей, ни матери!..

О, если бы вы могли видеть её лицо! Благодарность? но разве найдутся слова для выражения этого? Она бросила на патера такой взгляд, в котором выражалось все; этот взгляд был огонь. Затем она перевела этот же взгляд на небо, где все принадлежит Богу.