Янки при дворе короля Артура.
Часть вторая.
Глава XVII. Интердикт.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Янки при дворе короля Артура. Часть вторая. Глава XVII. Интердикт. (старая орфография)

ГЛАВА XVII.
Интердикт.

Однако, мое внимание было скоро отвлечено от всех этих дел; наш ребенок опять стал внушать нам опасения и мы не отходили от него ни днем ни ночью. Ах, у Сэнди было золотое сердце! Как она была добра, внимательна, предупредительна. Это была прекрасная мать и верная жена. В сущности, я женился на ней не вследствие какой либо особой причины, а только потому, что по законам рыцарства она составляла мою собственность до тех пор, пока другой рыцарь не отнимет её у меня на поле брани. Она объездила всю Британию в поисках за мою; нашла меня у виселицы и затем опять заняла по праву свое место около меня. Я был новый англичанин и, по моему мнению, такое покровительство с моей стороны могло скомпрометировать Сэнди рано или поздно, и я порешил обвенчаться с нею.

Женившись, я не знал выиграл-ли я в жизни, или проиграл. Но год спустя я положительно обожал мою жену; мы представляли из себя самое дружеское товарищество. Люди часто говорят о прелестях дружбы между двумя лицами одного и того же пола. Но что может быть выше дружбы между мужчиною и женщиною, когда у них одни и те-же стремления, одни и те же высшие идеалы? Тут не может быть сравнения между этими двумя родами дружбы; первый из них, это - земная дружба, второй, это - небесное блаженство.

Во время сна мой дух часто залетал вперед за тринадцать столетий и часто взывал к тем, кого знал в этом исчезнувшем для меня мире. Чаще всего я взывал к имени той, которую любил там, в исчезнувшем для меня девятнадцатом столетии. Сэнди часто слышала этот умоляющий крик, срывавшийся с моих уст. Она знала, что это не относилось к нашему ребенку, а к моему потерянному другу. Однажды она проснулась и, улыбаясь, сказала мне:

- Имя той, которая была так дорога тебе, сохранено здесь, и составляет музыку для нашего слуха! Теперь поцелуй меня за то, что я съумела дать имя нашему ребенку.

- Знаю, моя милочка, как это было великодушно с твоей стороны; но мне хотелось бы из твоих уст услышать это имя и тогда эта музыка будет еще сладкозвучнее.

Она была очень обрадована и сказала: - Гелло-Централь!

Первый раз услышав форму приветствия, употреблявшуюся при телефонах, она была этим крайне поражена, но не обрадована. Я ей сказал, что это делается по моему приказанию: подобная формальность должна всегда практиковаться при телефонах в воспоминание о моем потерянном друге и его маленькой тезке. Это была неправда; но я хотел чем-нибудь утешить Сэнди.

Более двух недель мы ухаживали за нашей малюткой и для нас ничего не существовало за пределами детской. Но скоро мы получили свою награду. Ребенок стал поправляться. Но как было выразить наше чувство. Признательность? Нет, это был неподходящий термин. Но, кажется, и не подыщешь такого термина. Это нужно испытать самому; вы, ухаживая за вашим больным ребенком, видите, как он направляется по пути к обители Теней и вдруг сворачивает с этой мрачной дороги и снова возвращается к жизни, и его крошечное личико озаряется светлой и радостной улыбкой.

И вот мы опять вернулись к событиям внешняго мира. Одна и та-же мысль мелькнула в голове, как у меня, так и у Сэнди; мы посмотрели друг другу в глаза: прошло более двух недель, а наш корабль не возвращался обратно.

Я тотчас отправился к своей свите. Я видел по их лицам, что все они были в каком-то тревожном состоянии. Я выбрал себе провожатых и все мы понеслись на лошадях за пять миль, чтобы посмотреть на море с вершины холма. Но где теперь мои торговые суда, представлявшия такой живописный вид с их развевавшимися белыми флагами? Они исчезли все до одного! Не видно ни парусов, ни струй дыма - все вымерло. Мертвая тишина царит теперь здесь, на этом, когда-то оживленном морском пространстве.

Я вернулся домой грустный и недовольный, но никому не сказал ни слова. Только Сэнди я сообщил эти печальные новости. Мы никак не могли объяснить себе, что бы это значило? Было-ли тут вторжение? Землетрясение? Зараза? Неужели вся нация была стерта с лица земли? Но загадывать было безполезно.

Я должен был ехать сам. Я выпросил у короля "корабль", который по своей величине был не более парового баркаса.

Но как было тяжело разставаться! Я целовал и ласкал ребенка и не мог от него оторваться. После её двух-недельной болезни я в первый раз держал ее в своих объятиях и это, быть может, было в последний раз. Но воспоминание об этих последних ласках я унесу с собою и это будет для меня утешением.

На следующее утро я уже приблизился к Англии, меня окружало море и я предавался своим грустным мыслям. В Дуврской гавани стояли суда без парусов и нигде не было видно ни признака жизни. Это было воскресенье. В Кэнтербюри также все улицы были пусты; все как-то было странно; даже не видно ни одного патера и не слышно звона колоколов. Повсюду царила мертвая тишина. Я никак этого не понимал. Наконец, на следующем углу этого города, я встретил небольшую погребальную процессию - только семья покойника и его близкие друзья шли за гробом - и тут не было священника; это были похороны без колокольного звона, без зажженных факелов; тут близко стояла и церковь, но она была заперта; они прошли мимо нея, плакали, но не смели войти в нее. Я взглянул на колокольню; колокол был покрыт черным, а его язык привязан. Теперь я все понял! Я знал, какое бедствие постигло Англию. Вторжение неприятеля? О, нет, это было бы ничто в сравнении с тем бедствием, которое обрушилось на всю страну! Это был интердикт.

мы вышли из города, я переоделся и продолжал путешествие один; я боялся рисковать сообществом.

каждый человек сам по себе, с опущенными головами и со страхом и ужасом на сердце. На башне были недавние следы военных действий. Действительно многое случилось во время моего отсутствия.

Я хотел сесть на поезд в Камелот. Но, увы! На станции было так же пусто, как в пещере. Мне пришлось идти пешком. Мое путешествие в Камелот было повторением того, что я уже видел. Понедельник и вторник ничем не отличались от воскресенья. Я пришел в город уже ночью. Камелот был прекрасно освещен электричеством, но теперь там царила непроглядная тьма. Мне казалось это чем-то символическим, я понял, что паписты наложили свою властную руку на все мои попытки идти по пути прогресса. В этих темных улицах не было признака жизни. Я шел с тяжелым сердцем. Громадный замок неясно выделился черною массою на вершине холма, но и там не было видно ни искры света. Мост был спущен, широкия ворота открыты настеж. Я вошел и меня никто не окликнул; только шум моих шагов был единственным звуком, нарушавшим могильную тишину в этих громадных пустых дворах.