Прогулка заграницей.
Часть вторая.
Глава I.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Прогулка заграницей. Часть вторая. Глава I. (старая орфография)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ГЛАВА I.

Мы приготовлялись к большому переходу из Люцерна в Интерлакен, через Брюнингский проход. Но погода стояла такая жаркая, что перед самым выступлением я изменил решение и нанял экипаж с четверкой лошадей. Это была большая, поместительная колымага, спокойная на ходу, как какой-нибудь паланкин, - словом, чрезвычайно удобная.

Мы встали довольно рано; позавтракав горячим, мы тронулись в путь и быстро покатили по твердой и ровной дороге, на встречу веселой швейцарской природе, наслаждаясь видом озер и гор, которые нас со всех сторон окружали, и слушая пение многочисленных птиц.

освещенной солнцем воды, то пропадающих в тени. иногда, вместо пропасти, перед нами разстилалось необозримое пространство лугов, уходящих постепенно вверх и испещренных множеством маленьких шале - этих своеобразных и живописных коттеджей Швейцарии.

Шале обыкновенно строится так, что боковым своим фасадом он выходит на дорогу; громадная, высочайшая крыша его снабжается большими свесами, которые как будто бы зовут усталого путника под свою гостеприимную, мирную сень. Красивые окна с мелким переплетом снабжены белыми кисейными занавесками и украшены вазонами с цветущими комнатными растениями. Поперек всего фронта здания, над сильно выступающими вперед свесами, равно как и вдоль вычурной баллюстрады невысокой веранды, помещены изящной работы резные украшения: листья, плоды, арабески, целые выражения из Священного Писания, имена, даты и прочее. Все строение из дерева и окрашено в красновато-бурый цвет, довольно приятный для глаз. Большею частию оно кругом повито виноградною лозою. Такой домик, стоящий где-нибудь среди яркой зелени, чрезвычайно мил и живописен и составляет приятное добавление к пейзажу.

Привлекательность этих шале делается особенно заметною, когда посмотришь на более новые дома, выстроенные по образцу городских домов Франции и Германии; что это за безобразные и безвкусные постройки, оштукатуренные снаружи в подражание каменным, и оне кажутся такими глухими, слепыми и равнодушными к поэзии всего окружающого и настолько же подходят к грациозному ландшафту, как гробовщик к веселому пикнику, как труп к свадьбе, как пуританин к раю.

Этим утром мы проезжали мимо того места, где, по рассказам, Понтий Пилать бросился в озеро. Легенда передает, что после распятия Спасителя, мучимый совестью, он удалился из Иерусалима и странствовал по земле. Тяготясь жизнию, он переходил с места на место и, зайдя случайно на вершину горы, носящей теперь его имя, прожил там в одиночестве целые годы среди облаков и пропастей, но мир и душевное спокойствие попрежнему не давались ему, и вот, чтобы прекратить свою муку, он, наконец, бросился в озеро.

Вскоре мы миновали и другое замечательное место, место, где родился человек совершенно иного характера. Я говорю о друге всех детей Santa Claus, или св. Николае. На свете встречаются иногда довольно странные репутации. К таковым надо причислить репутацию и этого святого. В течение веков он чтится, как особый друг детей, а между тем можно думать, что он не был таким другом для своих собственных детей, которых у него было десять человек. Когда ему исполнилось 50 лет, он оставил их, скрылся от мира и сделался отшельником, ради того, без сомнения, чтобы иметь возможность предаться благочестивым размышениям, не имея помехи в веселом шуме детской болтовни.

искупить совершенный грех, св. Николай искал его больше для будущого, чтобы, оставив своих собственных детей, сделаться навсегда другом чужих и через мрачные, покрытые сажею, печные трубы нести им каждый Великий Канун радость и подарки. Кости его покоятся в церкви в одной из деревенек (Саксельн), которые мы посетили, и, конечно, служат предметом величайшого почитания. Портреты его весьма обыкновенны на фермах этой местности, и, по уверению многих, все друг на друга не похожи. В продолжение своей затворнической жизни, если верить легенде, св. Николай приобщался Св. Тайм под видом хлеба и вина всего один раз в месяц, остальное же время постился и ничего не ел.

В то время, как мы катили мимо этих горных откосов положительным чудом для нас было вовсе не то обстоятельство, что на нас могла скатиться лавина, а, наоборот, то, что ничего подобного не случилось. Глядя на эта крутизны, просто невозможно понять, почему здесь обвалы не происходят ежедневно. Такая катастрофа случилась семьдесят пять лет тому назад на дороге, соединяющей Арс с Бруненом, и причинила страшные несчастия. От скалы отделился целый пласт горных пород в две мили длиною, тысячу фут шириною и около ста фут толщиною и с высоты трех тысяч фут ринулся в долину, как в могиле, похоронив под собою четыре деревни с пятью стами жителей.

День был так хорош, попадавшияся на каждом шагу прозрачные озера, зеленые луга и долины, величественные горы и прыгавшие по ним белые, как молоко, сверкавшие на солнце водопады были так красивы, что сердце наше не могло не открыться для целого мира.

Поэтому мы старались выпить все молоко, съесть весь виноград, абрикосы и ягоды и купить все букеты диких цветов, которые нам предлагали крестьянские мальчики и девочки. Но подвиг оказался нам не по силам, так что многим пришлось отказывать. Вдоль всей дороги, буквально на каждом шагу, где-нибудь под деревом сидела группа чистеньких, хорошеньких детей; завидя нас, они хватали свои товары, спрятанные до того в тени, опрометью кидались на дорогу и, протягивая к нам корзинки и бутылки с молоком, босые и с непокрытою головою, бежали за экипажем, упрашивая что-нибудь купить у них. Редкия из них скоро отставали, большинство же бежало сначала рядом с экипажем, а потом, отстав, гнались за ними, пока хватало дыхания, и все время выхваляли свои продукты. Потеряв всякую надежду, они останавливались и, дождавшись встречного экипажа, поворачивали назад и провожали его до прежнего пункта. Это продолжалось несколько часов без перерыва и, наконец, ужасно надоело нам. Я даже не знаю, что бы мы делали, еслиб не было встречных экипажей, которые на наше счастье попадались поминутно, нагруженные запыленными туристами и громадными свертками багажа. Да, можно сказать, что ехать нам было не скучно; не считая живописных окрестностей, всю дорогу от Люцерна и до самого Интерлакена мы могли любоваться на нескончаемую процессию торговцов фруктами и туристов.

Разговор наш шел больше о тех чудесах, которые ожидали нас на другом склоне прохода, как только мы перевалим за наивысшую точку его. Все наши друзья в Люцерне в один голос говорили нам, что смотреть с этого возвышенного пункта на Мейринген, на быстрое течение голубовато-серого Аара, на широкий простор зеленой долины, смотреть на этот хаос пропастей и обрывов, которые круто поднимаются к облакам от самой долины, на микроскопическия шале, гнездящияся по туманным карнизам этих скал и смутно виднеющияся сквозь колеблющуюся завесу паров, на красивый Oltschibach и на другие не менее красивые водопады, прыгающие по уступам суровых гор, водопады, одетые в облака мельчайшей водяной пыли, украшенные пеной и опоясанные радугой; смотреть на все это, говорили они, значит смотреть на самый восхитительный и возвышенный пейзаж в мире. Итак, мы только об этом и говорили; если мы выражали нетерпение - оно происходило из возможности опоздать на место во-время; если мы чувствовали страх - это значило, что нам кажется, будто погода хочет испортиться и мы рискуем увидеть с таким нетерпением ожидаемое чудо не в наилучших условиях.

прикрепляется к части его, к которой и прилагается, главным образом, движущая сила лошадей.

В Америке постромка эта представляла бы из себя прочный кожаный ремен, но на континенте повсюду это не что иное, как кусок веревки толщиною в ваш мизинец, какая-то нитка, не больше, и такое устройство имеет эта важная часть во всевозможных экипажах: и в извозчичьих, и в частных каретах, и в ломовых телегах. В Мюнхене я даже видел ее у громадных телег, нагруженных сорока пятью полубоченками пива, при чем и веревка-то была не новая, а такая старая, что, казалось, еще Авраам употреблял ее в своих телегах; иногда меня просто дрожь пробирала, глядя на такое устройство, когда экипаж, на котором я ехал, несся вскачь с какого-нибудь холма. Но с течением времени я так освоился с такими порядками, что даже был бы неприятно поражен, увидев вместо гнилой веревки прочный ремень. Наш кучер вынул из под своего сиденья свежий обрывок нитки и исправил повреждение в две минуты.

Еще кой о чем по части обычаев, весьма друг на друга же похожих в различных странах. Читателю, быть может, интересно будет узнать, как производится на континенте запрягание лошадей. Человек становит лошадей по обе стороны той части, которая выдается от передняго конца экипажа и затем перекидывает на спины животных целую путаницу ремней и веревок, составляющих сбрую; одну из веревок, идущую вперед, он пропускает через кольцо и отводит назад, то же самое делается с другою подобною же веревкою, которая, пройдя другое кольцо, идет по экипажу вдоль бока другой лошади, причем перекрещивается сь первой; свободные концы их пристегиваются к другой части сбруи под брюхом лошади, затем берет другую часть и обматывает около первой, о которой было уже сказано; на головы лошадям он надевает какие-то ремни с широкими клапанами, которые имеют целью предохранят глаза животного от пыли, в рот вкладывается железная штука, которою ломают лошади зубы, чтобы заставить ее идти на гору, к концам этой штуки пристегиваются другия, из которых одна идет над спиною у лошади, а другая, примотанная к первой, под шеей у нея и служит, чтобы задирать ей голову вверх, к этим частям пристегиваются веревки, при помощи которых кучер управляет лошадьми. Никогда не приходилось мне самому закладывать лошадей, и я даже не подозревал, что это делается таким образом.

Мы ехали на прекрасной четверке, которою кучер очень гордился. В далеке от селений мы ехали благоразумною рысью, но, въезжая в деревню, пускались сумасшедшим карьером при аккомпанименте безостановочного хлопанья бича, похожого на мушкетные выстрелы. Мы неслись, как какое-нибудь землетрясение по узким улицам деревеньки, с быстротою молнии заворачивая в какие-то переулки; перед нами все время катилось что-то в роде приливной волны, состоящей из ребят, уток, кошек и матерей, поспешно хватающих своих младенцев чуть не из под самых лошадиных ног; волна эта как бы разливалась со сторонам вдоль стены и, спасшись от опасности, забывала свой переполох и множеством глаз восхищенно взирала на доблестного нашего кучера, пока тот не скрывался у ней из виду на следующем повороте.

Своим ужасным способом езды и пестрым платьем он был великим человеком в глазах всех этих поселян. Везде, где он останавливался, чтобы напоить лошадей и подкрепиться куском хлеба, тотчас же собиралась толпа, стоявшая в молчаливом удивлении, что, повидимому, ему доставляло немалое удовольствие; что же касается до ребят, то благоговение их ярко было выражено в их глазах, которые ни на секунду не отрывались от его лица, и только один трактирщик, подавая ему кружку пенящагося пива, решался говорить с ним и сам гордился своею смелостью.

детства сохранился у меня в памяти образ почтовой кареты, несущейся как вихрь по деревне, в облаке пыли, под безпрерывные звуки почтовой трубы.

Доехав до подножия Кайзерштуля, мы припрягли еще двух лошадей: подъем был очень крут, и в течение полутора или двух часов мы еле-еле тащились, но зато, перевалив через хребет и подъезжая к станции, кучер наш превзошел самого себя по части бешеной скачки и оглушительного хлопанья кнутом. Он не имел собственной шестерки лошадей и постарался воспользоваться ею по возможности лучше, раз таковая попалась ему хотя временно в руки.

Начиная с этого места, мы были уже в области Вильгельма Теля. Герой до сих пор не позабыт; наоборот, память его чрезвычайно чтится потомками. Деревянное изображение его, с натянутым луком, помещенное над дверями таверны, весьма характерная черта здешняго пейзажа.

Около полудня мы прибыли ко входу в Брюннигский перевал и остановились часа на два в деревенской гостиннице, втором образчике тех чистеньких, уютных и чрезвычайно хорошо содержимых трактиров, которые так удивляют людей, привыкших к совершенно противоположным по качеству гостинницам захолустных городишек. Недалеко от деревни находилось озеро, спрятавшееся в ложбине между высокими горами, зеленые склоны которых поднимались до самых скал и были украшены разбросанными швейцарскими коттеджами, приютившимися среди миниатюрных ферм и садов; в верхней части горы, среди густой растительности, ниспадал пенящийся водопад.

Экипаж за экипажем, нагруженный туристами и багажем, то и дело подъезжал к гостиннице, прежде такой тихой, а теперь кипевшей жизнью. Явившись к table d'hôt'у очень рано, мы занялись разсматриванием входящих. Всего было человек около двадцати пяти, принадлежавших к различным национальностям; мы были единственными американцами. Рядом со мною сидела молодая англичанка, повидимому, недавно только вышедшая замуж, а по другую сторону её сидел её молодой супруг, которого она называла "Недди", хотя он был достаточно велик и мужествен, чтобы называться полным своим именем. У них шла милая, маленькая любовная ссора, по поводу того, какое вино будут они пить. Недди, повинуясь указаниям путеводителя, хотел местного вина, но супруга его воскликнула:

- Это вовсе не гадость, Пет; это очень хорошее вино.

- Нет, гадость.

- Нет, не гадость.

- Это у... жасная гадость, Недди, и я не буду его пить.

- Вы хорошо знаете, - сказала она, - что у папа за столом всегда бывает шампанское и что я привыкла к нему.

Недди притворно запротестовал против такого значительного расхода, и это до того ее разсмешило, что она чуть не умерла от смеха; смех этот, в свою очередь, так понравился ему, что он повторил свою шутку еще пару раз, добавив к ней что-то еще более убийственное.

Придя наконец, в себя, молодая женщина любовно ударила своего Недди по руке веером и сказала с притворною серьезностью:

- Вы же сами хотели меня - сами и виноваты, - теперь и расплачивайтесь за то. Прикажите же шампанского, я у... жасно пить хочу.

То обстоятельство, что эта молодая женщина, ни разу в своей жизни не унизила себя, выпив, вместо шампанского, какой-нибудь более плебейский напиток, подействовало весьма импонирующе на Гарриса. Он был уверен, что она из королевской фамилии. Что касается до меня, то я в этом сомневался.

За столом слышалось два или три различных языка, и к великому нашему удовольствию мы верно отгадали национальность большинства из присутствующих. Однако же, нас сильно смущали какой-то пожилой джентльмен со своею супругою, затем молодая девушка, сидевшая против нас и молодой человек лет около тридцати пяти, сидевший через три места от Гарриса. Мы не слышали, на каком языке они говорили. Наконец, молодой человек вышел из-за стола, но так, что мы заметили это только тогда, когда он уже был у самого конца нашего стола. В этот момент он остановился и поправил карманной гребенкой себе прическу. Итак, он был немец или, по крайней мере, так долго жил по немецким гостинницам, что приобрел эту привычку. Когда пожилая пара и молодая девушка поднялись из-за стола, то они вежливо поклонились нам. Итак, они были тоже немцами. Этот национальный обычай, в качестве экспорта, стоит шести других.

После обеда мы разговорились с несколькими англичанами, которые еще более подогрели наше нетерпение увидеть Мейрингем с вершины Брюнингского прохода. Они все были согласны между собою, что вид восхитителен, и что достаточно раз посмотреть на него, чтобы не забыть никогда. Они добавляли еще, что дорога за проходом принимает крайне романтический вид, и в одном месте она целиком пробита в сплошной скале, которая висит над головою у путешественников; крутые повороты дороги и крутизна спуска должны, по их словам, произвести на нас сильное впечатление, так как лошади несутся все время галопом, а дорога так извилиста, что экипаж описывает что-то вроде спирали, точно капля водки по извилинам штопора. От этих господ я получил все сведения, какие только мне требовалось знать; между прочим, я даже спросил их, можно ли там, если потребуется, раздобыться молоком и фруктами. В ответ они только руками замахали, показывая этим, без дальнейшей потери слов, что дорога там просто вымощена такими торговцами. Мы начали поторапливаться отправлением и последния минуты своего двухчасового отдыха просто сгорали от нетерпения. Наконец, мы тронулись, и начали снова подниматься. Действительно, дорога была чудесная. Она была гладка, тверда и чиста, как только можно этого желать, и на всем своем протяжении от пропасти, по краю которой пролегала, была ограждена тесанными каменными столбиками, высотою футов около трех, вкопанными на небольшом друг от друга разстоянии. Дорога не была бы выстроена лучше, если бы ее строил сам Наполеон Первый, который считается строителем всех дорог, которыми Европа пользуется в настоящее время. Все книги, трактующия об общественной жизни Англии, Франции и Германий конца прошлого столетия, переполнены описаниями случаев, как кареты и прочие экипажи утопали в дорожной грязи, завязая колесами по ступицу; с тех пор, как Наполеон прошел победителем через все эти государства, дороги изменились к лучшему и теперь по ним можно ходить, не запачкав сапог.

Поднимаясь все выше и выше по идущей зигзагами дороге, мы все время ехали в тени высоких деревьев, наслаждаясь благоуханием разнообразных диких цветов, росших в изобилии около дороги; далеко под нами тянулась цепь округленных холмов с роскошными пастбищами, по которым была разбросаны красивые шале и стадами паслись овцы; холмы уходили в даль до самого горизонта, при чем домики делались все меньше и меньше, пока не превращались в какие-то игрушки, а овец и вовсе нельзя было разсмотреть. Временами то тут, то там перед нами появлялся величавый, облеченный в горностаевую мантию монарх Альпов и через минуту вновь скрывался за какою-нибудь ближайшей вершиной.

Никогда в жизни не курили мы с таким наслаждением, как в течение этого переезда, сидя развалившись на мягких подушках экипажа, погруженные в задумчивость и отрешенные от всех тревог и волнений.

Протерев глаза, я открыл их и изумился. Мне снилось, будто я нахожусь на море, и весьма естественно, что я был до крайности поражен, когда, проснувшись, увидел кругом себя землю. Чтобы придти в себя, потребовалось несколько минут, в течение которых я старался оглядеться. Экипаж стоял на улице городского предместья, лошади пили воду из бассейна, кучер пил пиво; сбоку около меня храпел Гаррис, а на козлах, скрестив руки и склонив голову на грудь, спал наш курьер; десятка два босоногих, с непокрытою головою детишек толпились вокруг нашего экипажа и, заложивши руки за спину, с наивным удивлением таращили глаза на спящих и пекущихся на солнце туристов. Тут же стояло несколько маленьких девочек, на руках у которых было по ребенку, одетому в чепчик и по величине почти равному своей няньке. Мне показалось, что даже эти толстые ребятишки внимательно и с насмешкою разсматривают нас.

Мы спали целых полтора часа и проспали виды Мейрингена!

Чтобы убедиться в этом, вовсе не требовалось, чтобы кто-нибудь мне подсказал. Если бы я был девицей, то и тогда разразился бы проклятиями от ярости. Облегчивши себе душу, я разбудил Гарриса и дал ему понять, какого я обо всем этом мнения. Но вместо того, чтобы чувствовать себя пристыженным, он на меня же накинулся с упреками в безпечности. Он сказал, между прочим, что путешествием по Европе он надеялся пополнить свое образование, но что со мной можно проехать весь свет из конца в конец и ничего не увидеть, так как меня упорно преследует неудача. Затем, он начал было выражать соболезнование по поводу нашего курьера, которому тоже не удалось ничего видеть из-за моей безпечности; но я, чтобы прекратить этот надоевший мне разговор, намекнул Гаррису, что не худо бы было, если бы он вернулся опять на вершину и сдал бы мне по возвращении отчет о тех картинах и видах, которые он там увидит; моя хитрость заставила замолкнуть его батареи.

Печально проехали мы через Бриенц, знаменитый обилием всевозможных резных изделий и невыносимый по отчаянному кукуканью его часов, и только подъезжая к мосту, перекинутому через голубые воды шумливой реки перед самым въездом в хорошенький городок Интерлакен, пришли мы в себя от постигшого нас огорчения. Это было уже почти на-заходе солнца, так что весь переезд от Люцерна мы совершили в десять часов.