Прогулка заграницей.
Часть вторая.
Глава IV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Прогулка заграницей. Часть вторая. Глава IV. (старая орфография)

ГЛАВА IV.

Мы наняли единственного оставшагося проводника. Ему было более семидесяти лет, но он мог бы отдать мне девять десятых своей силы и крепости, и все-таки ему осталось бы достаточно для такого возраста. Он вскинул на плечи наши мешки, накидки и альпенштоки, и мы тронулись вверх по крутой тропинке. Ходьба была тяжелая. Скоро старик попросил, чтобы мы дали нести ему наши сюртуки и жилеты, на что мы, конечно, согласились, да и как отказать в таких пустяках бедному старому человеку, мы не отказались бы, хоть бы ему было и сто пятьдесят лет.

Начиная подъем, мы видели у себя над головою микроскопическия шале, забравшияся под самые небеса; казалось, они стояли на самой высокой горе, которая была вправо от нас и от которой начиналась узкая головная часть долины. Но когда мы поднялись настолько, что были на одной высоте с ними, то увидели, что со всех сторон поднимаются горы, еще более высокия, не ниже тех, какие мы видели вчера вечером в Гастернтале. Дорога, казалось, уходила куда-то в воздух, все выше и выше в безграничную, пустынную скалистую даль. Перед одним из домиков мы заметили неотгороженную лужайку, величиною, как нам показалось, не более биллиардного стола, которая имела такой крутой склон и лежала так близко от самого обрыва, что ужас нас охватил от одной только мысли, что человек должен ходить по таким местам. Что если под ноги ему подвернется апельсинная корка и он упадет, ведь ему не за что и ухватиться здесь; пятьдесят оборотов - и он на краю пропасти; а оттуда одна дорога - вниз. С какой ужасной высоты придется ему упасть! Немного есть птиц, которые залетают до той высоты, с которой начнется его падение. Правда, он раза два коснется земли, пока упадет на самый низ, но вряд ли это будет для него особенным облегчением. Что касается до меня, то я скорее решусь прогуляться по радуге, чем по такому дворику. И в этом нет ничего удивительного: высота почти одна и та же, а катиться, как на салазках, гораздо приятнее, чем падать отвесно. Я, право, не понимаю, как это крестьяне добираются до своих хижин - крутизна такая, что в пору на воздушном шаре попасть.

По мере того, как мы поднимались все выше и выше, перед нашими глазами появлялись все новые вершины, скрывавшияся ранее за менее высокими горами; стоя перед целою группою этих внезапно выросших гигантов, мы обернулись и посмотрели назад на только-что оставленные нами хижины; оне виднелись далеко, далеко под нами и казались стоящими на незначительном возвышении самой долины! Теперь оне находились также далеко под нашими ногами, как прежде, когда мы только что начинали подъем, оне возвышались над нами.

Вскоре тропинка привела нас к обрыву, обнесенному перилами; заглянув вниз, мы увидели на дне пропасти Гастернталь с его фонтанами, бьющими из скалистых стен; но каким же маленьким показался он нам. Мы могли бы в него закинуть камень. В течение всего подъема мы несколько раз ошибались, принимая видимую вершину, на которую мы в тот момент поднимались, за самую высокую точку горы, так сказать, за вершину света; но стоило нам подняться на нее, как перед нами точно выростала другая подобная же вершина. Так было и теперь: глядя на Гастернталь, мы были уверены, что добрались, наконец, до настоящей вершины, но ошиблись опять; перед нами появились новые горы, еще более высокия. До сих пор мы еще не вышли из пределов леса, под тенью которого нам так хорошо было идти, и области, покрытой густым слоем прекрасного мха и ярким, разноцветным ковром диких цветов,

Нас более, чем что либо, интересовала горная растительность. Мы срывали по одному, а то и по два экземпляра от каждого вида нам еще неизвестного цветка, так что у нас собрался, наконец, роскошный букет. Чрезвычайно интересно было наблюдать, как меняются времена года по мере подъема все выше и выше; их довольно точно можно определить по знакомым растениям и ягодам, попадающимся на глаза. Так, на уровне моря стоял в то время конец августа; в долине Капдерштег, у подножия прохода, мы нашли цветы, которые на уровне моря цветут двумя неделями позднее; еще выше мы нашли уже октябрь и собирали бахромчатую горечавку. Я не делал заметок и многое позабыл, помню только, что календарь у нас получился весьма полный и занимательный.

В верхних областях мы нашли громадное количество великолепных красных цветов, называемых Альпийскою розою, но, несмотря на все старания, не могли отыскать ни одного экземпляра безобразного любимца швейцарцев, известного под названием Edelweiss. Судя по его названию, можно думать, что это какой-нибудь благородный цветок, и непременно белого цвета. Быть может, он и достаточно благороден, но ужь во всяком случае не привлекателен и не бел. Этот безформенный цветок имеет цвет пепла плохой сигары и кажется сделанным из дешевого серого плюша. Забравшись на эту высоту, он совершил хорошую прогулку, но, кажется, лишь с тою целью, чтобы скрыть свое безобразие. Впрочем, нельзя сказать, что он царствовал в этих верхних областях безраздельно; здесь попадаются некоторые виды самых красивых диких цветов, растущих обыкновенно в долинах. В Альпах чуть ли не на каждой шляпе можно встретить ветку Эдельвейса. Это любимец местных жителей, а равно и туристов.

В течение всего утра мимо нас, не спеша совершавших восхождение, скорым шагом проносились другие пешеходы с таким напряженным и сосредоточенным выражением лица, как будто бы они бежали на пари. Они все были одеты в широкие по колено штаны, длинные шерстяные чулки и в подкованные гвоздями дорожные высокозашнурованые башмаки. Это были господа, которые по приезде домой в Англию или Германию, будут рассказывать по скольку миль проходили они здесь ежедневно. Но я сомневаюсь, чтобы они получали от этого какое-нибудь удовольствие, если не считать страшного утомления от ходьбы по зеленым долинам и прохладным высотам; и прав ужь потому только, что почти все они совершали свою прогулку в одиночестве; между тем самые роскошные виды неизмеримо теряют в своем достоинстве, если нет товарища, с которым бы можно было поделиться впечатлением.

Все утро мимо нас по узенькой тропинке тянулась в два ряда бесконечная процессия едущих на мулах туристов; одни поднимались, другие спускались. На этот раз мы строго придерживались немецкого обычая приветствовать всякого незнакомого человека сниманием шляпы, обычая, который доставил нам столько хлопот и волнений, пока мы к нему привыкали. Несмотря на то, что такая вежливость чуть не все время заставляла нас идти с непокрытой головой и не всегда вызывала ответное приветствие, мы не жаловались, так как нам доставляло удовольствие отличать англичан и американцев между встречами. Дело в том, что все европейцы обязательно отвечают на такой поклон, между тем как англичане и американцы за весьма малыми исключениями не обращают на него внимания. Если какой-нибудь мужчина или дама не отвечали на наш поклон, то мы смело обращались к ним за требуемыми указаниями на своем родном языке и всегда получали ответ на том же языке. Конечно, англичане и американцы не менее вежливы, чем другие народы, они только более сдержанны, что зависит настолько же от привычки, как и от воспитания. В угрюмой скалистой пустыне, лежащей над границей растительности, мы встретили компанию человек в двадцать молодежи, и все американцы, от которых получили ответное приветствие, но той причине, вероятно, что все они находились в том возрасте, когда, живя в Риме, учиться римским обычаям не составляет особенного затруднения.

На самой границе этой грустной пустыни, окруженный нависшими безплодными утесами, в впадинах которых, недоступных солнцу, лежали кучи старого снега, приютился крошечный клочек земли, покрытый чахлою скудною травкою, и жил человек, державший небольшое стадо свиней. Очевидно, что и это местечко тоже составляло чью-нибудь "собственность", имело свою определенную ценность и было, без сомнения, обложено налогом. Я думаю, что в ряду ценностей она считалась самою ничтожною, по крайней мере, вряд ли можно придавать какую-нибудь ценность той земле, которая лежит между этим клочком и безпредельной пустотой мирового пространства. Человек этот имеет право гордиться тем, что обладает землей на краю света, так как таковой, если только существует, то находится именно здесь.

Отсюда мы пошли уже по настоящей пустыне. Кругом поднимались гигантские утесы и валы голой скалы без малейшого следа какой бы то ни было растительности, какой бы то ни было жизни. Мороз и бури в течение многих веков с неустанной энергией трудились над этими камнями и разрушали их, откалывая кусок за куском; все подножие каменных масс было завалено грудами отколовшихся от них крупных обломков. Полосы и пятна старого загрязненного снега подходили вплоть к тропинке, по которой мы шли. Местность была так пустынна, дика и производила такое безотрадное впечатление, как будто бы сам Дорэ трудился над воспроизведением её. То там, то здесь сквозь зияющие просветы в обступивших нас скалах, показывались величественные куполы соседних гор, одетых блистающим льдом, перед девственною белизною которого наш белый цвет кажется чем-то грязным, нечистым; это чудное зрелище невольно приковывает к себе взор и, наполняя душу восторгом, заставляет забывать все безобразное, все уродливое, чем так богат наш мир.

Я только-что сказал, что в этих ужасных местах царили смерть и уныние - и был неправ. В одном из самых печальных, самых неприветливых и безплодных уголков, где лежали самые мощные скопления всяких осколков, где старый снег местами покрывал тропинку, где дул самый сильный ветер, где общий вид был самый печальный и безотрадный, именно там, где всего труднее было ожидать найти что-либо ободряющее, там-то я и нашел одинокий кустик цветущих незабудок, которые вовсе не имели печального вида, а, напротив, весьма бодро и грациозно поднимали вверх свои голубые звездочки - единственный предмет, радующий и ободряющий путника в этой безотрадной пустыне. Казалось, оне говорили: "смелей! Раз мы здесь, тебе нечего бояться". Полагая, что этот кустик заслуживает лучшого, я выкопал его с корнем и послал впоследствии в Америку одному своему приятелю, который будет заботиться о нем за то, что он такой маленький, вынес такую тяжелую борьбу и своим присутствием пытался скрасить эту безотрадную мертвую альпийскую пустыню.

"Швирепбах". Он приютился на самом уединенном из поднимающихся пиков. Окутываемый облаками, обмываемый дождем и снегом, терзаемый бурями, проносящимися на этих высотах чуть ли не каждый день, он представляет единственное обиталище во всем проходе Джемии.

Отсюда начинается уже настоящее альпийское путешествие со всеми его ужасами. Отсюда уже рукой подать до снежных масс Большого Альтеля, купающого в небесах свою вершину и точно подзадоривающого нас к восхождению. Воспламененный этою мыслию, я тотчас же решил запастись необходимыми проводниками, веревками и прочим, и совершить это восхождение. Приказав Гаррису идти к содержателю трактира и подготовить с ним все необходимое, я тем временем прилежно занялся чтением, желая узнать, что собственно изображает из себя это прославленное лазание по горам, и как за него следует приняться, так как во всем этом я был полнейший невежда. Открыв книгу мистера Гинчлиф "Летние месяцы в Альпах" (издание 1857 г.), я остановился на отчете о восхождении его на Монтрозу. Отчет начинался так:

"Вечером, накануне серьезной экспедиции, чрезвычайно трудно сохранить спокойствие".

Чувствуя себя черезчур уже спокойным, я я стал читать далее, как мистер Гинчлиф, одевшись при свете свечи, "вскоре был уже внизу, среди хлопотавших проводников, которые закупоривали провизию и делали другия приготовления к выступлению", и как он посмотрел на ясное холодное небо и увидел, что...

"Все небо горело звездами, которые казались гораздо более крупными и яркими, чем сквозь густую атмосферу, окружавшую обитателей низменностей. Оне казались точно повешенными на темном своде небес и проливали мягкое, волшебное сияние на снеговые поля, около подошвы Маттергорна, чудовищный пик которого высоко поднимался к небу, и как бы пронзая Большую Медведицу прямо в сердце, был увенчан диадемою её чудных звезд. Глубокая тишина ночи нарушалась только отдаленным шумом сбегающих с высокого плато ледника св. Феодула потоков и бушующих в скалистых ущельях, пока не пропадут в лабиринте Горнеровского ледника".

Подкрепившись кофе и поджаренным хлебом, он в половине четвертого выступил со своим караваном, состоящим из 10 человек, и, покинув гостинницу "Риффель", приступил к крутому подъему. В половине шестого, обернувшись случайно назад, он "увидел восхитительную картину: Маттергорн, освещенный розовым светом восхода, казался какою-то огненною пирамидою, поднимающеюся из океана льдов и скал. Минуту спустя загорелись алым светом Брейтгорн и Дан-Бланш, но, благодаря громадной массе Монтроза, лежавшей как раз на восток от нас, нам пришлось карабкаться в течение еще нескольких часов, не видя самого солнца, хотя оно уже успело подняться настолько, что воздух сделался значительно теплее".

В то время, как он глядел на вершину Монтроза и на снеговые поля, охраняющия его крутые апроши, к нему подошел главный проводник и выразил мнение, что ни один человек не в состоянии победить этой ужасной горы, что ничья нога не встанет на вершине её. Тем не менее отважные путешественники подвигались вперед.

неоднократно происходили значительные обвалы снега и льда; повернув в сторону для обхода стены, они продолжали постепенно подниматься, пока дорогу им не преградил "лабиринт громадных снеговых трещин"; пришлось снова свернуть в сторону и "продолжать утомительное карабканье, делая большие зигзаги, для уменьшения крутизны".

Усталость заставляла их делать частые, хотя и кратковременные остановки. В одну из таких остановок кто-то воскликнул: "Посмотрите-ка Монблан!" и "мы тотчас же поняли, на какую значительную высоту успели мы уже подняться, коль скоро видим этого царя Альпов с его свитою через верхушку Брейтгорна, который сам имеет, по крайней мере, 14.000 фут!"

Путешественники все время двигались вереницею, связанные общею веревкою, в разных разстояниях друг от друга; если бы кто-нибудь из них поскользнулся на этих головокружительных крутизнах, то остальные, опершись на свои альпенштоки, удержались бы на ногах и спасли бы его от падения вниз, в долину, лежащую на глубине нескольких тысяч футов. Вскоре они подошли к одетому снегом хребту, круто уходившему вверх; по одну сторону этого хребта зияла пропасть. Так как им необходимо было взобраться на хребет, то один из проводников, шедший впереди, должен был вырубать своим топором во льду ступеньки, при чем едва рука его оставляла одну из этих дыр, как за нее хватались пальцы идущого за ним следом.

"Медленно и томительно совершалось восхождение в этой части пути; могу сказать, что для многих из нас было большим счастьем, что все внимание наше поглощалось заботою найти твердую опору для ног, так как по левую сторону от нас крутизна льда была так велика, что поскользнись кто из нас, спастись собственными силами не было ни малейшей возможности, разве только помогли бы товарищи; по правую же руку зияла страшная пропасть, куда мы легко могли бы забросить камень прямо рукою".

"Поэтому необходимо было соблюдать величайшую осторожность, между тем в таком опасном месте мы были яростно аттакованы величайшим врагом всех любителей экскурсий по Монтрозу, сильным и чрезвычайно холодным северным ветром, несшим на нас облака мельчайшого снега, который проникал в малейшия скважины нашей одежды; яростные порывы подхватывали осколки льда, разлетавшиеся под ударами топора Петера и сдували их в пропасть. Временами, при более сильных порывах ветра, мы сами избегали подобной же печальной участи только тем, что изо всех сил вонзали в лед свои альпенштоки и крепко упирались в них".

еще более трудному и опасному.

"Хребет был чрезвычайно узок и падал в обе стороны крутыми склонами; в довершение всего в промежутках между; каменными выступами лед принял форму острого лезвия; участки эти, правда, весьма незначительные, не больше трех-четырех шагов, тем не менее были чрезвычайно опасны;однако же, подобно тому как меч ведет правоверных ко вратам рая, так и эти участки пути вели нас к желанной цели и должны были быть пройдены. Местах в двух лезвие это было так узко, что, идя по нему с вывороченными для большей устойчивоcти ступнями, носок ноги висел над ужасной пропастью справа в то время, как пятка касалась ледяного склона, лежавшого слева, и почти такого же крутого, как и склон самой скалы. Было решено, что Петер будет помогать нам переходить эти места, поддерживая за руку; я пошел вслед за Петером; мы начали с того, что оба подались вперед насколько было возможно, вслед за тем Петер сделал два или три шага вперед, откуда ему уже оставалось сделать всего один прыжок, чтобы очутиться на противоположной скале; здесь он обернулся и пригласил меня последовать его примеру; сделав осторожно пару шагов, я встретился с вытянутой его рукою, уже готовой схватить мою, и спустя момент я стоял рядом с ним, Точно таким же образом перешли и остальные. Раз я оступился и правая нога моя сорвалась и заскользила к пропасти; однако же, откинув в тот же момент свою левую руку, я задержался ею за ледяное ребро, которое пришлось мне как раз под левую мышку; взглянув вниз на правую ногу, не имевшую опоры, я увидел кусок скалы величиною не более крокетного шара, выступавший из под льда у самого края пропасти, и поспешил утвердить на нем ногу. Заякорившись, так сказать, и с носа, и с кормы, я спасся бы даже и без посторонней помощи, хотя нельзя не признать, что положение мое было бы весьма опасное; теперь же некоторого усилия со стороны Петера, натянувшого веревку, было вполне достаточно, чтобы поставить меня снова на ноги. В таких. местах веревка может оказать неоценимую помощь".

Затем они подошли к подошве большого куполовидного холма, к настоящей вершине всей горы, представлявшей последнюю пядь твердой земли, отделявшую их от пустынного свода небес. Поверхность холма была покрыта тонким слоем льда и занесена снегом. Работая топорами, они приступили к подъему, подобно насекомым, вися над бездною или цепляясь за скользкие выступы; под ними, глубоко внизу, клубились облака. Внезапно один из них оборвался и полетел в пропасть. Подобно пауку висел он между небом и землею на своей веревке, пока не был поднят товарищами.

Еще несколько минут, и партия стояла на самой вершине, ежась от пронизывающого ветра и безбрежный океан волнующихся Альпов.

не состоится. Я сказал, что эти горные экскурсии совсем не то, что я представлял себе, и поэтому следует сначала обстоятельно познакомиться с ними из книг, а потом уже предпринимать их. Однако же, проводников я велел задержать и отправить их вслед за нами в Зермат, где я думал ими воспользоваться. Я прибавил, что чувствую, как во мне поднимается страсть к приключениям, и обещал, что не пройдет недели, как мы совершим нечто такое, от чего у робкого волосы встанут дыбом.

Слова мои чрезвычайно обрадовали Гарриса и наполнили его гордостью. Он сейчас же пошел сказать собравшимся проводникам, чтобы они шли за нами в Зермат и