Прогулка заграницей.
Часть вторая.
Глава VII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Прогулка заграницей. Часть вторая. Глава VII. (старая орфография)

ГЛАВА VII.

Окончив чтение, я почувствовал, что уже не принадлежу самому себе; я сделался разсеян, задумчив; я грезил наяву невероятными опасностями и приключениями, которые я только что пережил вместе с автором книги и которые закончились нашим общим триумфом. Некоторое время я просидел молча, потом обернулся к Гаррису и сказал:

- Я решился.

Что-то такое поразило его в моем тоне; я заметил, что когда он взглянул мне в глаза и прочел то, что там было написано, то лицо его сильно побледнело. После мгновенного колебания он спросил:

- Что такое? Говорите!

- Решено, - сказал я совершенно хладнокровно: - что я поднимусь на Риффельберг.

Еслиб я выстрелил в моего бедного приятеля, то и тогда он не свалился бы так внезапно со своего стула, как теперь, услышав эти слова. Если бы я был его отцом, то и тогда он не просил бы меня более усердно отказаться от моего намерения. Но я был глух ко всем его убеждениям. Заметив, наконец, что ничто не может изменить моего решения, он замолчал и наступившая затем тишина прерывалась только его вздохами. Я сидел, как мраморная статуя, с глазами, устремленными в пространство и мысленно уже боролся с опасностями горной экскурсии; долго друг мой глядел на меня молча, при чем в глазах его сквозь слезы блистало восторженное удивление, но, наконец, он не вытерпел, бросился в мои объятия и растроганным голосом воскликнул:

- Ваш Гаррис никогда не покинет вас! Мы умрем вместе!

Похвалами и одобрением мне удалось утешить своего благородного друга, который скоро позабыл свои страхи и сам почувствовал жажду приключений. Он хотел сейчас же нанять проводников и выступить в два часа ночи, полагая, что всегда принято выступать в это время, однако, я напомнил ему, что в такой час никто нас не увидит и что выступление ночью принято делать не из деревни, а с первого ночлега в горах. Я сказал, что мы выйдем из деревни завтра часа в три или четыре после полудня, а тем временем он может подыскать проводников и распространить в публике слухи о предполагаемой экскурсии.

Я лег в постель, но не мог заснуть. Вряд ли найдется хоть один человек, от которого не убежал бы сон после того, как он окончательно решился пуститься на одно из этих альпийских исследований. Всю ночь я прометался в лихорадке и был чрезвычайно обрадован, услышав, наконец, что часы пробили половину двенадцатого и, вспомнив, что пора одеваться и идти к обеду. Поднявшись, усталый и измученный, я пошел в столовую, где оказался предметом общого внимания и любопытства, так как новость успела уже распространиться. Есть за общим столом, когда вы являетесь героем дня, когда на вас устремлены все глаза, не совсем удобно, хотя, нельзя не сознаться, что довольно-таки приятно.

Лишь только в Зермате разнесся слух, что задумано серьезное восхождение, все жители как местные, так и приезжие, отложив собственные дела, наперебой стремились отвоевать для себя хорошия места, чтобы посмотреть на выступление экспедиции. Партия наша состояла из 198 существ, включая мулов, и 205, если считать и коров; она выступила в следующем порядке.

Было уже более четырех часов пополудни, когда экспедиция была готова к выступлению. В отношении численности и эффектности это была лучшая экспедиция из всех, какие когда-либо выходили из Зермата.

Я приказал главному проводнику расположить людей и животных в одну линию в разстоянии 12 фут друг от друга и привязать их к общей толстой веревке. Он начал было спорить, говоря, что первые две мили путь идет по местности ровной как стол, где места довольно для всех, и что веревка употребляется исключительно лишь в самых опасных местах. Но я ничего не хотел слышать. С меня было довольно того, что я прочел в книгах, что весьма много серьезных несчастий случается в Альпах единственно вследствие нежелания путешественников во-время связаться общею веревкою. Я не желаю увеличивать и без того длинный список несчастных случаев. Тогда проводник повиновался.

Когда партия была приведена в порядок и, связанная веревкою, ожидала сигнала тронуться в путь, я решил, что никогда еще не видал более великолепного зрелища. В длину она занимала 3.122 фута, т. е. более полумили; все, кроме меня и Гарриса, шли пешком; каждый имел зеленую вуаль, синия снеговые очки, белую повязку на шляпе, собственный сверток веревок, надетый через плечо на крест, свой ледяной топор у пояса; каждый в левой руке нес альпеншток, а в правой зонтик (свернутый), а на спине палку с крюком, висевшую на перевязи. Вьюки мулов и рога коров были украшены массой альпийских роз и эдельвейсов.

Я и мой агент были единственными всадниками. Мы ехали впереди на самом опасном посту, и для безопасности каждый из нас был связан с пятью проводниками. Наши оруженосцы несли за нами ледяные топоры, альпенштоки и прочие снаряды. Мы сидели на очень маленьких осликах, что было придумано нами в видах большей безопасности; в случае чего-либо мы могли распрямить ноги и тотчас же встать на землю, предоставив ослику одному продолжать свой путь. Кстати, я не могу рекомендовать этих животных, по крайней мере, для экскурсии с целью удовольствия, так как уши их заслоняют всякий вид. Мы с Гаррисом имели полный горный костюм, но, обсудив дело, оставили его дома. Из уважения к множеству туристов обоего пола, собравшихся около гостинницы, чтобы посмотреть на наше шествие, а равно и к тем, которых мы разсчитывали встретить во время нашего путешествия, мы решили совершить восхождение в вечернем костюме.

В четверть пятого я отдал приказ к выступлению и мои помощники разошлись на свои места по линии. Громадная толпа, собравшаяся у гостинницы "Monte Rosa", с приветственным криком разделялась на-двое, как только показалась наша процессия. Я скомандовал: "Смирно! Шагом марш!" И моментально зонтики раскрылись на протяжении всей полмили. Это было прекрасное зрелище, вызвавшее всеобщее удивление. Ничего подобного не видали до сей поры Альпы. Всеобщий восторг чрезвычайно радовал меня, и чтобы выказать свою благодарность, я все время ехал с открытой головой, держа в руках свою пробковую шляпу. Это был единственный способ, которым я мог выказать свою признательность - я был слишком растроган, чтобы говорить.

Напоив животных и запасшись водою у холодного источника, бьющого неподалеку от деревни, мы тронулись далее и скоро оставили за собой пределы цивилизации. Около половины шестого мы подошли к мосту, перекинутому через Висп, по которому после предварительного осмотра, произведенного особым, высланным для этого отрядом, караван наш и перешел благополучно на другую сторону. Путь наш шел теперь слегка в гору и до церкви Винкельмоттен пролегал по лугам, покрытым сочною зеленою травою. Не останавливаясь для осмотра этого здания, я произвел фланговое движение направо и перешел мост через Финделенбах, предварительно испробовав его прочность. Здесь я повернул опять направо и, наконец, вышел на обширные луга, совершенно пустынные, если не считать двух покинутых хижин, стоявших на самом дальнем конце их. Пользуясь отличным местом для стоянки, мы раскинули свои палатки, поужинали, разставили стражу, занесли в свой дневник все события дня и легли в постель.

Встали мы в два часа ночи и оделись при свете свечек, при чем порядочно таки прозябли. На потемневших небесах блестело несколько звезд, а величественная громада Маттергорна была окутана серою облачною пеленою. Главный проводник советовал подождать; он говорил, что боится дождя. Мы ждали до 9-ти часов, а потом двинулись дальше при довольно ясной погоде.

Путь наш шел по ужасным крутизнам, густо поросшим лиственницей и кедром, и поминутно пресекался глубокими рытвинами, вымытыми дождями и засыпанными камнем. В добавление ко всем опасностям и трудностям, мы поминутно встречали возвращающихся пеших и конных туристов, которые в своей поспешности замешивались в наши ряды и приводили их в разстройство.

Положение наше становилось все более и более затруднительным. Часов около двух после полудня проводники наши расположились сделать остановку и в полном составе, в числе 17-ти человек, принялись совещаться. Просовещавшись целый час, они объявили, что возникшее у них подозрение, повидимому, оправдалось - другими словами, они полагают, что заблудились. Я удивился и спросил, почему они только предполагают, а не знают этого наверное?

- Нет, - ответили они, - сказать с уверенностью, заблудились мы или нет, мы не можем, потому что никто из нас никогда здесь не бывал.

встречать туристов, и это принято было проводниками, как весьма подозрительный признак.

Было ясно, что мы сбились с дороги. Весьма естественно, что проводникам совсем не хотелось идти вперед одним и разъискивать дорогу; поэтому мы пошли все вместе; для большей безопасности мы двигались медленно и осторожно, так как лес был чрезвычайно густ. Шли мы не в гору, а вокруг горы, разсчитывая попасть на свой старый след.

Перед самым наступлением ночи, почти выбившись из сил, мы уперлись в скалу. величиною с дом, преградившую нам дорогу. Препятствие это лишило моих спутников последняго мужества; их охватил панический страх. Плача и всхлипывая, они жаловались, что никогда уже не увидят своего дома и своих близких. Затем они стали обвинять меня за то, что я повел их в эту фатальную экспедицию. Некоторые даже грозили мне.

Момент был не таков, чтобы выказать слабость. Я произнес речь, в которой говорил, что многие другие альпийские путешественники находились в положении не менее опасном, чем наше, но, благодаря мужеству и присутствию духа, счастливо из него выпутались. Я обещал не покидать их; я обещал спасти их. Указав им на то, что у нас достаточно запасов, чтобы выдержать целую осаду, я спросил, неужели они думают, что жители Зермата позволят безследно исчезнуть под самым их носом целой экспедиций и не постараются навести о нас справок? Нет, это невозможно; Зермат пошлет, конечно, экспедицию на поиски, и мы будем спасены.

Речь эта возъимела хорошее действие. Люди с ободренными лицами схватились за палатки, и прежде чем наступила ночь, мы были уже под кровом. Я был чрезвычайно доволен, что запасся неоценимым средством, о котором, однако же, не упоминается ни в одной книге, трактующей о путешествиях по горам. Я говорю об успокоивающих лекарствах. Ее будь у меня этого благословенного средства, никто из людей ни на минуту не заснул бы в эту ужасную ночь, не будь его они провели бы всю ночь без сна и на утро встали бы утомленные, разбитые и неспособные свершить предстоящую им тяжелую задачу; для меня же была виски. Итак, все спали в эту ночь, кроме меня и моего агента: бодрствовали только мы двое, да еще буфетчик. Я не мог дозволить себе лечь спать в такую минуту. Я считал себя ответственным за всех своих спутников. Я хотел быть наготове на случай лавины. Теперь я знаю, что там не могло быть никакой лавины, но тогда я этого не знал.

В течение этой томительной ночи мы наблюдали за состоянием погоды и поминутно посматривали на барометр, чтобы во-время заметить перемену к худшему. Но за все время инструмент не показал ни малейшей перемены. Невозможно описать словами, какою отрадою была для моего встревоженного духа эта постоянность. Правда, барометр был испорчен и не имел другой стрелки, кроме неподвижного медного указателя, но обстоятельство это сделалось мне известным только впоследствии. Если мне случится снова попасть в подобное положение, то я не желал бы иметь лучшого барометра.

Люди поднялись в два часа ночи. Позавтракав и дождавшись света, мы связались веревкою и направились к скалам. Некоторое время мы при помощи крюка с веревкою и других средств пытались взбираться на них, но успеха не имели, т. е., мы не имели особенного успеха. Однажды крюк наш зацепился, и Гаррис стал подниматься по веревке, но внезапно крюк сорвался, и если бы не капелан, который в ту минуту сидел как раз под ним, то несомненно Гаррис остался бы на всю жизнь калекой. Но он упал на капелана и спасся. После этого я приказал прекратить попытки и убрать крюк, который представляет черезчур опасное орудие там, где скопляется так много народу.

С минуту мы стояли, не зная, что делать; но вот, кто-то вспомнил о лестницах. Одна из них тотчас же была принесена и приставлена к скалам; связавшись попарно, люди начали взбираться. Наверх была послана другая лестница, которая могла пригодиться для спуска. Полчаса спустя все уже были наверху, и скала оказалась побежденною. В первый раз мы издали здесь крик восторга. Но радость была кратковременна, так как кто-то задал вопрос, как же поднимем мы наших животных.

неотвратимой, нас спасло совершенно невероятное обстоятельство. Один из мулов, с самого начала отличавшийся необыкновенною страстью к различным экспериментам, съел пятифунтовую банку с нитроглицерином. Случилось это как раз около самой скалы. Взрывом всех нас сбросило на землю и засыпало щебнем и всякого рода осколками; мы были сильно перепуганы, так как грохот был ужасный, а сила взрыва такова, что дрожала земля. Тем не менее мы были чрезвычайно обрадованы, увидев, что скала исчезла, и на месте её образовался провал футов около 30 шириною и 15 глубиною. Взрыв был слышен в Зермате; часа через полтора после описанного события на улицах этого города многие жители были сбиты с ног и даже серьезно ранены кусками мяса мула, упавшими туда в замороженном состоянии. Обстоятелство это лучше всего может объяснить, как высоко залетел наш смелый экспериментатор.

Нам ничего больше не оставалось как навести через провал мост и продолжать свой путь. С веселыми криками принялись люди за работу. На себя я взял главное руководительство и приказал при помощи ледовых топоров рубить деревья и обтесывать их в виде столбов, чтобы подпереть ими мост. Задача была не легкая, так как ледовые топоры мало пригодны для обработки дерева. По моему приказанию, столбы прочно были вкопаны в несколько рядов поперек провала, а поверх их доложены друг около друга шесть сорокафутовых лестниц На первый слой лестниц был положен второй, и на полученную таким образом основу были накиданы поперек моста толстые ветки, а сверху еще насыпан шестидюймовый слой земли. В качестве перил по бокам я протянул веревки, и мост был готов; прочность его была такова, что по нему совершенно безопасно мог пройти целый отряд слонов. Преждо чем наступила ночь, караван был уже на противоположном берегу и лестницы вновь разобраны.

На следующее утро мы выступили в путь в хорошем настроении духа, несмотря на дурную дорогу и медленное движение, обусловленное значительной крутизной подъема и частым лесом; однако же, на лице моих спутников стало появляться выражение недовольства, и сделалось ясно, что не только мои рядовые, но даже проводники убедились, что мы заплутались. Факт, что мы до сих пор не встречаем туристов, был чрезвычайно многозначителен. Другое обстоятельство убеждало нас, что мы не только заблудились, но, что еще хуже, забрались в какие-то пустынные дебри; дело в том, что в этих местах должны быть разведочные партии, мы же не видим и следа их.

Деморализация усиливалась; следовало что-нибудь предпринять и притом немедленно. К счастию, я не потерялся и употребил такую меру, которую рекомендую теперь всякому, как весьма целесообразную. Я взял веревку длиною в три четверти мили и, привязав один из концов её к поясу проводника, приказал ему идти разыскивать дорогу, тогда как караван будет ждать на месте. В случае неудачи я приказал ему для обратного пути руководиться веревкой; в случае же успеха он должен был несколько раз под-ряд сильно дернуть веревку и тем подать экспедиции сигнал к выступлению. Проводник пошел и минуты через две исчез между деревьями. Я лично вытравливал понемногу веревку, а кругом меня стояла толпа и жадными глазами наблюдала за уползающей вдаль веревкой. Временами движение веревки было очень медленно, временами же ускорялось. Раза два или три нам казалось, что мы видим сигнал, и у людей уже готовился сорваться с губ радостный крик, но тревога всякий раз оказывалась ложною. Наконец, когда размоталось уже около полмили веревки, движение её прекратилось, веревка оставалась неподвижною минуту - две минуты, три. Мы же все смотрели на нее, затаив дыхание.

он местность с какого-нибудь возвышенного пункта? Быть может, он встретил горца и разспрашивает его о дороге? Стоп, - а что если он упал в обморок от усталости, истощения и безпокойства.

Мысль эта встревожила нас. Я готовился уже отдать приказание составить маленький отряд для подания ему помощи, как вдруг веревка заколебалась от таких отчаянных подергиваний, что я едва мог удержать ее. Раздалось громкое ура. "Спасены, спасены!" вот слово, которое перекатывалось из конца в конец по всему каравану.

Собравшись, мы тотчас же двинулись за веревкой. Вначале дорога была порядочная, но вскоре стала делаться все хуже и и хуже. Пройдя около полумили, мы с минуты на минуту ожидали увидеть проводника; но его не было, да и не могло быть, так как веревка все время двигалась, а, следовательно, и он не стоял на одном мест. Это доказывало, что он не нашел дороги, но, вероятно, идет к ней с каким-нибудь крестьянином.

Нам не оставалось ничего другого, как следовать за ним, что мы и сделали. Прошло еще около трех часов, а мы попрежнему шли, не зная куда. Это было не только странно, но прямо таки раздражало нас. Притом мы страшно устали, так как шли с самого начала чрезвычайно быстро, чтобы скорей соединиться с проводником; но мы только истощали свои силы; несмотря на то, что проводник шел довольно медленно, он подвигался все же быстрее, чем наш караван по такой неровной местности.

яростные крики. Последовало замешательство. Люди отказались идти далее. Они утверждали, что мы в течение всего дня странствуем кругами все по одному и тому же месту. Они требовали, чтобы наш конец веревки был привязан к дереву, чтобы задержать проводника, которого они хотели догнать и убить. Придумано было не глупо, и я тотчас же отдал соответственное приказание.

Как только веревка была закреплена, вся экспедиция в полном своем составе устремилась вперед с такою быстротою, на какую может только побудить желание мести. Сделав около полумили по самым непроходимым местам, мы подошли к холму, склоны которого были покрыты толстым слоем осыпающагося щебня и настолько крутому, что никто не мог взлезть на него. Все попытки окончились неудачею, при чем было искалечено несколько человек. Не прошло и двадцати минут, как у меня было уже пятеро на костылях. Всякий раз как какой-нибудь смельчак пытался воспользоваться для влезания веревкою, она начинала скользить, и он падал. Обстоятельство это подало мне мысль. Я приказал каравану построиться, обернувшись спиною к холму, затем, привязав веревку к заднему мулу, скомандовал:

- Смирно, правый фланг, марш! Отряд двинулся при внушительных звуках походного марша. "Ну, - подумал я, - теперь ужь мы, без сомнения, добудем этого проводника, если только не лопнет веревка". Я наблюдал. как веревка скользила вниз по холму, и уже готовился торжествовать победу, но потерпел горькое разочарование: на конце веревки оказался не проводник, а какой-то несчастный старый черный баран. Ярость обманутых превзошла все пределы. Свою месть они хотели обратить на это невинное безсловесное животное. Но я стал между ними и несчастной жертвой и, не взирая на блеск поднятых топоров и альпенштоков, заявил, что они доберутся до несчастного барана не иначе как по моему трупу. Говоря это, я видел, что судьба моя решена, и только чудо может задержать этих сумасшедших. Я прочел это в стене занесенного оружия; я прочел это в наступающей толпе, в той ненависти, которая сверкала в устремленных на меня со всех сторон глазах; я помню, что голова у меня склонилась на грудь; затем я почувствовал внезапный удар в спину, отвешенный мне тем самым бараном, для спасения которого я пожертвовал собою; затем, я услышал взрыв смеха, которым разразилась толпа,увидев, что я подобно Сепою, которым Родман выстрелил из своего ружья, пронесся из конца в конец через все их ряды.

Я был спасен. Да, я был спасен, и своему спасению был обязан чувству неблагодарности, которое природа вложила в грудь этого коварного животного. Милосердие, которое тщетно я старался возбудить в сердцах этих людей своим красноречием, было вызвано смехом. Баран получил свободу, а я сохранил жизнь.

за собой веревку, как и он сам. В то время, как мы думали, что проводник наш лежит в обмороке от усталости, он преспокойно сидел, привязывая веревку к барану. Получив свободу, баран начал бродить по чаще, стараясь освободиться от веревки, - мы же вообразили, что проводник подает нам сигналы, и с радостными криками поспешили на его призыв. Таким образом мы бегали за бараном в течение целого дня, кружась почти по одному и тому же месту, - доказательством чего послужило нам то обстоятельство, что мы в течение семи часов семь раз поили своих животных у одного и того же источника.

была единственною, которая попалась нам за все это время и так как она попадалась нам так часто и всякий раз поразительно была похожа сама на себя, то все это, вместе взятое, заставило меня догадаться, что это все одна и та же свинья, а отсюда уже один шаг до заключения о тождестве попадавшихся нам источников.

Я упомянул об этом замечательном обстоятельстве, чтобы наглядно показать, какая значительная разница существует между ледником и свиньею. Что ледники двигаются, это факт вполне доказанный; полагаю, что мои наблюдения настолько же ясно доказывают, что свинья, лежащая в источнике, не двигается. Я был бы несказанно доволен узнать мнения других наблюдателей по этому вопросу.

Еще несколько слов по поводу пропавшого проводника, чтобы более уже не возвращаться к нему. Оставив барана, он долгое время бродил наугад, пока не встретил коровы.

когда настало время доить ее, она быстро направилась домой и притащила с собою на буксире в Зермат и самого проводника.