Прогулка заграницей.
Часть вторая.
Глава XIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Прогулка заграницей. Часть вторая. Глава XIII. (старая орфография)

ГЛАВА XIII.

Все население местечка высыпало из домов и столпилось на главной улице; не только тротуары, но даже середина улицы была запружена толпой; все суетились, смеялись, болтали, высматривали, словом, находились в возбужденном состоянии: все ожидали прибытия поезда или, лучше сказать, все ожидали прибытия дилижансов, там как с минуты на минуту должны были прибыть из Женевы шесть больших карет, и население деревеньки горело нетерпением узнать, много ли приедет к ним туристов и какого сорта окажется этот вновь прибывший народ. Как бы то ни было улица эта была самою оживленною, какую только пришлось нам видеть в деревне на континенте.

Гостинница стояла на самом берегу потока, шумливая музыка которого была слышна издали; вследствие темноты мы не могли видеть его, но, чтобы определить его положение, света и не требовалось. Перед гостинницей находился обширный огороженный двор, пестревший группами обывателей, из которых одни пришли, чтобы просто посмотреть на прибытие дилижансов, а другие ожидали прибытия туристов с надеждою наняться в качестве проводников на завтрашнее утро. На дворе стоял телескоп, громадная труба которого была устремлена вверх к блистающей вечерней звезде. Длинная веранда гостинницы была занята туристами, которые, укутавшись в пледы и шали, болтали или предавались созерцанию, осененные тенью громадной массы Монблана.

Никогда еще гора не казалась такою близкою. Казалось, что мощных склонов её можно коснуться рукою, а величественный купол её, окруженный легкими силуэтами минаретов - соседними горами - поднимался над самой головой наблюдателя. На улицах уже спустилась ночь, и повсюду мерцали огни фонарей; широкия подножия и скалы гор были одеты глубоким мраком, тогда как вершины их все еще плавали в каком-то волшебном и чудном сиянии, которое при всей своей яркости от обыкновенного грубого белого дневного света, к которому мы привыкли, отличалось особою мягкостью, нежностью и имело отпечаток чего-то, если можно так выразиться, неземного. Нет, это был не наш резкий, нахальный и реальный дневной свет, свет этот, казалось, принадлежал другому, волшебному миру, или небесам.

что в данном случае дневной свет освещал предмет настолько близкий, что контраст получался прямо-таки поразительный, так что все явление, казалось, находится в разладе с законами природы.

Дневной свет исчез. Вскоре из-за скалистых шпицев, о которых я упоминал несколько выше и которые, словно вытянутые к небу пальцы, стояли несколько влево от вершины Монблана и поднимались как раз над нашими головами, появилась луна, которая, казалось, не имела сил подняться настолько, чтобы вполне выйти из-за гор. Временами из-за хребта показывался блестящий сегмент верхней части её и при движении он словно чертил по зубчатой линии вершин; временами какой-нибудь из шпицов приходился как раз против луны и вырисовывался на её блистающем щите, как какая-нибудь эбонитовая статуетка; понемногу шпиц этот точно по собственному желанию сам собою сдвигался в сторону и принимал вид туманного призрака, между тем как на его место надвигался следующий, казавшийся на ясном чистом диске светила каким-то громадным восклицательным знаком. Вершина одного из пиков, освещенная луной, имела громадное сходство с силуэтом головы кролика. Сочетание всех этих поднимавшмхся над нашими головами пиков и минаретов, из которых одни рисовались смутно, подобно призракам, другие же были ярко белого цвета, как от покрывающого их снега, так и от лунного света, - производило совершенно своеобразный эффект.

Но главное чудо этого вечера выступило на сцену, когда луна, пройдя весь ряд пиков, скрылась за чудовищною белою массою. Монблана. Из-за горы разлилось ни поднялось с небу богатое зеленоватое сияние, в котором плавали облака и полосы какого-то пара; пар этот, освещенный упомянутым странным сиянием, волновался и колебался подобно бледному зеленому пламени. Минуту спустя, выходившие из общого центра лучи, поднимаясь из-за горы все выше и выше, достигли зенита и приняли вид громадного раскрытого веера. От такого восхитительного и вместе с тем возвышенного зрелища у нас захватило дыхание.

Поистине, эти могучие чередующиеся друг с другом лучи света и те, шедшие прямо вверх из-за темной громадной массы, представляли самое величественное и грандиозное чудо, какое только пришлось мне где-либо видеть. Для зрелища этого нет сравнений, так как оно не похоже ни на что другое. Если бы меня спросил ребенок, что это такое, я бы ответил ему: "Смирись при виде этого зрелища, это лучи славы, исходящие от скрытой главы Создателя". Пытаясь объяснить детям подобные тайны, нередко еще более удаляешься от истины. Путем разспросов я, быть может, добился бы объяснения этого внушающого благоговение явления, довольно обыкновенного на Монблане, но дело в том, что я даже не хотел знать никакого объяснения.

же проиграли, лишив его прежней таинственности,

Мы отправились погулять по улице и прошли один или два квартала; там, где сходятся четыре улицы вместе и где главным образом, сосредоточены все лавки, мы встретили гораздо более народу, чем в других местах; оказалось, что пункт этот служит для Шамони биржею. Большинство встречных носило костюмы проводников и носильщиков и находилось там в ожидании найма.

Здесь же находилась и контора такой важной особы, как начальника цеха шамонийских проводников. Цех этот представляет тесную корпорацию и управляется по собственным законам. Все маршруты экскурсий разделены на две категории: экскурсии безопасные, которые могут быть предприняты без участия проводника и экскурсии опасные, для которых проводник необходим. Решение данного вопроса зависит от бюро. И если экскурсия будет признана опасною, то без проводника вы не имеете права предпринять ее. Кроме того, вы ограждены от всяких вымогательств; закон определяет, сколько вы должны заплатить проводнику. Проводники нанимаются по-очереди, так что вы не можете выбирать человека, в руках у которого часто находится ваша жизнь; вы принуждены брат самого худшого, если он стоит на очереди.

Жалованье проводника колеблется от полудоллара (за некоторые самые незначительные экскурсии) и до двадцати долларов, сообразно отдаленности и характеру дороги. За сопровождение одного туриста на самую вершину Монблана и обратно проводник получает двадцать долларов, и можно сказать, что он вполне заслуживает это вознаграждение. Времени для этого требуется обыкновенно три дня, в течение которых на его долю выпадает трудов и забот гораздо более, чем это требуется, чтобы сделать человека "здоровым, богатым и умным", на что каждый имеет, конечно, право. Обыкновенно несколько дураков, - виноват, я хочу сказать туристов, - соединяются вместе на общих издержках, что делает подобные путешествия более доступными. Если бы каждый турист шел в одиночку, то экскурсия обошлась бы ему очень дорого, так как все равно пришлось бы нанимать почти столько же проводников и носильщиков, как и для целого общества.

В ящиках под стеклом помещались снабженные ярлычками остатки сапог и палок и другие реликвии и памятники различных происшествий, случившихся на Монблане. В особой книге записаны все восхождения, какие только были совершены, начиная с No 1 и 2 - восхождение Джака Бальмат и Де-Соссюра в 1787 г. - и кончая No 685, чернила которого еще, можно сказать, не вполне засохли. И действительно, No 685 стоял у конторки в ожидании драгоценного оффициального диплома, который, по возвращении его в недра немецкой семьи, будет служить доказательством, что он действительно однажды был настолько неблагоразумен, что полез на самую вершину Монблана. Получив документ, человек этот имел весьма счастливый вид, да он и не скрывал этого и открыто говорил, что страшно доволен.

Я попытался купить такой диплом для своего больного приятеля, оставшагося дома, который никогда не путешествовал, но всю жизнь мечтал совершить восхождение на Монблан. Однако же, начальник довольно грубо отказал мне в этом, чем я был немало оскорблен. Я заявил ему, что никак не ожидал, чтобы моя национальность могла служить поводом к отказу; ведь продал же он сейчас такой же диплом этому немцу, а мои деньги ничем ведь не хуже немецких; тогда бы я видел, что он держит свою лавку не для одних немцев, а американцам отказывает в своем товаре; что я, собственно говоря, могу отнять у него это свидетельство, когда будет объявлена война, и если Франция откажется вмешаться в это дело, то я раздую его в целый политический вопрос, вызову войну и земля будет затоплена кровью; мало того, я устрою ему конкурренцию и буду продавать свидетельства за полцены.

Я и в немце пытался пробудить чувства, но безуспешно; он не согласился ни отдать, ни продать своего диплома. А между тем я говорил ему, что мой приятель болен и не может идти сам, но он отвечал, что вовсе не заботится о каком-нибудь verdammtes pfennig, а ему нужен диплом: неужели же я воображаю, что он рисковал своей шеей для этого диплома и потом отдаст его какому-то больному иностранцу? Ну, что же, если нельзя, то и не надо. Но я решил сделать все возможное, чтобы унизить этот Монблан.

что 41 год спустя вследствие медленного движения вниз ледникового льда останки были найдены в долине у подножия ледника. Последняя катастрофа помечена 1877 годом.

Оставив контору, мы стали бродить по деревне. Перед маленькою церковью стоит монумент в память отважного проводника Якова Бальмота, который первым взошел на вершину Монблана. Это дикое путешествие он сделал в одиночку, а впоследствии повторял его неоднократно. От первого его восхождения к до последняго прошло почти полстолетия. На закате своей жизни, имея 72 года от роду, он отправился однажды в горы, на Pic du Midi, один, и, как полагают, карабкаясь по крутизне, поскользнулся и свалился в пропасть. Можно сказать, что он умер под лямкой.

Под старость им овладела жадность; он часто уходил тайком в горы и среди ужасных пиков и пропастей разыскивал золото, которое не существовало, да и существовать там не могло. Во время одного из подобных поисков он и поплатился жизнью. Его статуя стоит на улице, а статуя де-Соссюра находится в зале нашей гостинницы; кроме того, над дверью одной из комнат её во втором этаже прибита металлическая доска, гласящая, что комнату эту занимал Альберт Смис. Бальмот и де-Соссюр, так сказать, открыли Монблан, но в собственность, могущую приносить деньги, обратил его Смис. Статьи его в "Blackwood'е" и лондонския чтения о Монблане познакомили публику с этой горой и возбудили в ней интерес к горным экскурсиям.

Бродя по улице, мы вдруг увидели какой-то сигнальный красный огонь, мерцавший в темноте вверху, на склоне горы. Казалось, что он блестит где-то совсем близко, что стоит подняться на какую-нибудь сотню ярдов, чтобы достать до него. И только особому нашему благоразумию мы обязаны тем, что решили лучше остановить одного из прохожих и попросить у него огня для трубки, чем лезть наверх к замеченному красному фонарю, как это мы сначала намеревались сделать. Прохожий сказал, что этот красный фонарь находится в Grands Milets, т. е. в 6.500 футах над уровнем долины. По собственному опыту, приобретенному на Риффельберге, мы поняли, что нам пришлось бы туда лезть чуть не целую неделю. Скорее я готов отказаться от куренья, чем доставать с такими хлопотами огонь.

пункта можно разсмотреть и то место, где зажигается по ночам красный огонь; оба пункта кажутся так близко друг от друга, что наблюдатель готов спорить, что, находясь в одном из них, он легко перекинет камень в другой. В действительности же не совсем так; разница в высоте обоих пунктов более 3000 футов. Снизу это кажется просто невероятным, но тем не менее это так.

Гуляя, мы все время следили за луной, и даже, возвратясь на веранду гостинницы, я не спускал с нее глаз. Дело в том, что у меня сложилась теория, по которой тяготение рефракции влияет на атмосферическую компенсацию, вследствие чего преломление от земной поверхности должно проявлять наибольший эффект там, где проходят большие горные цепи; если одическая и идиллическая силы при этом будут действовать одновременно, то легко может случиться, что оне воспрепятствуют луне подняться выше 12.000 футов над уровнем моря. Некоторые из моих ученых коллег встретили эту смелую теорию с крайним презрением, другие просто молчанием. Из числа первых могу указать на профессора H - у, из числа вторых профессора Т - ль. Такова профессиональная зависть, ни за что в свете не отнесется ученый доброжелательно к теории, которую он не сам составил. У этого народа совершенно отсутствует товарищеское чувство; со крайней мере, все они страшно возставали, когда я называл их собратьями или коллегами. Чтобы показать, как далеко может иногда заходить их неделикатность и злоба, достаточно сказать, что я предлагал профессору H - у опубликовать мою великую теорию, как собственное его открытие; я даже просил его сделать это, мало того, я предлагал ему, что сам напечатаю и выдам ее за его собственную. А он, вместо того, чтобы поблагодарить меня, сказал, что если я только попытаюсь навязать ему мою теорию, то он будет преследовать меня судом за клевету. Я собирался уже предложить свое детище мистеру Дарвину, зная его за человека без предразсудков, но мне пришло в голову, что он, быть может, не будет ею заинтересован, так как оно не имеет ничего общого с геральдией.

Но теперь я рад, что эта теория принадлежит мне, так как в эту самую ночь, о которой я сейчас пишу, она была подтверждена самым блестящим образом. Высота Монблана около 16.000 футов, луна скрывается за ним совершенно, недалеко от Монблана находится пик, имеющий высоту в 12.216 фут; когда луна, скользя позади ряда вершин, стала приближаться к этому пику, я принялся следить за ней с величайшим волнением и интересом; решался вопрос о репутации моей, как ученого: через минуту она провалится или будет установлена незыблемо. Невозможно описать того восторга, который подобно волне прокатился по моей груди, когда я увидел, что луна спряталась за этот пик и прошла сзади него на такой высоте, что от верхняго её края и до вершины горы оставалось более, чем два фута четыре дюйма! Итак, моя честь спасена. Я говорил, что выше она подняться не может, и слова мои оправдались. Над всеми другими пиками она прошла сверху, но этого одного одолеть она не могла.

От одного из этих остроконечных пальцев, в-то время, когда за него зашла луна. поперек всего неба легла длинная, косая, резкая тень, что-то вроде черного луча, в котором чувствовалась какая-то скрытая, невидимая сила, подобная той, которая заключена в восходящей струе воды, выбрасываемой сильным пожарным насосом. Чрезвычайно любопытно было наблюдать эту резкую тень от земного предмета на таком неосязаемом экране, как небесный свод.

головой, болевшей как снаружи, так и внутри. Я был измучен, еще не пришел в сознание, глаза мои слипались. Я сейчас же нашел причину такого состояния, это был ручей. Как во всех горных деревнях Швейцарии, так и везде до дороге шум этот неумолчно стоит в ушах путника. Сначала он кажется даже музыкальным, и настраивает мысли на поэтический лад, он усыпляет туриста в его комфортабельной постели. Однако же, в конце концов, турист начинает замечать, что у него болит голова, хотя причины этой боли определить он еще не может. Даже в уединении, когда крутом царит глубочайшая тишина, в ушах у него раздается какой-то слабый, отдаленный, ни на минуту не умолкающий шум, подобный тому, который слышится, если приложить к уху морскую раковину, но и тут он еще не догадывается; ум его погружен в дремоту, охвачен слабостью; он не в состоянии задержаться на одной какой-нибудь мысли и строго проследить ее до конца; если турист садится писать, он не может сосредоточиться, не может найти необходимого ему слова, забывает, о чем он хочет говорить и сидит с пером в руке, подняв голову, закрыв глаза, и напряженно прислушиваясь к раздающемуся в его ушах шуму, подобному заглушенному грохоту отдаленного поезда. Звук этот не проходить даже во время самого крепкого сна, и несчастный поневоле слушает его, слушает напряженно, с тревогою и кончает тем, что, наконец, просыпается в отчаянии и совершенно измученный. И все-таки он не может дать себе отчета в этом явлении. Так идет у него день за днем, и он чувствует себя, как бы в спальном вагоне. В конце концов требуется не менее недели времени, чтобы открыть, что причина всех его несчастий заключается в шуме горного источника, шуме, который преследует его, не давая ни минуты отдыха. Тогда для него настает время уезжать из Швейцарии, потому что, раз причина найдена, мучения его увеличатся в несколько раз. Шум потока начинает сводить его с ума, а физическая боль становится невыносимой. При приближении к одному из таких потоков, он испытывает такия мучения, что готов повернуть обратно, чтобы только избежать встречи со своим врагом. Подобное же возбуждение, прошедшее у меня после отъезда из Швейцарии, вновь охватило меня вследствие уличного шума и грохота, когда я месяцев восемь или девять спустя приехал в Париж. В поисках за тишиной я даже забрался в шестой этаж гостинницы. Однажды около полночи, когда уличный шум почти затих, я собирался лечь спать, как вдруг услышал какой-то новый своеобразный звук. Прислушиваюсь - нет сомнения, какой-то развеселый лунатик отплясывает как раз над моею головою что-то вроде сарабанды; пляшет очень осторожно, но тем не менее с увлечением. Конечно, я стал ожидать, скоро ли он кончит. Тихо шаркая, он плясал пять долгих, долгих минут; затем последовала пауза, затем что-то тяжело упало на пол. "А, - подумал я про себя, - он снимает с себя сапоги - благодарение небу, внушившему ему эту мысль". После минутной тишины шарканье послышалось снова. "Ужь не хочет ли это он попробовать танцовать в одном сапоге?" подумал я про себя. Последовала новая пауза и новый удар в пол. - "Это он снял с себя другой сапог, наконец-то", - сказал я. Однако что-то не так. Шарканье послышалось снова. - "Чорт его возьми, - вскричал я, - он танцует в туфлях!" - Минуту спустя настала обычная пауза, а затем новый удар чего-то об пол. "Проклятие, да он в двух парах сапог!" Прошел час, а волшебник этот все шаркает и кидает на пол сапоги и накидал их целых двадцать пять пар. Я был доведен до бешенства. Схватив ружье, я ползком начал подкрадываться к своему врагу. Какой-то парень стоял среди целого акра наваленных в груду сапог; на руке у него был надет тоже сапог, с которым он танцовал - виноват, который он чистил щеткою. Таким образом, тайна объяснилась. Человек этот вовсе не плясал. Это был "чистильщик" при гостиннице, находившийся при исполнении служебных обязанностей.