Прогулка заграницей.
Часть вторая.
Глава XVIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Прогулка заграницей. Часть вторая. Глава XVIII. (старая орфография)

ГЛАВА XVIII.

В Милане большую часть времени мы провели в громадной, прекрасной Аркаде или Галлерее, или как ее там зовут иначе. Ряды новых, обширных и роскошных зданий, богато декорированных и украшенных статуями, широкия улицы или проходы, крытые высоко над землею стеклянною крышею, между этими зданиями мостовая из гладких и разноцветных мраморных плит, образующих изящный узор, маленькие столики повсюду на этих мраморных улицах, публика, сидящая за столиками, занятая едою, куреньем; толпы гуляющих, вот что называется здесь Аркадою. Я бы не отказался здесь жить постоянно. Окна роскошных ресторанов были отперты настежь, так что посетитель, закусывая, мог наблюдать все происходящее на улицах.

Мы блуждали по всему городу и развлекались всем, что только попадалось нам на улицах. Так мы попробовали раз проехаться в омнибусе; так как я не говорю по-итальянски, и поэтому не мог спросить, сколько стоит проезд, то я и протянул кондуктору несколько медных монет, из которых он взял только две и сейчас же показал нам таксу, чтобы мы могли убедиться, что он взял только положенное. Таким образом мне пришлось отметить факт, что кондуктора итальянских омнибусов также не мошенники.

Вскоре мне пришлось быть свидетелем нового проявления честности итальянцев. Около собора стояла продавщица кукол и детских вееров. К ней подошли два ребенка, повидимому, американцы и, купив несколько вееров, дали ей франк и три медных монеты и собирались уже уйти, но старуха вернула их и подала франк и одну из медных монет обратно. Ясно, что итальянцы, имеющие отношение к сцене, омнибусам и торговле игрушками не могут быть названы обманщиками.

В лавках запас товара очень незначителен. В вестибюле какой-то норы, повидимому, имевшей претензию быть магазином готового платья, стояло восемь или десять деревянных манекенов, одетых в шерстяные рабочие костюмы, из которых на каждом был пришпилен билетик с обозначением цены. Один из этих костюмов стоил сорок пять франков (девять долларов). Войдя в лавку, Гаррис сказал, что желает купить подобный костюм. Оказалось, что нет ничего легче. Старик продавец снял костюм с манекена, почистил его щеткой, встряхнул и вслед отослать его в гостинницу. Он объяснил нам, что не держит в лавке двух одинаковых костюмов одновременно, но тотчас же изготовляет новый, если понадобится одеть какого-нибудь из его манекенов за-ново.

В другом месте мы натолкнулись на шесть человек итальянцев, о чем-то жестоко спорящих. Они яростно прыгали друг перед другом, жестикулировали головами, руками, ногами, всем своим телом, наконец, внезапно они кинулись друг на друга, как бы в порыве странной ярости и потрясали кулаками перед самым носом своих противников. Мы потеряли целых полчаса времени, ожидая, что вот-вот понадобится наша помощь, чтобы отнести убитого, а они кончили тем, что упали друг другу в объятия, чем и закончилась вся ссора. Эпизод был интересный, но знай мы, что ничего из этого кроме примирения не выйдет, мы не стали бы терять столько времени. Наблюдение готово - ссорящиеся итальянцы обманывают зрителя.

Вскоре затем, нас постигло другое разочарование. Увидев большую толпу народа, в высшей степени чем-то заинтересованного, мы тоже вмешались в нее. В центре её стоял какой-то детина, отчаянно тараторивший и жестикулировавший над ящиком, стоявшим на земле и покрытым обрывком старого одеяла. Ежеминутно он наклонялся и самыми кончиками пальцев брался за угол этого одеяла, как будто бы с целью показать, что там не скрывается никакого обмана - и говорил, говорил, не переставая; и всякий раз, как и я разсчитывал, что вот-вот, он сдернет это одеяло и покажет нам какой-нибудь фокус, он опускал одеяло и выпрямлялся, не переставая работать языком. Однако же, он открыл, наконец, ящик, вынул оттуда ложку с какою-то жидкостью, и протянул ее к зрителям, чтобы показать, что никаких приспособлений у него там нет, при чем язык у него заходил еще сильнее. Я не сомневался, что он зажжет эту жидкость и затем проглотит ее, что меня чрезвычайно заинтересовало, но этот обманщик кончил тем, что подсыпал в жидкость какого-то порошку и принялся полировать ложку! Затем он поднял ее над головою, при чем физиономия его выражала такое торжество, как будто бы он совершил какое-нибудь необычайное чудо. Толпа восторженно заапплодировала, и я подумал, что история, пожалуй, права, утверждая, что эти дети Юга так легко подаются увлечению.

Мы с наслаждением провели около часу в величественном соборе. Из высоких окон здания, прорезая торжественный сумрак, падали разноцветные косые полосы света и ложились яркими пятнами то на колонну, то на картину, то на преклоненную фигуру молящагося. Орган гремел, кадила мелькали, на отдаленном алтаре сверкали свечи, а за алтарем в молчании двигались в облачениях священнослужители. Зрелище было торжественное, отгоняющее суетные мысли и настраивающее душу на молитвенный лад. В разстоянии ярда или двух от меня остановилась молодая американка и, устремив свои глаза на мягкие огни далекого алтаря, молитвенно склонила на мгновение голову; затем выпрямилась, ловко подбросила каблуком свой трэн и, подобрав его рукою, бодро зашагала к выходу.

Мы посетили картинные галлереи и другия обычные "достопримечательности" Милана, не потому, чтобы я хотел снова описывать их, а затем, чтобы знать, научился ли я чему-нибудь за двенадцать лет. Позднее, с тою же целью я посетил большие галлереи Рима и Флоренции. Оказалось, что кое-чему я за это время научился. Прежде, когда я писал о старых мастерах, я утверждал, что копии лучше оригиналов. Это было громадною ошибкою. Старые мастера попрежнему не нравятся мне, но теперь я нахожу, что они представляют поразительный контраст с копиями. По отношению к оригиналу копии то же, что новенькия, но безцветные и аляповатые восковые фигуры по сравнению с настоящими живыми мужчинами и женщинами, которых они имеют претензию изображать. В старинных картинах заключается какое-то богатство и мягкость красок и тонов, что производит то же впечатление на глаз, какое смягченный отдаленный звук производит на ухо. Эти-то именно качества, которых недостает в современных копиях и достигнуть которых наши живописцы не могут даже надеяться, и составляют главнейшее достоинство старинной живописи. Все артисты, с которыми мне приходилось говорить, единогласно утверждают, что эти богатство, мягкость и великолепие красок в старинной живописи зависят от времени. Но тогда зачем же поклоняться старому мастеру, который ничуть не виноват в этом? Почему же не преклоняются тогда перед старым временем, которое произвело все эти достоинства? Быть может, старинная живопись, пока время не смягчило красок, была не более как грубая мазня, режущая глаз.

В разговоре с одним художником в Венеции я спросил, между прочим:

- Скажите, пожалуйста, что такое особенное находят у старинных мастеров? Я был в палаццо Дожей и видел целые акры плохого рисунка, весьма скверной перспективы и совсем неверных пропорций. Собаки у Поля Веронеза совсем не похожи на собак, а лошади - это какие-то пузыри на четырех ногах; на одной фигуре правая нога у человека помещена на левой стороне его тела; на одной большой картине, где император (Барбаросса?) изображен распростертым перед папою, три человеческия фигуры на переднем плане имеют не менее 30-ти фут высоты, если судить до величине маленького мальчика, стоящого на коленях как раз посредине передняго плана; принимая тот же масштаб, рост папы равен семи футам, так что Дож кажется перед ним каким-то карликом не более 4-х футов ростом.

- Да, - ответил живописец, - рисунок старых мастеров зачастую плох, так как они не обращали внимания на мелкия детали. И тем не менее, несмотря на плохой рисунок, плохую перспективу и неверные пропорции, несмотря на сюжеты, которые в настоящее время не так интересны для зрителя, как триста лет назад, в картинах их замечается что-то божественное - нечто такое, что стоит выше и невозможного.

Вот его подлинные слова, а говорил он то, в чем был убежден, или, скорее, то, что чувствовал.

Логическое мышление, в особенности без пособия специальных знаний, в данном случае не может помочь изследователю. Заключение, к которому оно неминуемо приведет его, в глазах художников покажется совершенно нелогичным. Именно: плохой рисунок, неверные пропорции, плохая перспектива, пренебрежение к соответствию деталей, краски, богатство и красота которых обусловлена только временем, а не искусством художника - вот элементы, из которых состоит старинная живопись; отсюда следует заключение, что старый мастер - весьма плохой живописец, что старый мастер вовсе даже не старый мастер, а только старый подмастерье. Ваш приятель художник соглашается с вашими посылками, но опровергает вытекающее из них умозаключение; он попрежнему будет твердить, что, несмотря на безчисленное множество всеми признанных недостатков в произведении старого мастера, все же есть что-то божественное и недосягаемое и что в противном не убедят его никакия разсуждения и доказательства.

И я понимаю это. Есть женщины, в лице которых для людей знающих их близко есть какое-то невыразимое очарование; посторонний человек, который будет пытаться составить о них себе мнение путем строгого суждения, непременно отвергнет их красоту. Глядя на такую женщину, он скажет: "Подбородок у ней слишком короток, этот нос черезчур длинен, этот лоб очень высок, волосы рыжие, цвет лица бледен, а члены не пропорциональны; следовательно, женщина некрасива". Но близкий знакомый её может на это ответить следующее, и будет вполне прав: "Посылки ваши вполне правильны, ваша логика безукоризненна, но заключение тем не менее ошибочно; она - старый мастер, она - прекрасна, но только для тех, кто ее знает; это есть красота, которая не может быть формулирована, но тем не менее она существует!"

прежнего моего пребывания в Венеции, я полагал, что там не найдется ни одной картины, которая бы затронула меня; но в этот раз я нашел две картины, ради которых я чуть не каждый день ходил в палаццо дожей и просиживал там по нескольку часов подъряд. Одна из этих картин была трехакровая картина Тинторетто в зале Великого Совета. Двенадцать лет тому назад она мало привлекала меня, - гид сказал, что она изображала возстание на небе, но это было с моей стороны ошибкой.

Громадная картина эта полна движения. В ней около 10000 фигур, и все оне чем-нибудь заняты. Некоторые из них стремглав летят вниз с зажатыми руками, другия плавают в облаках, лицом вниз или вверх; длинные процессии епископов, мучеников и ангелов быстро несутся к общему центру со всех концов громадного полотна - везде виден восторг и энтузиазм, везде разлито движение. В различных местах картины помещено 15 или 20 фигур, держащих в руках книги, но внимание их сосредоточено не на чтении: они предлагают другим свои книги, но никто не хочет брать их. Там вы найдете и льва св. Марка с его книгою, и самого св. Марка с его поднятым пером; он и лев пристально глядят друг другу в лицо, разсуждая о том, как произнести слово, и лев восхищенно глядит на говорящого св. Марка. Это восхищение и удивление прекрасно передано художником и составляет chef d'oeuvre этой несравненной картины.

Посещая ее каждый день, я ни разу не почувствовал себя утомленным. Как было уже мною сказано, картина полна невероятного движения; фигуры поют, славословят или трубят в трубы. Весь этот шум так живо передан на картине, что погруженный в созерцание зритель, делая какое-либо замечание своему спутнику, зачастую начинает кричать ему под самое ухо, складывая ладони в виде рупора, из опасения, что слушатель не разслышит его. Не редкость здесь увидеть туриста, по лицу которого текут красноречивые слезы и который, приложив руки к уху своей супруги, во все горло кричит ей: "О, побывать здесь и умереть!"

Только величайший гений способен вызвать такой эффект своей молчаливою кистью.

Двенадцать лет тому назад я не оценил бы этой картины. Я не оценил бы ее даже год тому назад. Но изучение искусств, которому я отдавался в Гейдельберге, сослужило мне хорошую службу. Всему, что я знаю и понимаю по части искусства, я обязан Гейдельбергу.

похвал. Дело в том, что этот сундук отнюдь не кидается сразу, так сказать, в глаза зрителю, как это часто бывает с "перлами" некоторых других великих творений. Нет, он не кричить о себе; играя второстепенную и подчиненную роль, он скромно отставлен на самый конец; живописец осторожно и заботливо приготовляет к нему зрителя, и вследствие всего этого зритель, не зная и даже не подозревая об ожидающем его сюрпризе, тем сильнее бывает им поражен.

Картина задумана и скомпанована поистине замечательно. При первом взгляде даже догадаться нельзя, что в ней есть сундук; он даже не упомяут в подписи; под картиной просто написано следующее: "Папа Александр III и дож Циани, победитель императора Фридриха Барбаруссы". Как видите, подпись даже отвлекает внимание зрителя от сундука, ничто в картине не дает вам ни малейшого намека на присутствие сундука и в то же время, все осторожно и искусно, шаг за шагом, подготовляет вас к нему. Познакомимся же с картиной ближе и полюбуемся до чего искусно она составлена.

На самом краю картины, слева, изображены две женщины, одна из которых держит на руках ребенка, глядящого через плечо матери на раненого, сидящого с повязанной головой на земле. Повидимому, группа эта совершенно лишняя; однако же, нет, она помещена с известною целью. Смотря на нее, зритель не может не видеть и пышной процессии рыцарей, епископов, алебардщиков и знаменосцев, проходящей позади нея. Увидев эту процессию, зритель не может не последовать за ней взглядом, чтобы узнать, куда она направляется. Процессия приводит его к папе, помещенному в центре картины и разговаривающему с дожем, стоящим пред ним с непокрытою головою; Папа говорит, повидимому, тихо, спокойно, несмотря на то, что не более как в двенадцати футах от него какой-то человек бьет в барабан, а недалеко от барабанщика двое трубят в рога, а кругом гарцуют многочисленные всадники. Итак, на протяжении первых двадцати двух футов картина изображает мирное веселье и торжественную процессию, на следующих же одиннадцати с половиной футов мы видим смятение, шум и своеволие. Сделано это не случайно, но с определенною целью, и именно для того, чтобы зритель, думая, что папа и дож и есть главные персонажи картины, и желая остановить на них свое внимание, в то же время, совершенно безсознательно, поинтересовался бы узнать о причине загадочной для него суматохи; и вот, следя за нею глазами, он достигает того места, где в четырех футах от конца картины и целых тридцати шести футах от её начала, он встречается с этого мгновения все другия фигуры этого сорока футового холста теряют всякое значение. Зритель видит сундук, обитый кожей и ничего более, а видеть его, значит восторгаться им. С целью отвлечь внимание и этим еще более усилить удивление, по сторонам главной фигуры Бассано расположил другия, которые на мгновение задерживают на себе взгляд зрителя; так, направо от сундука он поместил нагнувшагося человека в шапке такого яркого красного цвета, что она невольно привлекает на себя внимание; налево в разстоянии около шести футов изображен всадник, сидящий на великолепной лошади и одетый в красный камзол. Посредине между сундуком и красным всадником вы встречаете по пояс обнаженного человека, несущого мешок с мукою, но не на плечах, а на спине; такая странность, конечно, удивляет вас и задерживает вас, как брошенная кость или кусок мяса задерживает на мгновение преследующого волка; но в конце концов, несмотря на все сюрпризы и задержки, глаза даже самого невнимательного и безтолкового зрителя попадают на главную фигуру картины, и пораженный ею зритель в тот же момент падает на стул или опирается, чтобы не упасть на своего проводника.

стиле, который в то время начал распространяться в республике вследствие быстрого упадка греческого искусства. По месту соединения крышки со стенками сундука наложена полоса кожи с волосами. Некоторые критики находят, что краски, которыми написана эта кожа, слишком холодны по тому; я же вижу в этом достоинство, так как это сделано, очевидно, для того, чтобы получился резкий контраст с горячим блеском кольца. Яркие блики выполнены чрезвычайно искусно, мотив удивительно согласован с основными красками, а техника - неподражаема. Медные головки гвоздиков написаны в стиле чистейшого Реннесанс. Мазки их уверенны и смелы, головка каждого гвоздя - настоящий портрет. Ручка, висящая сбоку сундука, очевидно, реставрирована - и я думаю, просто мелом - но в её положении, в том, как она свободно и непринужденно висит, виден гений и вдохновение старого мастера. Волос на этом сундуке - волос реальный, если можно так выразиться; местами он белый, местами бурый. Все детали тщательно вырисованы; каждый волосок лежит непринужденно и естественно, как ему и подобает лежать на настоящей шкуре. В этой мелочи искусство доведено до последних границ, тут ужь не реализм какой-нибудь несчастный - тут видна душа. Это не сундук - это чудо, это видение, это мечта. Некоторые эффекты слишком смелы, даже напоминают вычурность рококо, сирокко и Византийскую школу; но рука у мастера ни на минуту не дрогнет\; смело, величественно и уверенно кладет он мазок за мазком, из которых таинственною, могучею силою, скрытой в искусстве, создается тот tout ensemble, в котором резкость деталей смягчается, сглаживается и облагораживается нежною прелестию и чарующей грацией поэзии. В сокровищницах искусства Европы в pendant к сундуку, обитому кожей, найдется еще несколько картин; из них две или три могут быть признаны, пожалуй, даже равными по достоинству картине Бассано, но нет ни одной, которая бы ее превосходила. Сундук так совершенен, что затрогивает людей даже непонимающих искусства. Однажды, года два назад, его увидел какой-то сундучник из Эри и едва воздержался от попытки схватить его; другой раз к нему подошел таможенный инспектор, несколько минут он созерцал его в молчаливом восхищении, затем совершенно безсознательно медленно протянул одну из своих рук за спину с обернутой вверх ладонью, а другою рукою вынул из нее свой мел. Эти факты говорят за себя сами.