Выдержал, или Попривык и вынес.
Глава VII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Выдержал, или Попривык и вынес. Глава VII. (старая орфография)

ГЛАВА VII.

Странно казалось нам видеть город после долгого пребывания нашего в глубоком, спокойном, почти безжизненном и бездомном одиночестве! Мы ввалились на улицы, полные суеты, и чувствовали себя как бы людьми, упавшими с другой планеты и внезапно проснувшимися тут. В продолжение часа мы интересовались и разсматривали Оверлэнд-Сити, как будто никогда не видали города. Причиною столь многого свободного времени был обмен кареты на менее роскошный экипаж, называемый "мусорный вагон", и перегрузка в него почты.

В скором времени мы свыклись с нашим положением. Мы подъехали в мелкой, желтой и грязной реке, южной Платте, с низкими берегами, с разбросанными там и сям песчаными мелями и с крошечными островами; это печальный, жалкий ручей, текущий как-то особняком посреди громадной и плоской степи, и только благодаря его берегам, на которых в безпорядке растут деревья, он не ускользает от глаз. В то время говорили: "Платта поднялась", мне интересно было бы видеть обратное, могло ли что-нибудь быть печальнее и грустнее! Говорили, что опасно теперь переезжать ее в брод, вследствие сыпучих песков, могущих легко затянуть лошадей, экипаж и пассажиров. Но почта не могла ждать, и мы решились попытать. Раза два, однако, как раз на середине этой реченки колеса наши погружались в оседающий песок так глубоко, что мы ужасались при мысли потерпеть кораблекрушение в этой луже, сидя в мусорном вагоне и далеко в степи, когда всю жизнь боялись и избегали моря. Но наконец мы благополучно перетащились и поспешили по направлению к западу.

На следующее утро, перед разсветом, в 550 милях от Сент-Жозефа, наш мусорный вагон сломался. Пришлось остановиться часов на пять или на шесть; мы этим воспользовались: наняли верховых лошадей и приняли приглашение одной компании отправиться на охоту на буйвола. Благородное развлечение; с каким наслаждением скачешь по степи свежим ранним утром! К стыду нашему, охота кончилась собственно для нас злополучно и позорно: раненый буйвол преследовал нашего попутчика Бемис почти около двух миль и он наконец, бросив свою лошадь, полез на дерево. Он упорно молчал об этом происшествии в продолжение двадцати четырех часов, но понемногу стал смягчаться и наконец сказал:

- Ничего смешного не было и глупо было со стороны этих дураков смеяться над этим. Сначала я был сильно разсержен, и непременно бы убил этого длинного, толстого увальня, называемого хэнк, если бы не боялся при этом искалечить шесть иди семь невинных, вы знаете, мой старый "Allen" так разрушительно понятлив. Я бы желал, чтобы эти бродяги торчали на дереве, они бы, небось, не смеялись тогда. Была бы у меня хотя лошадь стоящая, но нет, как только она увидала, что буйвол, заревев, бежит на нее, она тотчас же встала на дыбы. Седло уже стадо спалзывать, я обнял шею лошади, прижался к ней и начал молиться. Вдруг она встала на передния ноги, подняв задния, и буйвол, увидя такое зрелище, остановился, недоумевая, роя землю копытами и издавая страшное мычание. Он, однако же, опять двинулся на нас и так страшно заревел, что я испугался его близости, но лошадь моя положительно обезумела и как бы впала в столбняк; я не солгу, если скажу, что она от страха встала на голову и простояла так с четверть минуты, проливая слезы. Она положительно лишилась разсудка и не знала и не понимала, что делала. Буйвол снова сделал на нас нападение, тогда лошадь моя, присев на все четыре ноги, сделала отчаянный прыжок и в продолжение десяти минут скакала быстро и так высоко поднимая ноги, что буйвол в нерешимости остановился, стал чихать, кидать пыль поверх спины и при этом реветь, полагая, вероятно, что упускает хороший завтрак, в виде тысячной лошади из цирка. Сначала я был на шее, на лошадиной, конечно, а не на буйволовой, потом очутился под шеей, потом на крупе, иногда головой вверх, иногда головою вниз, и я вам скажу, что плохо и скверно при такой обстановке сознавать близость смерти. Вскоре буйвол возобновил свое нападение и (как мне показалось, хотя наверно, не знаю, потому что не тем был занят) стащил часть хвоста моего коня; но что-то заставляло мою лошадь упорно искать одиночества, внушало гнаться за ним и достичь его. И тогда любопытно было видеть быстроту этого старого скелета с паукообразными ногами, а буйвол погнался за ним; голова вниз, высунув язык, хвост кверху, рыча и мыча и положительно скашивая все по пути, роя землю рогами, швыряя песок вихрем вверх! Клянусь, то была яростная скачка! Я с седлом снова очутился на крупе лошади, с уздой в зубах и держась обеими руками за седло. Сначала мы далеко оставили собак за нами, потом пролетели мимо осла-кролика, настигли кайота и достигали уже дикую козу, как вдруг подпруга лопнула и я был выброшен на тридцать ярдов влево, а когда седло спускалось по лошадиному крупу, она лягнула с такою силою, что оно взлетело на четыреста ярдов вверх на воздух; дай Бог мне умереть сейчас же, если это не было так. Я упал как раз у единственного дерева, растущого на протяжении девяти смежных участков (это каждый мог видеть простым глазом). В следующую секунду я ухватился за дерево всеми ногтями и зубами, потом, раскорячившись на главном суке, проклинал свою участь. Но буйвол в моих руках, если только не придет ему в голову одна вещь; этого-то я и боялся, и боялся весьма серьезно. С одной стороны была надежда, что это ему не придет в голову, а с другой стороны, наоборот, шансов было мало. Я уже решил, что мне делать, если буйволу придет это на ум. С места моего до земли было немного выше сорока футов. Я осторожно распутал ремень с моего седла.

- Как с седла? Разве вы седло взяли с собою на дерево?

- Взять седло на дерево? Опомнитесь, что вы говорите. Конечно, я не брал, никто бы этого не сделал. Оно само попало на дерево при падении.

- А, вот что.

- Конечно. И так, я распутал ремень и прикрепил один конец к суку, крепость которого могла сдержать сотни пудов. На другом конце я сделал мертвую петлю и спустил ремень, чтобы узнать его длину. Он спускался на двадцать два фута, ровно на половину до земли. Потом я зарядил каждый ствол моего "Allen" двойным зарядом. Я был доволен и сказал себе: если только он не догадается о том, чего я так страшусь, то хорошо, но если он догадается, то будь что будет, а участь его решена. Вам верно известно, что именно то, чего мы не желаем, то большею частью с нами и случается! Это верно. Я следил за буйволом с волнением, которого никто не поймет, не испытав такого положения; я каждую минуту мог ожидать смерти. У буйвола вдруг сверкнули глаза. Я ожидал этого, подумал я; если мои нервы не выдержат, я потерян. И действительно, то, чего я боялся, то и случилось: буйвол полез на дерево.

- Как, буйвол?

- Конечно, он, кто же больше!

- Но ведь буйвол не может лазить!

- Не может, что вы? Если вы в этом так уверены, то значит не видели, как он пытался это сделать.

- Нет, я даже во сне этого никогда не видел!

- Хорошо, согласен, продолжайте. Что же вы сделали?

- Буйвол полез и поднялся футов на десять, но оступился и слез. Я вздохнул легче. Он снова начал лезть, поднялся несколько выше этот раз, по опять оступился. Немного погодя решился еще раз попытаться и на этот раз с большою осторожностью. Постепенно поднимался он все выше и выше, а мужество мое падало все ниже и ниже. Вижу, лезет, хотя медленно, но лезет, глаза горят, язык высунут, все выше и выше, передвинул ногу через коренастый сук и посмотрел вверх, как бы говоря: "Ну, дружище, ты мое мясо". Снова лезет, снова поднимается выше, и чем выше и чем ближе, тем более возбуждается. Он находился теперь в десяти футах от меня! Я перевел дыхание и сказал себе: "Теперь, или никогда". Петля была готова, я тихо стал спускать ремень, пока не дошел до головы животного, и потом вдруг опустил, и петля как раз окружила шею и затянулась! Быстрее молнии я направил ему в морду весь заряд моего "Allen". Это был страшный грохот, который, вероятно, испугал буйвола до смерти. Когда дым разошелся, я увидел его висевшим на воздухе в двадцати футах от земли в предсмертных судорогах, повторявшихся так часто, что трудно было счесть! Я, конечно, не остался их считать, но быстро спустился с дерева и подрал домой.

- Бемис, и все это правда так, как вы говорите?

- Провались я сквозь землю и пусть умру, как собака, если это неправда!

- Доказательства! Разве я принес обратно ремень?

- Нет.

- Разве я привел обратно лошадь?

- Нет.

- Нет.

- Ну, так что же еще вам нужно? Я никогда не видел такого подозрительного человека, как вы, и в таких пустяках еще.

Я решил, что если этому человеку можно поверить, то только оттого, что он из белых. Случай этот напоминает мне об одном происшествии во время моего короткого пребывания в Сиаме, несколько лет спустя. Между европейскими гражданами одного города, соседняго с Банкок, жил один чудак, по названию Экерт, англичанин, личность, известная по числу, по изобретательности и по исключительному значению своего лгания. Граждане часто повторяли его знаменитые небылицы и все старались "вывести его на чистую воду" перед чужими, но удавалось это им редко. Два раза был он приглашен в один дом, где был и я, но ничто не могло соблазнить его на ложь. Однажды один плантатор, по имени Баском, человек влиятельный, гордый и иногда раздражительный, пригласил меня съездить с ним вместе к Экерту. Дорогой он сказал:

- Знаете ли, в чем ошибка, в том, что Экерт подозревает и потому на-стороже. Конечно, он отлично понимает, чего от него хотят, и при первом намеке пристающей к нему молодежи он сейчас же прячется, как улитка. Это всякий должен видеть. Но мы с ним должны поступить иначе, гораздо хитрее. Пусть он начнет и ведет разговор, как и какой хочет. Пусть проникнется мыслью, что никто не желает ловить его. Пусть делает, что хочет, тогда, увидите, он скоро забудется и начнет молоть, как мельница, ложь за ложью. Не выказывайте никакого нетерпения, будьте хладнокровны и предоставьте его мне. Я заставлю его солгать. Мне кажется, молодежь эта берется неумело за него и потому не достигает цели.

белом слоне, о спящем идоле и тому подобном; я заметил, что товарищ мой никогда не начинал и не вел разговора сам, но только поддерживал его в духе Экерта, не обнаруживая при том никакого безпокойства и волнения. Способ этот начинал действовать. Экерт делался общительнее, менее принужденным и все дружелюбно болтливее и болтливее. Так прошел еще час времени, и вдруг совсем неожиданно он сказал:

- А, кстати, чуть не забыл! У меня есть кое-что, достойное удивления. Ни вы и никто другой не слыхали о том - у меня есть кошка, которая ест кокосы! Знаете, обыкновенный зеленый кокос, и не только мясо его, но и выпивает молоко. Клянусь, это правда!

Наскоро посмотрел на меня Баском, взгляд его был понят мною.

- Как, вот интересно, я никогда не слыхал о чем-либо подобном! Это любопытно и просто невероятно.

- Я так и знал, что вы это скажете. Я принесу кошку.

- Вот, что я вам говорил? Вот как надо браться за Экерта. Вы видели, как терпеливо я выжидал и как этим уничтожил все его подозрения. Я очень доволен, что мы приехали. Вы не забудьте рассказать об этом молодым людям, когда вернетесь. Кошка, которая ест кокосы - каково! Вот это и есть его манера: скажет самую невозможную небылицу и надеется на счастье, авось вывезет. Кошка, которая ест кокосы, ах, невинный дурак!

Экерт вернулся и подошел к нам с кошкою.

Баском улыбнулся и проговорил:

Мы молча ехали наши две мили обратно, отстоя далеко друг от друга. Впрочем, молчал я, а Баском ежеминутно тузил и проклинал свою лошадь, хотя она вела себя совсем хорошо. Когда я повернул к себе домой, то Баском сказал:

- Продержите лошадь у себя до утра и нечего вам рассказывать эти пустяки молодежи