Выдержал, или Попривык и вынес.
Глава IX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Выдержал, или Попривык и вынес. Глава IX. (старая орфография)

ГЛАВА IX.

Мы проехали Порт-Ларами ночью и на седьмое утро нашего путешествия были в Черных Холмах, где вершина Ларами казалась нам так близка, что рукой подать; одинокий, большой густого темносиняго цвета, зловеще смотрел этот дряхлый колосс из под нависших туч, как бы нахмуря чело. В действительности вершина была на тридцать или на сорок миль от нас, а казалась немного отодвинутой вправо ниже горного хребта. Мы завтракали на станции под названием "Подкова". (Horse-shoe) в шестистах семидесяти шести милях от Сент-Же. Теперь доехали мы до враждебной страны индейцев и в полдень проехали станцию Лапарель, чувствуя себя не совсем спокойными все время, пока были в соседстве с ними, будучи убеждены, что за каждым деревом, мимо которого мы пролетали в очень близком разстоянии, скрываются один или два индейца.

В последнюю ночь индеец, засев в засаду, выстрелил в верхового почтаря, который, несмотря на это, продолжал свой быстрый полет. Верховый почтарь не смел останавливаться и только одна смерть могла удержать его; пока еще он дышет, он должен, прилепленный к седлу, мчаться во весь опор, даже если бы бы знал, что индейцы поджидают его. За два с половиною часа до нашего приезда в Лапарель смотритель станции, четыре раза стрелявший в идейца, с горестью объявил: "Что индеец все время шнырял вокруг, стараясь что-нибудь стянуть". Мы вывели такое заключение из его рассказа, что шныряние "вокруг" индейца принесло ему несчастье. Карета, в которой мы ехали, была спереди пробита, - воспоминание последняго переезда в этой местности; пуля, пробившая карету, ранила также слегка и кучера, но он не обратил на это внимания, говоря, что место, где человек приобретает "мужество", находится на юге Оверлэнда между племенем Апахов, и то до проведения компанией железного пути вверх, на север. Он говорил, что Апахи причиняли ему много неприятностей в жизни и что ему приходилось чуть ли не умирать с голоду среди изобилия, потому что они так пробили пулями ему живот, что никакая пища не могла в нем удержаться. Но, конечно, его рассказу не всякий поверил.

Мы плотно спустили сторы в эту первую ночь в стране врагов и легли на наше оружие. Мы спали мало, а больше лежали смирно, прислушиваясь и не разговаривая. Ночь была темная и дождливая. Мы ехали лесом, между скалами, горами, ущельями и так были сдавлены всем этим, что, когда мы старались заглянуть в щель сторы, мы ничего не могли разсмотреть. Наверху кучер и кондуктор сидели смирно, изредка переговариваясь почти шепотом, как это делается в ожидании какой-нибудь опасности. Мы прислушивались, как падал дождь на крышу, как колеса шумели по мокрому песку, как завывал заунывно ветер и все время находились под влиянием странного чувства, которое ощущается невольно яри ночном путешествии в закрытом экипаже, а именно - потребности сидеть смирно, не шевелясь, несмотря на толчки и на покачивание кареты, на топот лошадей и на шум колес. Мы долго прислушивались с напряженным вниманием и затаив дыхание, часто кто-нибудь из нас забывшись, или глубоко вздыхал, или начинал говорить; но тотчас же товарищ останавливал его, говоря: "Тише, слушайте", и тотчас же смельчак делался задумчивым и обращался весь в слух. Так тянулось скучно время, минута за минутой, дока наконец усталость не взяла верх и мы незаметно забылись и заснули, если только можно называть такое состояние сном, так как это был сон с перерывами, с мимолетными, безсвязными видениями, изобилующими непоследовательностью и фантазиями, настоящий хаос. Вдруг сон и ночная тишина были прерваны поднятой тревогой и воздух огласился страшным диким и раздирающим криком! Тогда в десяти шагах от кареты мы слышим:

- Помогите, помогите! (Это был голос нашего кучера).

- Бей его, убей его, как собаку!

- Меня режут! Дайте мне пистолет!

- Смотри за ним, держи его, держи его!

Два пистолета выстрелили; слышно смешение голосов и топот множества ног, как будто толпа, волнуясь, окружает какой-то предмет; раздаются несколько глухих тяжелых ударов как бы палкою, и жалобный голос говорит: "Оставьте, джентльмены, пожалуйста оставьте - я умираю!" Потом слышится слабый стон и еще удар и наша карета полетела далее в темноту, а тайна этой суматохи осталась для нас тайной.

Как жутко было! Все это длилось не более восьми или даже пяти секунд. Мы только успели броситься к сторам и неловко и спеша развязать и отстегнуть их, как кнут резко свистнул над каретой и с грохотом, и шумом помчались мы вниз по откосу горы.

Остальную часть ночи, которая уже, впрочем, почти проходила, мы провели в разсуждении о тайне. Мы не могли разве дать ее и должны были с этим помириться, так как на все наши вопросы, обращенные к кондуктору, сквозь шум колес, до нас долетало одно: "Завтра узнаете".

Мы закурили трубки, открыли немного окна для тяги, лежали в темноте и друг другу передавали перенесенные впечатления, как кто себя чувствовал в этот момент, сколько кто предполагал тысяч индейцев сделали на нас нападение, чему приписать последующие звуки и причину их возникновения. Тут стали мы теоретически разбирать все происшедшее и пришли к тому, что ни одна теория не могла нам разъяснить, почему голос нашего кучера был слышен не с козел, и почему индейцы-разбойники говорили таким чисто-английским языком, если только это были действительно индейцы.

Итак, мы уютно болтали и курили остаток ночи, прежний воображаемый ночной страх исчез, дав место размышлению о действительности.

что мы там сменили кучера и что кучер, привезший нас туда, говорил с раздражением о каких-то бродягах, которые наводняли эту местность, ("не было человека в окружности, голова которого не была бы оценена, и никто из них не смел показываться в селениях", - говорил кондуктор). Он с негодованием отзывался об этих личностях и говорил, "что если там ездить, то необходимо иметь около себя на сидении заряженный и взведенный пистолет и самому начинать палить в них, потому что каждый простяк поймет, что они подстерегают тебя".

нелестное об этих людях и потом при встрече с ними являться неподготовленным; приходилось брать "обратно обвинение", как они, смеясь, называли смерть человека, убитого тем, кто имел подозрение на его болтовню; также они негодовали на того, который не умел во-время молчать, подвергаясь лишней болтовней своей гневу и мщению этих безразсудных диких животных, каковыми были эти бродяги, и кондуктор прибавил:

- Я вам скажу, это дело рук Слэда!

Это замечание возбудило до крайности мое любопытство. Теперь индейцы потеряли всякое значение в моих глазах и я даже забыл об убитом кучере. Столько волшебного было в этом имени Слэд! Ежеминутно готов был прервать какой хотите начатый разговор, если только приходилось слышать что-нибудь новое о Слэде и о его подвигах. Гораздо раньше нашего прибытия в Оверлэнд-Сити слышали мы много о Слэде и об его округе (он был надзирателем округа) Оверлэнде; с тех пор, как мы покинули Оверлэнд-Сити, мы только и слышали в разговорах кондуктора и кучера, что о трех предметах: "Калифорния", серебряные руды в Неваде и об этом отчаянном Слэде, при чем большая часть разговора была о нем. Мы постепенно пришли к убеждению, что душа и руки Слэда были пропитаны кровью обидчиков, посягнувших на его достоинство; это был человек, безпощадно мстивший за все оскорбления, обиды и пренебрежения, нанесенные ему, - тут же на месте или через год, если раньше не представился случай; человек, которого чувство ненависти мучило денно и нощно до тех пор, пока он не удовлетворялся мщением, и не просто мщением, а непременною смертью своего врага; человек, у которого лицо засияет радостью при виде врага, неожиданно застигнутого им. Превосходный и энергичный служака в Оверлэнде, но бродяга из бродяг, в то же время и их безпощадный бич, Слэд был между тем хотя самый кровожадный и опасный, но драгоценный гражданин, проживающий в диких непреступных горах.