Выдержал, или Попривык и вынес.
Глава ХXVII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Выдержал, или Попривык и вынес. Глава ХXVII. (старая орфография)

ГЛАВА ХXVII.

Спешите, торопитесь, - было все, что твердили мы друг другу; времени, впрочем, мы не теряли даром. Наша партия состояла из четырех человек: кузнец, шестидесяти лет, два юриста и я. Мы купили фуру и пару несчастных старых лошадей, фуру нагрузили большим количеством провизии, приборами разных инструментов для копания, и выехали из Карсона свежим декабрьским деньком. Лошади оказались до того слабы, что мы скоро пришли к заключению, что одному или двум надо выйти и идти пешком; действительно, заметно стало облегчение, но не надолго; через несколько времени опять показалось, что лучше будет, если еще один выйдет, и опять видимо стало легче лошадям. Тут мне пришла мысль править ими, хотя в жизни своей никогда еще не правил ни одной, не знаю, откуда у меня взялась эта смелость, другой никогда не рискнул бы на такую ответственность; но спустя короткое время нашли, что не дурно было бы и правящему выйти и идти пешком. С тех пор я сложил с себя звание кучера и никогда больше не претендовал на него. Через час мы увидели, что не только будет лучше, но что положительно необходимо нам четверым помогать лошадям. По два сразу толкали мы сзади фуру по тяжелому песку, и этим сильно облегчали слабым лошадям непосильный труд, не давая им почти совсем тянуть. Оно иногда лучше сразу постичь свою участь, легче мириться; мы скоро поняли свою. Ясно было, что нам придется все двести миль идти пешком, толкать фуру, а с ней и лошадей; в фуру мы уже больше не садились, хуже того, мы, не отдыхая, стояли сзади и постоянно сменяли друг друга.

Мы сделали семь миль и расположились на отдых в степи. Молодой Клэгет (ныне член в конгрессе от Монтаны) распрег, накормил и напоил лошадей; Олифант и я нарезали шалфейные сучья, зажгли огонь и принесли воды, а старый мистер Баллу, кузнец, стал стряпать обед. В продолжение всего пути мы таким образом делили труд и каждый знал свою обязанность. У нас не было палаток и

совершить эту поездку и в десять дней, если бы догадались привязать лошадей за фурою, но мысль эта пришла нам слишком поздно, и мы все двигались вперед, толкая ее, а с нею и лошадей, когда могли наполовину облегчить себе труд, если были бы догадливее. Встречный люд, который нам иногда попадался по дороге, советовал уложить лошадей в фуру, но мистер Баллу, через серьезность которого никакая шутка не проникала, говорил, что нельзя этого сделать, потому что провизия может испортиться от лошадей, сделавшихся "смолистыми от долгого лишения". Извиняюсь пред читателем, но не сумею перевести его мысль. Что хотел выразить мистер Баллу каждый раз, когда произносил длинную фразу, остается тайною между им и его Творцом. Это был один из лучших и добрейших людей, который когда-либо украшал Божий мир; он был ходячая кротость и простота, без всякого признака эгоизма, и хотя был вдвое старше самого старшого из нас, но никогда не старался импонировать нам своими годами или опытностью. Он легко исполнял свою часть обязанностей и был приятен в разговоре и обхождении, подходя ко всякому возрасту. Его единственная странность была страсть употреблять слова (ради их самих), иногда совсем не подходящия к мысли, которую излагал. Он всегда выпускал свои тяжелые и резкия фразы легко, как бы безсознательно, и потому оне не имели ничего обидного. Право, его манера говорить была так натуральна и так проста, что невольно принимались его напыщенные фразы, как за что-то серьезное, имеющее значение, когда в сущности в них не было никакого смысла. Если слово было длинное, возвышенное и звучное, этого было довольно, чтобы понравиться старику, он его произносил как можно чаще и вставлял совсем не к месту, оставаясь весьма довольным его как бы ясным смыслом.

Мы все четверо всегда разстилали наши заурядные одеяла вместе, на замерзшей земле, и спали друг около друга; Олифант ради теплоты сочинил класть нашего длинноногого гончого между собою и мистером Баллу, припадая грудью к теплой спине собаки; но ночью собака, вытягиваясь, упиралась лапами в спину старика и толкала его, изредка, ласково рыча от наслаждения находиться в тепле, приютившись между людьми. Спросонья она не редко царапала спину старика, а когда ей снилась охота, то она начинала теребить старика за волосы и лаять ему прямо в ухо. Старый джентльмэн кротко жаловался на фамильярность собаки и прибавлял, что такую собаку нельзя допускать спать в сообществе усталых людей, потому что "она обладает чрезвычайно порывистыми движениями и черезчур чувствительна в своих душевных волнениях!" Мы изгнали собаку. Путешествие это, хотя было тяжелое, утомительное и трудное, но имело свои привлекательные стороны; когда день кончался и наши волчьи аппетиты были удовлетворены горячим ужином из жареной свинины, хлеба, патоки и черного кофе, курением трубки, распеванием песен и изложением разных рассказов при горящем костре в ночной тишине и в полном одиночестве степи, то нами овладевало такое счастливое и беззаботное чувство, что, казалось, мы достигли верха блаженства на этой земле. Этот род жизни имеет большую прелесть как для горожанина, так и для сельского жителя. Мы происходим от степных, кочующих арабов и, несмотря на нашу цивилизацию, не можем избавиться от любви к номадной жизни. Надо сознаться, что при одной мысли о бивуачной жизни мы улыбаемся от счастья.

Раз мы сделали двадцать пять миль в день, а в другой раз сорок (через большую Американскую степь) и десять прежних составляют в общем пятьдесят в двадцать три часа, не считая времени на еду, питье и отдых. Протянуться и заснуть, хотя на каменистой или промерзшей земле, после трудов двигать фуру и двух лошадей на протяжении пятидесяти миль, есть такое высшее наслаждение, что минутами казалось, что оно досталось нам слишком дешево.

"Пруда Гумбольдта"; пробовали пить алкалической воды этого пруда, но она была невозможна, это все равно, что пить щелок и не слабый, а крепкий, она оставляла горький, противный вкус во рту и какое-то очень неприятное чувство жжения в желудке. Мы положили патоки в воду, но это мало помогло, прибавили один пикуль, однако, вкус щелока всетаки преобладал; вода эта положительно не годилась для питья. Кофе, сделанный из этой воды, был самая сквернейшая смесь, кем-либо когда сочиненная. Она, право, была противнее, чем сама вода. Мистер Баллу, как архитектор и строитель этого пойла, чувствовал некоторую неловкость и не мог ни поддержать, ни защитить его, выпил полчашки маленькими глотками, прибегая к разным хитростям, чтобы слегка похвалить это пойло, но кончил тем, что вылил остатки на земь и откровенно сказал, "что оно чрезвычайно технически для него". Вскоре мы нашли ручей свежей воды и воспользовались им с наслаждением, а затем легли спать.