Выдержал, или Попривык и вынес.
Глава XXXI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Выдержал, или Попривык и вынес. Глава XXXI. (старая орфография)

ГЛАВА XXXI.

Там было два человека, которые в особенности были мне неприятны. Один из них был маленького роста швед, лет около двадцати пяти, который, кажется, знал одну единственную песню и постоянно ее пел. Во время дня нам приходилось сидеть в маленькой, душной комнате и потому нельзя было избавиться от его пения. Несмотря на крики, ругань, пьянство, его заунывная песнь постоянно слышалась и до того мне опротивела, что я рад был бы умереть, лишь бы избавиться от этого мучения. Другой человек был истый разбойник и назывался "Арканзас", оно носил за поясом два револьвера, гнутый нож в голенище, постоянно был пьян и вечно искал с кем-нибудь повздорить и подраться. Его боялись и все от него отстранялись. Он прибегал ко всем возможным хитростям, чтобы заставить кого-нибудь сделать ему оскорбительное замечание и, когда ему казалось, что он достигал желанного и вперед наслаждался мыслью о драке, лицо его оживлялось, но обыкновенно намеченная жертва избегала его сети, и тогда он предавался патетическому отчаянию. Хозяин гостинницы, Джонсон, был малый добродушный и тихий, и вот Арканзас наметил его и стал на время преследовать его день и ночь. На четвертый день Арканзас напился пьяным, уселся в угол и выжидал случая. Немного погодя, вошел Джонсон и совсем дружелюбно, держа в руках бутылку виски, сказал:

- Я, думаю, что выборы в Пенсильвании...

Арканзас внушительно поднял кверху палец и Джонсон остановился, тогда он встал и, нетвердо ступая, подошел к Джонсону, в упор смотря на него, сказал:

- Что, что вы знаете о Пенсильвании? Отвечайте мне немедля, что вы м...можете зн...знать о Пенсильвании?

- Я только хотел сказать...

- Вы только хотели сказать. Вы только хотели, что вы только хотели сказать? Вот оно! Вот это-то и есть, что "я" хочу знать. Я хочу знать, что вы знаете, что вы можете знать о Пенсильвании, раз вы так нахально о ней говорите. Отвечайте!

- М-р Арканзас, прошу вас, оставьте меня.

- Кто вас трогает? Не вы ли придрались ко мне! Не вы ли сами вошли шумя и ругаясь, как умалишенный. Конечно, я это не перенесу и не дозволю. Если вы желаете драться, то так и скажите! Я к вашим услугам!

Джонсон, загнанный угрожающим Арканзасом в угол, восклицает:

- Помилуйте, м-р Арканзас, я ничего такого не говорил. Вы не дадите человеку даже опомниться. Я собирался сказать, что на будущей неделе в Пенсильвании предстоят выборы, вот и все, вот все, что я хотел сказать, не встать мне с места, если это неправда!

- Так отчего же вы так и не сказали? Зачем приходить, ворчать и стараться заводить ссору?

- Помилуйте, я и не думал ворчать, м-р Арканзас... я только...

- Так я значит лгун, не так ли?

- Ах, прошу вас, м-р Арканзас, перестаньте, я никогда не думал это говорить, умереть мне, хоть сейчас же. Все тут присутствующие могут вам заявить, что я всегда хорошо отзываюсь о вас и оказываю вам предпочтение перед другими. Спросите Смита. Неправда ли, Смит? Не говорил ли я не дальше, как вчерашний вечер, что, как джентльмен, с какой стороны ни посмотри, лучше Арканзаса нет! Пусть-ка скажут, что я этого не говорил, что это не мои слова. Итак, бросьте это дело, м-р Арканзас, лучше выпьем и протянем друг другу руку, не так ли? Приходите все, я угощаю, идите Биль, Том, Боб, Скотти... идите. Я хочу, чтоб вы помогли мне выпить за здоровье Арканзаса, за друга Арканзаса, за буяна-друга Арканзаса! Протяните мне еще раз руку, посмотрите на него, молодцы, взгляните хоть раз, и вот что я вам скажу, слушайте, перед вами стоит честнейший человек в Америке! И тот, кто осмелится усумниться, будет иметь дело со мною, вот что я вам докладываю. Руку, еще раз, дружище!

Они обнялись, хозяин дружественно-пьяно, а Арканзас снисходительно-допускающей, подкупленный выпивкой, снова упустил свою добычу. Но глупый хозяин был так счастлив, что избежал кровопролития, что не переставая болтал, когда, наоборот, должен был бы лучше удалиться, из боязни наткнуться на новые неприятности. Последствием было то, что Арканзас скоро опять начал к нему придираться и сказал:

- Хозяин, будьте так любезны, повторите то, что сказали!

- Я говорил, Скотти, что моему отцу было больше восьмидесяти лет, когда он умер!

- И это все, что вы сказали?

- Да, все.

- Да, только.

Последовало неловкое молчание. Арканзас, облокотясь на конторку, стучал пальцами по стакану. Затем задумчиво почесал левое колено правой ногой и, наконец, шатаясь направился к камину, сурово глядя на всех, столкнул с места двоих или троих уютно сидящих, сам уселся, предварительно ударив каблуком собаку, которая, визжа, убежала под лавку, вытянул свои длинные ноги, расправил фалды и стал греть спину.

Несколько времени спустя он стал что-то ворчать себе под нос и снова тяжелою поступью отправился к конторке и сказал:

- Хозяин, к чему это вы вспоминали давно умерших людей и говорили о своем отце? Разве общество, в котором вы находитесь, неприятно для вас? Так, что ли? Если это общество не по вашему вкусу, не лучше ли нам всем удалиться? Этого желаете вы, скажите, да?

- Бог с вами, Арканзас, ничего подобного у меня не было в голове. Мой отец и моя мать...

- Хозяин, не приставайте ко мне! Берегитесь. Если нельзя вас успокоить иначе, как ссорою, так говорите скорее, но нечего рыться в воспоминаниях и бросать их в лицо людям, желающим и ищущим покоя, если только можно найти тут покой. Что с вами сегодня? Я никогда не видел более безпокойного человека.

- Арканзас, право, я никого не хотел обидеть и не буду рассказывать, если это вам не нравится. Верно вино бросилось мне в голову, что ли; потом это наводнение и сколько людей надо кормить, да обо всем и обо всех подумать.

- Так вот что лежит у вас на сердце? Вы хотите от нас избавиться, вот что. Нас ужь больно много. Вы желали бы видеть нас всех плывущими с нашими пожитками и удаляющимися от вас? Вот оно что! Не дурно!

- Будьте благоразумны, прошу вас, Арканзас. Вы отлично знаете, что я не такой человек, чтоб...

- Что, вы мне угрожаете? Мне, да знаете ли вы, что тот еще не родился, который смел бы мне угрожать! Мой совет вам: со мною так не поступать, мой голубчик, я многое могу простить, но этого никогда. Вылезайте-ка из-за прилавка, я покажу вам, как со мною надо поступать! Так вы хотите нас всех выгнать, вот в чем дело, вы, подлая и низкая скотина! Вылезайте, когда я вам говорю, из-за прилавка! "Я" покажу вам, как сметь грубить, надоедать и надменно смотреть на джентльмена, который всегда старался быть с вами в хороших отношениях и никогда не упускал случая поддержать вар!

- Прошу вас, Арканзас, перестаньте дуться и ворчать! Если уже необходимо кровопролитие...

- Слышите, что он говорит, джентльмены? Слышите, он упомянул о кровопролитии! Так вам непременно нужна чья-нибудь кровь, вы хищник и отчаянная голова! Вы задались мыслью это утро непременно убить кого-нибудь, я это давно вижу. Так вы метили на меня, не так ли? Это меня вы решили убить? Но вам это не удастся, вы воровская и низкая душонка, белолицый отпрыск негра! Вынимайте ваше оружие!

а Арканзас продолжал стрелять; вдруг, совсем неожиданно, в дверях показалась хозяйка, держа в руках большие ножницы; она смело наступала на буяна! Гнев её был величествен. Подняв вверх голову и со сверкающими глазами стояла она минуты две, потом двинулась, держа угрожающим образом свое оружие. Удивленный негодяй отступил, она за ним, и так довела она его до средины комнаты и тогда, когда пораженная толпа собралась около и глазела, она дала ему такую звонкую пощечину, какой, я думаю, в жизни своей этот запуганный и безстыжий хвастун не получал. Когда она отошла победоносно, шум рукоплесканий раздался и все как бы в один голос приказали принести вина, чтобы совершить веселую попойку.

Урок оказался замечательно полезным.

Царство террора прекратилось и владычество Арканзаса уничтожено. В продолжение остальной части сезона затворничества на этом острове мы могли видеть человека, который постоянно сидел поодаль это всех, имел вид пристыженный, никогда не вмешивавшагося в никакую ссору, никогда ничем не хваставшагося и никогда не искавшого случая отмстить за дерзости, нанесенные ему этой самой, толпой бродяг, которая когда-то раболепствовала перед ним; этот человек был "Арканзас".

На пятое или шестое утро вода спала, земля повсюду показалась, но в старом русле воды было еще много, и река была высока и течение её быстрое, так что не было возможности и думать о переезде через нее. На восьмой день вода все еще стояла высоко и переезд через реку хотя и был опасен, но мы решили испробовать счастья, потому что жизнь в этой харчевне стала невыносима по случаю грязи, постоянного пьянства, драки и т. п. Нам пришлось как раз сесть в лодку в сильную мятель, лошадей взяли мы за повода, а седла были с нами в челноке. Пруссак Олендорф сидел на носу с веслом, Баллу греб, сидя в середине, а я поместился на корме, держа повода лошадей. Когда животные потеряли под собою почву и стали плыть, Олендорф испугался; действительно, опасность состояла в том, что лошади могли помешать нам плыть по намеченному направлению, и тогда, если, нам не удастся причалить к известному месту, то течением могло отбросить в сторону и вовлечь в самую реку Карсон, которая в сию минуту представляла из себя бурный, ленящийся поток. Такая катастрофа - была бы неминуемая смерть, по всем вероятиям, нас снесло бы в море, перевернуло и мы бы потонули. Несколько раз предупреждали мы Олендорфа быть на-стороже и управлять внимательно, но все было напрасно; как только лодка коснулась берета, он выпрыгнул, а челнок от толчка перевернулся верх дном в довольно глубоком месте; Олендорф успел схватиться за куст и выйти на берег, но мне и Баллу пришлось плыть, что было не легко с нашей толстой одеждой. Однако, мы не отставали от лодки и, хотя были почти совсем вовлечены в Карсон, всетаки совладали и направили лодку к берегу, где и высадились благополучно. Мы от холода дрожали и были насквозь вымочены, но, по крайней мере, были целы. Лошади тоже благополучно вступили на землю, только одни седла наши пропали. Мы привязали животных к шалфейным кустам и им пришлось простоять так целые сутки. Вычерпав всю воду из лодки, мы перевезли корм и покрывала для них, а самим пришлось переночевать еще одну ночь в гостиннице, прежде чем пуститься снова в путь.

На следующее утро снег шел весьма сильный, когда мы, снабженные свежими седлами и одеждою, сели верхом и двинулись в дорогу. Снег густо лежал на земле и дорога была занесена, а снежные хлопья заслоняли нам видеть далеко, а то горы могли бы быть нашими путеводителями. Положение было сомнительное, но Олендорф уверил нас, что обладает тонким чутьем, которое заменяет ему компас, и что он, вроде пчелы, мог провести прямую линию в Карсон и не разу не свернуть с пути. Он говорил, что если бы он нечаянно и сошел с прямой дороги, то чутьем бы это почувствовал, оно стало бы его мучить, как оскорбленная совесть. Следовательно, успокоенные и довольные, мы доложились на него. Целые полчаса мы осторожно пробирались и к концу этого времени наткнулись на свежий след, и Олендорф с гордостью воскликнул:

Итак, ударив по лошадям, мы поехали рысью, насколько дозволял глубокий снег, и вскоре заметили, по следу, который делался яенее, что мы нагоняли наших предшественников, потому еще поспешили и, проехав около часу, увидели, что следы делались свежее и яснее - но, что главное, нас удивило это, что число путешественников, опередивших нас, казалось, все возрастало. Мы удивлялись, почему такое большое общество путешествовало в такое время и в такой пустыни. Кто-то предположил, что это верно отряд солдат из крепости; приняв эту мысль за истину, мы потрусили быстрее, зная, что теперь они не могли быть далеко от нас. Но следы все умножались и умножались, мы стали думать, что взвод по какому-то чуду преобразился в целый полк, - Баллу даже счел и сказал, что их должно быть около пятисот человек! Но вскоре он остановил свою лошадь и воскликнул:

- Друзья, следы эти наши собственные, и вот более двух часов, что мы, как в цирке, все кружимся и кружимся в этой необъятной пустыне! Чорт побери, оно даже совсем гидравлически!

Тут старик не вытерпел, разгневался и стал ругаться. Он безцеремонно поносил всячески Олендорфа, назвал его мрачным дураком и под конец, что, вероятно, по его соображению, было в особенности ядовито, сказал: "Что он ничего не знает и не понимает, не более, как логарифма!"

"чувствительным компасом" был в опале. После стольких мучений оказалось, что мы все у берега реки, со стоящей на нем гостинницей, которая тускло виднелась сквозь падающий снег. Пока мы соображали, что нам делать, мы увидали молодого шведа, приплывшого на челноке и пешком отправляющагося в Карсон, напевая все время свою скучную песню о "сестре и о брате" и о "ребенке в могиле со своею матерью"; через несколько минут он стушевался и потом совсем исчез в белом пространстве. Никогда больше о нем не слыхали. Он, без сомнения, сбился с дороги и, уставши, прилег заснуть, а сон довел до смерти. Возможно также, что он шел по нашим злополучным следам, пока не упал от изнеможения.

следовали за нею, имея полное доверие к знаниям почтового кучера; но лошади наши были плохими товарищами свежей почтовой упряжке, мы вскоре сильно отстали, но не горевали, имея перед собою верные следы колес, которые обозначали нам путь. Было три часа пополудни, следовательно, надо было ожидать скоро ночь, тут не было приятных сумерек, а ночь прямо застигала вас сразу. Снег продолжал падать все также тихо и часто и не давал нам ничего разглядеть в пятнадцати шагах, все вокруг нас было бело, кусты, покрытые снегом, мягко обрисовывались и напоминали сахарные головы, а перед нами две, едва заметные, борозды от колес, постепенно пропадали, покрываясь снегом.

Эти шалфейные кусты, как и везде, были вышиною в три или четыре фута, отстоя друг от друга в семи футах, каждый из них представлял теперь снеговую возвышенность и куда бы вы ни направились (как в хорошо возделанном огороде), вы бы все видели себя едущим по ясно очерченной аллее, со снеговыми возвышенностями по обоим бокам, аллея ширины обыкновенной дороги, ровная и хорошая. Но нам было не до того. Представьте себе наш ужас, когда мы сознали, что потеряли окончательно след колес и что теперь, в глухую ночь, мы, может быть, уже давно плутаем и далеко отъехали от правильного пути, и скитаемся между шалфейными кустами, все более и более отдаляясь от цели. Мгновенно мысль эта заставила нас встрепенуться, и сонливость, которая до этого понемногу овладевала нами, пропала совсем, мы очнулись, умственно и физически, и с содроганием поняли весь ужас нашего положения.

Была минута, когда, сойдя с коней, мы, нагнувшись, тревожно надеялись найти след дороги. Но напрасный труд; очевидно, если с высоты коней нельзя было различить никаких углублений и неровностей, то, что можно было видеть, нагнувшись так близко.