Выдержал, или Попривык и вынес.
Глава XLI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Выдержал, или Попривык и вынес. Глава XLI. (старая орфография)

ГЛАВА XLI.

Капитан Най был действительно нездоров и сильно страдал ревматическими припадками. Он был все тот же, добрый и приятный, когда все шло хорошо, но замечательно необуздан и див, когда что-нибудь не ладилось. Лежал он тихо, спокойно и даже улыбался, но, когда приступала боль, он от нетерпения, не помнил себя от ярости. Он вздыхал, визжал и ревел от боли, кричал и ругался такими отборными выражениями, что только удивляешься изощрению его ума. Когда ему делалось легче, то он ловко придумывал и подбирал замечательные прилагательные к своим ругательствам, но когда подходил припадок боли, то жаль было смотреть на него и слушать его богохульства. Я помню, как он когда-то няньчился с больным и с каким терпением переносил все капризы и неприятности от него, потому я решил не сдерживать его и не перечить ему ни в чем. Меня он этим нисколько не безпокоил, мозг мой был занят и работал усердно день и ночь. Я сидел, все мечтал и перебирал в голове, что лучше и удобнее будет для моего будущого дома, мысленно перемещал биллиардную комнату в мезонин, отдаляя ее от столовой; не знал, на какей цвет решиться для гостиной, сделать ли ее голубого или зеленого, хотя предпочитал голубой цвет, но боялся его непрочности; также не знал, на что решиться относительно одежды лакея, хотя кучеру давно определил покрой ливреи, но лакей меня смущал; мне нужен было лакей, это и говорить нечего, но мне хотелось бы иметь около себя чисто одетого и знающого свое дело человека без ливреи; меня немного пугала вся эта пышность, но, однако, так как мой покойный дед обладал кучером и тому подобными вещами, но не имел ливреи, то я чувствовал потребность перещеголять его, то есть перещеголять дух его во всяком случае; я также размышлял о предполагаемой поездке по Европе и справился распределением, куда и как держать маршрут и сколько времени употребить на это путешествие, но не мог определить, на верблюде ли мне переехать степь из Каира в Иерусалим или отправиться морем в Бейрут и оттуда сухим путем ехать вместе с караваном. Я почти ежедневно писал домой друзьям моим, сообщал им мои планы и намерения и просил их подыскать для моей матери красивое помещение и не стесняться ценою и покончить это дело, не ожидая моего приезда; просил также продать мою часть земли в Тенесси и пожертвовать вырученные деньги в капитал вдов и сирот типографического союза, членом которого я когда-то состоял (эта земля в Тенесси была достоянием семьи уже много лет и все надеялись в один прекрасный день разбогатеть от нея, и до сих пор надежды этой не теряют, хотя степень этого чувства сильно убавилась).

После девятидневного ухода за капитаном ему стало лучше, но он был чрезвычайно слаб. Утром мы перенесли его на кресло, он принял алкоголическую паровую ванну и мы снова перетащили его в кровать. Нужна была чрезвычайная осторожность, малейшее резкое движение причиняло боль. Гардинер поддерживал его за плечи, а я за ноги; к несчастью, я споткнулся и больной всей своей тяжестью упал на кровать и застонал от боли. Никогда в жизни не приходилось мне выслушать такое количество брани! Он кричал в изступлении и все старался схватить револьвер, лежащий на столе, но я этого не допустил; тогда он велел выгнать меня из дома, божился и клялся, что убьет меня, как только встанет на ноги и где бы ни поймает меня. Я смотрел на все это, как на проходящую бурю, и знал, что это все одни слова; я также знал отлично, что через час он все забудет и будет даже сожалеть о сказанном, но в ту минуту его поведение меня разсердило и настолько, что я решил вернуться на Эсмеральду. Я видел, что теперь он мог обойтись и без меня, раз стал на враждебную ногу. Я поужинал и, когда взошла луна, пустился в путь пешком. В то время даже миллионеры не нуждались в лошадях, чтобы совершить путешествие в девять миль без багажа.

Когда я поднялся на гору, откуда виден был весь город, часы показывали без четверти двенадцать; я бросил взгляд на гору, стоящую по ту сторону, и увидал при ясном лунном свете массу народа, более половины населения ближайших деревень, стоящого вокруг и около скалы "Обширного Запада". Сердце мое забилось сильнее и я сказал сам себе: - "Они верно сегодня ночью проникли дальше и, может быть, ударили по богатой". Я направился туда, но потом раздумал, сказав, дело это не уйдет, а с меня довольно на эту ночь, я немало поднимался по горам. Я вошел в город и, проходя мимо какой-то булочной, увидал женщину, выбежавшую оттуда и умоляющую меня зайти к ней и оказать помощь её мужу, с которым приключился удар.

Я вошел и увидел, что она говорила правду, но мне показалось, что с ним приключился не один удар, а целая сотня их сосредоточилась в одном. Около него стояли два немца, тщательно старавшиеся поддержать его, но все было напрасно. Я выбежал на улицу, выкопал где-то полусонного доктора, привел его едва одетого, и мы вчетвером в продолжение целого часа возились с этим маниаком, пускали ему кровь, мочили голову, а бедная женщина тем временем, сидела и плакала. Когда ему стало лучше, доктор и я ушли, оставив его на попечение друзей.

Было более часа ночи, когда я вошел в нашу хижину усталый, но веселый; тусклый свет сальной свечи осветил сидящого за столом Хигбая, безсмысленно смотревшого на мою записку, которую держал в руках; он был бледен, суров и имел вид больной. Я остановился и смотрел на него, а он поднял глаза и устремил свой взор на меня. Наконец я спросил:

- Хигбай, что... что случилось?

- Мы разорены... никакой работы не сделали... потайной слой для нас потерян!

Этого было достаточно. Я присел убитый и пораженный. Минуту перед этим я был богат и полон тщеславия, теперь же я чувствовал себя нищим и ничтожным. Мы сидели тихо, поглощенные нашими мыслями, и невольно упрекали себя, безполезно вспоминая "зачем я этого не сделал" или "почему я того не начал", но ни тот, ни другой не проронили ни слова. Наконец мы стали взаимно объясняться, и тайна нашего горя разъяснилась. Оказалось, что Хигбая понадеялся на меня, как я понадеялся на него, а оба вместе мы надеялись на приказчика. Безумные! В первый раз в жизни случилось, что положительный и предприимчивый Хигбай оставил столь важное дело без собственного надзора и не был верен сам себе.

он взглянул в окно и, не увидав меня, швырнул записку на пол через разбитое стекло, сам торопясь ускакать по делу. Вот она и теперь лежит на полу, где девять дней пролежала, никем не тронутая:

"Не забудьте начать работы до истечения десяти дней, У. проехал мимо и зовет меня. Я должен догнать его у Моно-Лэк и мы сегодня ночью выступаем. Он говорил, что на этот раз он вполне убежден, что найдет желаемое.

Вот как было все дело. Этот старый, опытный минер, Хигбай, не мог устоять против обаяния этого таинственного чувства "цементного" сумасшествия, как не мог бы не есть, еслиб испытывал голод. Хигбай мечтал о чудесном цементе в продолжение целых месяцев, и вот, несмотря на здравый ум, этот человек уезжает и бросает на мою ответственность руду, стоющую миллион таких еще не найденных цементных жил. Этот раз за ними никто не следил. Он выехал верхом из города среди бела дня - явление, настолько обычное для жителей, что никто не обратил на него никакого внимания. Он рассказывал, что они все девять дней усердно искали и разследовали все места на горах, но все безуспешно; они не могли найти цемента. Тогда вдруг напал на него панический страх, сделаны ли необходимые работы на заявленном месте, чтоб удержать его за собою, не помешало ли что их произвести (хотя, откровенно сказать, я почти не допускал этого), и тотчас же решил ехать домой. Он, пожалуй, приехал бы во-время на Эсмеральду, еслиб не его лошадь, которая от усталости свалилась, ему пришлось большую часть дороги сделать пешком. И так, оказалось, что он въезжал в город с одной стороны, а я в тот же день входил в него с другой. Он, впрочем, доказал больше моего энергии, так как прямо отправился на "Обширный Запад", а не домой, как я это сделал, но он явился поздно! Заявление наше было уже снято минут пять или десять тому назад, все было кончено, и толпа быстро расходилась. Прежде, чем уйти, он узнал кое-что на месте. Приказчика нашего никто не видал со дня нашего заявления; он получил телеграмму из Калифорнии, требующую его немедленного и безотлагательного приезда. Во всяком случае он не произвел никаких работ, и бдительный глаз общины заметил это упущение. Сегодня - злополучный десятый день - ровно в полночь руда эта сделалась общественным достоянием, уже в одиннадцать часов гора была покрыта ожидающими. Это и была виденная мною издалека толпа, которую я принял за рабочих. Идиот я, больше ничего (мы все трое не лишались права предъявить со всеми другими, новые требования на руду, лишь бы только предъявить во-время). Ровно в полночь четырнадцать человек, хорошо вооруженных и готовых оружием поддержать свои требования, прибили свои "заявления" и объявили себя собственниками потайного слоя, назвав его "Джонсон". Но тут, откуда ни возьмись, явился А. Д. Эллен, наш компаньон (старший приказчик), с заряженным револьвером и требовал, чтоб его имя было бы включено в список, а иначе он сумеет разделаться с обществом Джонсон. Это был мужественный и решительный малый и всякий знал, что сдержит слово, и потому пошли на компромисс. Они вписали его имя, но с заявлением только на сто футов, оставив себе по двести футов каждому. Вот в чем заключалась вся история ночного сборища; сведения эти получил Хигбай от одного приятеля, шедшого вместе с ним домой.

Мы узнали, что общество "Обширного Запада" и общество Джонсон соединились в одно, которое состояло из пяти тысяч паев. Главный приказчик, опасаясь разных неприятностей и понимая весь труд вести такое громадное дело, продал свои сто футов за девяносто тысяч долларов золотом и уехал домой в Штаты наслаждаться своим богатством. Если такия деньги давали за имущество, разделенное на пять тысяч паев, то что же мы могли получить за наши шестьсот футов. Разница такова, еслиб одним домом владели не пять тысяч человек, а шестьсот. Да, мы были бы миллионерами, еслиб поработали лопатой и заступом хотя один несчастный денек на нашей собственной земле!

Многие, может быть, примут этот рассказ за вымысел, но свидетельския показания, а также оффициальные реестровые книги области Эсмеральда могут легко подтвердить правдивость этой истории. Я всегда могу сказать, что однажды в продолжение десяти дней я безусловно и безспорно стоил миллион долларов. Год тому назад мой уважаемый и во всех отношениях почтенный, старый компаньон-миллионер Хигбай писал мне из отдаленного местечка в Калифорнии, что после разных лишений и потрясений в продолжение десяти лет он, наконец, приобрел себе 2500 долларов и с этими деньгами намеревался заняться торговлею плодами на весьма скромных началах. Как бы мысль о таком предприятии обидела и разсердила бы его в ту ночь, когда мы, лежа в нашей хижине, мечтали о поездке по Европе и о каменных домах на Рашион Гилле!