Похождения Гекльберри Финна.
Глава XXVII. Похороны. - Гробовщик. - Гека берет сомнение. - Скорая распродажа и малые барыши.

Глава XXVII
Похороны. - Гробовщик. - Гека берет сомнение. - Скорая распродажа и малые барыши.

Бесшумно подполз я к дверям их спален и стал прислушиваться: храпят; я отошел прочь на цыпочках и спустился в нижний этаж. Нигде ни звука. Заглянув в щелку двери в столовую, я увидел, что люди, оставшиеся бодрствовать возле покойника, крепко заснули, сидя на стульях. Дверь была отворена в залу, где лежало тело, - в обеих комнатах горело по свече. Прошел я дальше в залу: там ни души, кроме покойного Питера. Но входная дверь была заперта и ключа в замке не оказалось. Как раз в эту минуту я услышал шаги позади - кто-то спускался с лестницы. Я вбежал в зал, проворно оглянулся - единственное место, куда можно было спрятать мешок, - это гроб. Крышка была немного сдвинута, так что видно было лицо покойника, прикрытое мокрым полотенцем, и его саван. Я сунул мешок с деньгами под крышку, как раз за сложенные руки мертвеца, - коснувшись их, я вздрогнул, так они были холодны, потом бросился вон и спрятался за дверью. Вошла Мэри Джен. Она тихо приблизилась к гробу, опустилась на колени и прижала носовой платок к лицу. Я знал, что она плачет, хотя она стояла ко мне спиной. Я юркнул вон из комнаты, но, проходя мимо столовой, захотел удостовериться, что никто меня не видел: заглянул в щелочку: все благополучно, сторожа даже не шевельнулись.

Осторожно пробрался я в постель, раздосадованный, что дело разыгралось так глупо, - а я-то так старался и подвергал себя такому риску! Если б только деньги могли там остаться - тогда еще все ничего; когда мы уедем далеко, миль за сто или за двести вниз по реке, я могу написать Мэри Джен, а она выкопает деньги и получит их.

Но, вероятнее всего, случится вот что: деньги будут найдены, когда станут завинчивать крышку. Тогда король опять заберет их себе, и, уж конечно, не представится больше случая оттягать их. Разумеется, мне хотелось спуститься вниз и взять мешок из гроба, да я не смел и пробовать. Теперь время близилось к рассвету; скоро кто-нибудь из караульщиков проснется, меня могут изловить, да еще с шестью тысячами долларов в руках! Нет, не хочу путаться в такое опасное дело!

Когда я сошел вниз утром, зала была заперта, караульные все разошлись. Кругом покойника никого не было, кроме членов семьи, вдовы Бартлет и нашей шайки. Я следил за их лицами, стараясь угадать, не случилось ли чего особенного, но не мог ничего заметить.

К обеденному времени явился хозяин похоронного бюро с помощником; они поставили гроб на два стула посередине комнаты, потом установили наши стулья кругом рядами; когда не хватило стульев, заняли еще у соседей, пока не наполнилась вся зала, прихожая и столовая.

Я заметил, что крышка гроба лежит в прежнем положении, но не посмел заглянуть под нее, - кругом были люди.

Затем начал стекаться народ; наши мошенники и все три девушки сидели в первом ряду стульев, у изголовья гроба; целых полчаса знакомые медленно подходили по очереди к гробу, заглядывали в лицо покойнику, иные роняли слезу; было очень тихо и торжественно; только девушки подносили носовые платки к глазам и тихонько всхлипывали. Слышалось шарканье ног по полу и сморканье - известно, люди обычно больше всего сморкаются на похоронах, да еще в церкви.

Когда комнаты стали битком набиты публикой, погребальных дел мастер в черных перчатках стал обходить кругом - наводить порядок и все устраивать, как следует; манеры у него были мягкие, вкрадчивые, он ступал неслышно, как кошка, и не говорил ни слова: кого усадит, кого переместит, втискивая запоздавших, открывая лазейки в толпе; все это он проделывал безмолвно, только кивая головой. Уладив все, он занял свое место у стенки. Я никогда не видывал такого ласкового, вкрадчивого человека. На его лице никогда не было ни тени улыбки.

Для случая взяли напрокат фисгармонию, - признаться, довольно разбитую, и когда все было готово, одна молодая женщина села и заиграла, так жалобно, заунывно; все запели хором. Затем преподобный Гобсон выступил вперед тихим, торжественным шагом и начал говорить. Вдруг из подвала раздался отчаянный лай - такого я, кажется, отроду не слыхивал: лаяла всего одна собака, но тем не менее подняла страшный содом, лаяла без устали, без перерыва. Пастор должен был стоять над гробом и ждать - мысли путались в голове от шума. Очень странно это вышло, все были в недоумении, не знали что и делать. Но вот долговязый гробовщик подал знак проповеднику: "Не беспокойтесь, дескать, - положитесь на меня, я все устрою!" Он согнулся и стал пробираться вдоль стены, скользя как тень, только плечи его мелькали над головами толпы, а лай становился все громче, отчаяннее; наконец, гробовщик спустился вниз, в подвал. Прошло две секунды, мы услышали глухой удар, собака закончила свой концерт раздирающим воем, и затем водворилась гробовая тишина - пастор мог продолжать с того, на чем остановился. Минуты две спустя, смотрим: плечи и спина гробовщика опять скользят вдоль стены, обошли одну стену, другую, третью, наконец, он выпрямился, сложил руки у рта в виде воронки, вытянул шею по направлению к проповеднику и проговорил громким шепотом: "Она крысу поймала!" Опять он согнулся и пробрался по стенке к своему месту. Тотчас же можно было заметить в толпе движение удовольствия - разумеется, им хотелось знать, в чем дело и отчего это лает собака? Такая безделица ничего не стоит человеку, а между тем такими-то мелкими услугами он может заставить себя полюбить. Во всем городе не было человека популярнее этого гробовщика!

Надгробное слово было очень красноречиво, но чертовски длинно и скучно; потом опять вмешался король и наговорил, по своей привычке, кучу вздора, - наконец, все было проделано, как подобает, и гробовщик начал пробираться к гробу со своей отверткой. Меня бросило в пот, я не спускал с него глаз... Но он недолго возился, надвинул крышку на место тихо и мягко, как по маслу, потом быстро и плотно завинтил ее. Славно же я попался! Как теперь узнать, там ли деньги или нет? А вдруг кто-нибудь исподтишка стащил мешок? Как тут быть: писать письмо к Мэри Джен или нет? Положим, она заставит вырыть тело и ничего не найдет в гробу. Что она обо мне подумает? Черт возьми, еще, пожалуй, в тюрьму запрячут, лучше уж промолчу, не напишу ей вовсе. Теперь дело страшно запуталось; стараясь поправить его, я его ухудшил во сто раз. Как я жалел, что впутался, непрошеный, в эту проклятую историю.

Покойника закопали, мы вернулись домой, и я опять занялся наблюдениями - но напрасно, на лицах домашних я ничего не мог, прочесть.

Вечером король отправился по гостям, всех подмаслил и, между прочим, внушил, что там, в Англии, его приход обойтись без него не может, так что он должен торопиться покончить скорее с делами по наследству и ехать домой. Он очень жалел, что ему приходится так спешить, да и все жалели - но что же делать, все понимали, что он никак не может остаться дольше. Он объявил, что они с Вильямом, разумеется, возьмут девушек с собой; всем это очень понравилось, по крайней мере, сиротки будут хорошо пристроены и останутся в родной семье. Девушки были в восторге и даже позабыли о своем горе; они сами советовали старику все поскорее распродать, а уж они-то будут готовы! Бедняжки были так рады и счастливы; при взгляде на них у меня ныло сердце, что их так дурачат и обманывают, но вмешаться я не мог.

И в самом деле, король немедленно расклеил объявление о продаже с аукциона и дома, и негров, и всего имущества. Аукцион должен был состояться через два дня после похорон, но каждый мог покупать и раньше частным образом, коли пожелает.

На другой же день после похорон, около полудня, радость девочек несколько омрачилась: пришли работорговцы, и король благоразумно сбыл им негров с трехдневным переводом на банк, как они это называли, - и вот негры уехали, - оба сына вверх по реке в Мемфис, а мать их вниз, в Орлеан. И негры, и бедные девочки плакали навзрыд и убивались так, что, глядя на них, у меня сердце разрывалось. Девушки говорили, что им никогда и во сне не снилось, чтобы семью негров разлучили или продали куда-нибудь на чужбину. Никогда не изгладится из моей памяти эта картина: бедные девушки повисли на шее у невольников, обливаясь слезами. Мне кажется, я не выдержал бы и тут же выдал мазуриков, если б не знал, что продажа будет объявлена недействительной и негры вернутся домой недели через две.

Все это наделало немало шуму в городе; многие пришли и так-таки напрямик объявили, что стыд и срам разлучать таким образом мать с ее детьми. Это несколько сконфузило обманщиков, но старик скоро оправился и продолжал орудовать как ни в чем не бывало, не обращая внимания на слова герцога, - а герцог чувствовал себя очень неловко.

На другой день был назначен аукцион. Утром, на рассвете король с герцогом оба пришли ко мне на чердак и разбудили меня: я тотчас же догадался по их физиономиям, что дело неладно.

- Входил ты ко мне в комнату третьего дня ночью? - спросил король.

- Нет, ваше величество (так я всегда называл его, когда тут не было никого постороннего).

- А вчера был?

- Не был, ваше величество.

- Смотри ты у меня, - не лгать, говори правду...

Тут вмешался и герцог:

- А не видал ли ты, чтобы туда входил кто другой?

- Нет, ваша светлость, насколько мне помнится...

- Постой... подумай хорошенько.

Я задумался, потом и говорю:

- Да, правда, я несколько раз замечал, как туда входили негры.

Оба так и подскочили.

- Как? - переспросил герцог. - Неужели все входили?

- Нет, по крайней мере, не все разом... То есть, признаться, я всего один раз видел, как они выходили оттуда все вместе...

- Ага! Когда же это было?

- В день похорон. Утром. Было не особенно рано, потому что я проспал. Только стал я спускаться по своей лесенке - смотрю: они тут как тут...

- Хорошо, продолжай, продолжай! Что же они делали?

- Ничего они не делали, насколько я заметил: прокрадывались на цыпочках. Я подумал, разумеется, что они входили, чтобы убрать комнату вашего величества, предположив, что вы изволили уже встать, но потом, увидев, что вы еще спите, они старались как можно тише убраться прочь, чтобы не нажить себе неприятностей и не разбудить вас, если уже раньше не разбудили.

- Бомбы и картечи!.. Вот это ловко! - воскликнул король.

Оба состроили жалкие, сконфуженные рожи; они стояли задумавшись, почесывая себе затылки, наконец, герцог разразился хриплым хохотом:

что у негров нет прирожденных сценических способностей. И как ловко, подлецы, разыграли эту комедию - хоть кого бы надули. По-моему, у них удивительный талант. Будь у меня капитал и театр, я бы не желал лучших актеров! А мы-то взяли да и продали их за грош, - да еще и эти деньги не попали нам в руки. Скажите, где этот вексель?

- Разумеется, в банке для учета. Где же ему быть?

- Ну, тогда еще не все пропало, слава богу!

Тут я несмело вмешался в разговор:

- Разве что случилось худое?

- Не твое дело! Смотри у меня, мальчишка, берегись, не суйся куда не спрашивают! Помни это, покуда ты здесь, слышишь? - Затем он обратился к герцогу: - Что делать, придется проглотить эту пилюлю и не проронить ни слова: молчок, да и все тут!

Сходя вниз с лесенки, герцог опять злобно захохотал.

Король сердито огрызнулся:

- Во всяком случае, негры были бы еще здесь, в этом доме, а нас бы уже и след простыл, если б послушались моего совета.

Король проворчал что-то и сорвал свой гнев на мне. Я получил страшный нагоняй за то, что не пришел к нему тотчас же и не доложил, как негры выходили из его комнаты и вообще действовали подозрительно, - всякий дурак догадался бы, что дело нечисто. Наконец, принялся ругать самого себя: все это, дескать, случилось оттого, что он встал слишком рано в то утро, против обыкновения, - будь он проклят, если когда-нибудь это повторится. Так они продолжали грызться между собой. А я ликовал в душе, что догадался свалить все на негров, нимало им не навредив.