Похождения Гекльберри Финна.
Глава XXVI. Ужин. - Гек проговаривается. - Заячья Губа просит у Гека прощения. - Гек похищает деньги.

Глава XXVI
Ужин. - Гек проговаривается. - Заячья Губа просит у Гека прощения. - Гек похищает деньги.

Когда все ушли, король спросил Мэри Джен, есть ли у них свободные комнаты. Она отвечала, что есть одна - для дяди Вильяма; что касается дяди Гарвея, то она может уступить ему свою собственную комнату, а сама устроится у сестер. Кроме того, вверху, на чердаке, есть еще чуланчик с постелью. Король объявил, что чуланчик пригодится для его лакея, то есть для меня.

Мэри Джен повела нас наверх, показала комнаты, простые, но уютные. Она было хотела вынести из своей комнаты свои юбки, платья и много разных мелочей, но дядя Гарвей сказал, что они ему не мешают. Юбки висели по стене, а над ними была протянута ситцевая занавеска, спускавшаяся до самого пола. В углу стоял старый волосяной чемодан, в другом углу ящик с гитарой; повсюду виднелись разные безделушки и мелкие вещицы, которыми девушки любят украшать свои комнаты. Король заметил, что с ними даже веселее и уютнее, и просил ничего не убирать. Комната герцога была довольно маленькая, но достаточно хороша для него, точно так же и моя каморка.

Вечером у нас был большой ужин, собралось много гостей, мужчин и дам. Я стоял за стульями короля и герцога, прислуживая им, а негры прислуживали остальным гостям. Мэри Джен сидела на конце стола, рядом с Сюзанной, и все говорила: "Ах, какие плохие гренки", или: "Как не удались консервы", или: "Как жестки жареные цыплята" - и тому подобный вздор, известно, что обыкновенно говорят хозяйки, напрашиваясь на комплименты; а гости, понимая в чем дело, беспрестанно возражали: "Как это вам удается так аппетитно поджаривать гренки?" Или: "Скажите, ради бога, где это вы достаете такие удивительные пикули?" И все в таком роде, пустая болтовня, словом, что всегда говорится на званых ужинах.

Когда пиршество окончилось, я и Заячья Губа сели вместе ужинать на кухне объедками, в то время как остальные помогали неграм мыть посуду. Заячья Губа все выведывала у меня про Англию, и, черт побери, минутами мне казалось, что лед готов подо мной подломиться.

- Видали вы когда-нибудь короля? - спрашивала она.

- Кого это? Вильгельма Четвертого? Как же, он постоянно ходит в нашу церковь. (Я вспомнил потом, что он давно умер, однако и глазом не моргнул.)

- Как? Аккуратно ходит в церковь? - удивлялась она.

- Да каждый раз. Его скамья против нашей, по ту сторону от кафедры.

- А я думала, он живет в Лондоне.

- Разумеется, в Лондоне, а где же еще?

- Да ведь вы-то жили в Шеффилде?..

"Ну, - думаю, - попался я!" Пришлось притвориться, будто я подавился косточкой от цыпленка, а тем временем успел сообразить, как мне выпутаться.

- Я хотел сказать, что он аккуратно посещает нашу церковь, когда бывает в Шеффилде. Это случается каждое лето, когда он приезжает на морские купанья.

- Что вы! Ведь Шеффилд вовсе не на морском берегу...

- А кто же говорит, что он на морском берегу?

- Да вы же сами сказали.

- Вовсе я этого не говорил.

- Говорили.

- Неправда, ничего подобного не говорил.

- Что же вы сказали в таком случае?

- Странно... Как же он может брать морские ванны, коли там и моря-то нет?

- Ничего вы не понимаете... - сказал я, - видели вы когда-нибудь конгрессовскую воду?

- Да.

- Разве нужно отправляться в Конгресс, чтобы получить ее?

- Нет, конечно.

- Ну вот, и Вильгельму Четвертому тоже не надо ездить на море, чтобы брать морские ванны...

- Как же он берет их?

- Точно так же, как люди получают конгрессовскую воду, - в бочках. Там во дворце в Шеффилде устроены печи, и он велит нагревать воду. На море это сделать неудобно.

- А, теперь понимаю! Чего же вы не сказали раньше, только время тратили попусту.

Слава богу, опять я выпутался, - мне стало весело и спокойно на душе. Она продолжала расспрашивать:

- И вы тоже ходите в церковь?

- Да, очень аккуратно.

- Где же вы сидите?

- Как где? На нашей скамье.

- На чьей скамье?

- На скамье вашего дядюшки Гарвея.

- На что же ему скамья?

- Странно! Чтобы сидеть на ней! А вы думали на что?

- Я думала, у него кафедра.

Черт его побери, я и позабыл, что он священник! Опять я попал впросак: вторично пришлось подавиться косточкой; оправившись, я сказал:

- Так вы воображаете, что в церкви всего один священник!

- На что же их больше?!

- Как! Чтобы говорить проповеди перед королем! Экая бестолковая девочка! Да там их ни больше ни меньше как семнадцать человек!

- Вздор! Разве они говорят проповеди все зараз в один день? Говорит всего один из них.

- А что же остальные-то делают?

- Так себе, ничего особенного. Шляются вокруг, передают тарелку, или там что придется. Но большею частью ничего не делают.

- На что же их держат?

- Так, для пущей важности. Ничего-то вы не знаете!

- Мне и не нужно знать таких глупостей. А как со слугами обращаются в Англии? Лучше, чем у нас с неграми?

- Ну нет! Там слуги хуже собак

- Дают им отпуск на праздники, как у нас на Рождество, на Новый год или в день Четвертого июля?

- Как бы не так! Тем-то и худо в Англии. Поверите ли, Заячья... Джоан, бишь, слуги никогда не видят праздника, круглый год не ходят ни в цирк, ни в театр, ни на представления для негров, словом, никуда.

- Ни даже в церковь?

- Ни даже в церковь.

- Но ведь вы же всегда ходите в церковь?

Ну, опять проврался - позабыл, что я слуга старика! Однако я тотчас же вывернулся, объяснив с грехом пополам, что лакей другое дело, это не простой слуга - тот обязан ходить в церковь хочешь не хочешь и сидеть на фамильной скамье, такой уж закон. Должно быть, мое объяснение вышло очень нескладно, потому что девочка осталась недовольна.

- Дайте мне слово, как честный индеец, что вы не лжете!

- Как честный индеец, - пробормотал я.

- Так ничего не солгали?

- Ничего, ни единого слова.

- Положите руку на эту книгу и повторите, что не лгали.

Я заметил, что это только словарь, и смело положил на него руку. Она немного успокоилась.

- Хорошо, кое-чему я поверю, но остальным вашим россказням - боже сохрани!

- Чему это ты не поверишь, Джо? - спросила Мэри Джен, входя в комнату вместе с Сюзанной. - Нехорошо и несправедливо так обижать мальчика, он на чужой стороне, в чужом доме! Каково бы тебе было, если б с тобой так поступили?

- У тебя вечно такая манера: бросаться защищать всякого, прежде чем его даже обидят. Я ничего ему не сделала дурного! Он наговорил мне вздору, и я только объявила, что не намерена верить всему - больше ничего. Надеюсь, он может снести такую безделицу, не так ли?

- Но, Мэри, он говорил...

- Это все равно, что бы он ни сказал, не в этом дело. Главное то, что ты должна обходиться с ним ласково и не говорить ему обидных вещей, не давать чувствовать, что он не дома, а у чужих людей.

"Какова! - подумал я, - И такую-то девушку я позволю ограбить этой старой гадине!"

Потом пришла очередь Сюзанны, и она дала Заячьей Губе порядочный нагоняй.

Опять мне подумалось: "А вот и другая, которую я помогаю обобрать!"

Тогда Мэри Джен снова принялась журить сестру, но так мило, кротко - иначе она не умела, - что, когда кончила, бедная Заячья Губа была совсем пристыжена.

- Ну, теперь, Джоан, - сказали обе девушки, - попроси у него прощенья.

Она и попросила. Да так мило, что любо было слушать; право, я пожалел, что не могу еще налгать ей с три короба, лишь бы услышать еще раз, как она просит прощенья.

Все три девушки сейчас же принялись стараться изо всех сил, чтобы я почувствовал себя как дома и знал, что меня окружают друзья. У меня стало так скверно на душе, я почувствовал себя таким низким подлецом, что тут же сразу принял решение: во что бы то ни стало спасу для них деньги или сам пропаду!

Я ушел, как будто чтобы лечь спать, а на уме у меня было другое. Оставшись один, я начал обдумывать, как бы это устроить. Не пойти ли к доктору потихоньку и выдать ему мошенников? Нет, это не годится. Пожалуй, он скажет, кто донес, и тогда мне жестоко достанется от короля и от герцога. Или сказать по секрету Мэри Джен? Нет, и это не годится. По ее лицу они сейчас же догадаются; а деньги-то у них в руках, они могут улизнуть, и тогда все пропало. Если же она призовет кого-нибудь на помощь, меня замешают в дело. Нет, есть только одно хорошее средство. Я как-нибудь изловчусь украсть деньги, украсть так, чтобы плуты даже и заподозрить меня не могли. Им здесь хорошо; они отсюда не уберутся, покуда не выжмут все, что можно, из этого семейства и не обморочат весь город основательно, так что времени у меня довольно. Украду деньги и спрячу их; а потом, очутившись далеко, напишу Мэри Джен, куда я спрятал ее капитал. Лучше стащить деньги нынче же ночью, а то, пожалуй, доктор только притворяется, что ему все равно. Чего доброго, спугнет их отсюда раньше, чем я думаю.

Итак, я решил обыскать комнаты. Наверху в зале было темно, однако я быстро нашел спальню герцога и стал прокрадываться по стенке; но вдруг сообразил, что вряд ли король доверит кому-нибудь деньги, кроме своей собственной персоны; и вот я пробрался в его комнату и стал шарить кругом. Но я ничего не мог сделать в потемках, а зажечь свечу, разумеется, было опасно. Удобнее подстеречь их и подслушать. Вскоре я услышал приближающиеся шаги и хотел было спрятаться под кровать, однако она оказалась не там, где я думал, зато я наткнулся на занавеску, скрывавшую юбки Мэри Джен; живо юркнул туда, спрятался между платьев и притаился не шевелясь.

Негодяи вошли и затворили дверь; герцог первым делом заглянул под кровать. Как хорошо, что меня там не было! А между тем известно - всего удобнее прятаться под кровать, когда хочешь подслушать чужие секреты.

- Ну, в чем дело? - начал король, - Да смотрите, не размазывайте, потому что нам приличнее сидеть внизу и оплакивать покойника, чем торчать здесь и дать им случай пересуживать нас.

- Ваша правда, Капет. Видите ли, у меня из головы не выходит этот доктор. Я хотел бы знать ваши планы. По-моему, лучше всего нам удрать отсюда к трем часам утра и пуститься плыть по реке, забрав с собой все, что у нас есть. Особенно если принять во внимание, что нам все досталось так легко, - так сказать, прямо далось в руки; не будь этого случая, нам пришлось бы красть деньги. Я стою на том, чтобы захватить мешок, да и убраться подобру-поздорову.

У меня сердце упало от страха. Часа два тому назад мне было бы почти все равно, но теперь это встревожило и огорчило меня. Король всполошился.

- Как! Уйти, не продав остального имущества? Удрать сдуру и оставить всякого добра на восемь или на девять тысяч долларов? Ведь оно все тут налицо!

Герцог разворчался: будет с нас, говорит, и мешка с деньгами, нечего точить зубы на остальное, да и неблагородно ограбить дочиста бедных сирот, отнять у них все до последней нитки.

- Вот ведь как вы рассуждаете! - возразил король, - Мы ничего у них не отнимаем, кроме этих денег. Пострадают лишь покупатели: как только обнаружится, что мы не были законными собственниками, - а это откроется вскоре, - тогда продажа окажется недействительной, и все будет возвращено назад. Сироты опять получат свой дом, - довольно с них и этого: они молоды и здоровы, могут себе заработать кусок хлеба. И страдать-то им не придется. Подумайте только: есть на свете тысячи и тысячи людей, которым гораздо хуже живется. Полно, нечего их жалеть!

Словом, король убеждал его так, что он, наконец, уступил. "Хорошо, я согласен, но, по-моему, страшная глупость оставаться здесь, когда этот проклятый доктор сидит у нас на шее".

- Черт побери доктора! - воскликнул король, - Плюньте вы на него! Ведь все здешние простофили на нашей стороне!

- Мне кажется, - заметил герцог, - мы плохо спрятали деньги.

- Почему? - спросил король.

- Потому что с нынешнего дня Мэри Джен будет носить траур; и первым делом, разумеется, негр, который убирает комнаты, получит приказание вынести отсюда все это тряпье, - а неужели вы думаете, что негр не воспользуется случаем поживиться?

Я плотно прижался к стенке, боясь шевельнуться; я весь дрожал... Хотелось бы мне знать, что сказали бы эти молодцы, если б поймали меня! При этой мысли мне сделалось так жутко, что я попробовал лучше думать о том, что я сам сделал бы, если б меня накрыли. Но король вытащил мешок, прежде чем я успел что-нибудь сообразить. Они так-таки и не догадались, что я тут сижу. Они взяли мешок, сунули его сквозь прореху в соломенный матрац под периной, зарыли его хорошенько в солому и решили, что теперь бояться нечего, потому что негр, когда стелет постель, только взбивает слегка перину, а соломенного матраца никогда не перевертывает - разве один-два раза в год, - следовательно, нет опасности, что деньги могут быть украдены.

Но я-то знал, что мне делать! Не успели они спуститься до половины лестницы, как уже мешок был в моих руках. Я потащил его наверх, на свой чердак, и покуда спрятал у себя; конечно, лучше всего было бы припрятать деньги где-нибудь вне дома, а то, если наши аферисты их хватятся, они обыщут все закоулки. Я улегся совсем одетый, но заснуть не мог, мне не терпелось поскорее довести дело до конца. Вскоре я услышал, как король с герцогом вернулись к себе наверх; живо соскочил я со своей койки, приложился лицом к верхушке своей лесенки и стал ждать, не случится ли чего. Но ничего не случилось.

Я выждал, пока все замолкнет в доме, и потихоньку спустился с лесенки.