Принц и нищий.
Глава X. Принц в бедственном положении.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Принц и нищий. Глава X. Принц в бедственном положении. (старая орфография)

ГЛАВА X.
Принц в бедственном положении.

Мы разстались с Джоном Канти как раз в ту минуту, когда он, сопровождаемый по пятам шумной и обрадованной толпою черни, тащил на Мусорный двор законного принца Уэльского. Всего лишь один человек попытался сказать слово в защиту бедного мальчика, но слово это осталось как бы гласом вопиющого в пустыне. Среди шумной суматохи никто, вероятно, его и не услышал. Принц, вне себя от негодования на грубое и дерзкое обращение, которое ему приходилось выносить, настойчиво пытался вырваться на свободу. Джон Канти, не обладавший особенно большим запасом терпения, совершенно утратил, наконец, таковое и, охваченный внезапным порывом бешенства, размахнулся тяжелой своей дубиной. Он, без сомнения, размозжил бы принцу голову, если бы тот самый человек, который вступался перед тем за мальчика, не бросился вперед, дабы удержать руку негодяя. Человек этот перехватил удар дубинки своею собственной рукою, но Канти, взбешенный донельзя этим вмешательством, заревел:

- Чего ты суешь свой нос, куда не спрашивают! Вот тебе за это!

Дубина его со свистом опустилась на голову человека, осмелившагося вмешаться в расправу его с мальчиком. Послышался глухой стон, и человек, черт которого нельзя было уже различить во мраке, упал на земь под ноги толпы, ломившейся во двор. В следующее затем мгновение он остался лежать один в темноте. Чернь, веселое настроение которой нисколько не было нарушено этим эпизодом, приветствовала громким хохотом падение бедняги и, без сомнения, нашла, что Канти дал ему заслуженный урок. Тем временем принц оказался в квартире Джона Канти, дверь которой немедленно заперли, чтобы воспретить туда вход посторонним. При слабом свете сального огарка, воткнутого в бутылку, мальчик мог всетаки различить наиболее выдающияся очертания мерзостного вертепа, в котором очутился. Он разглядел также обитателей этого вертепа. Две девочки-подростки, от которых несло каким-то тяжелым, неприятным запахом, и женщина средних лет сидели, прижавшись к стене в уголку, с видом животных, привыкших к побоям и с робкой покорностью ожидавших потасовки. Из другого угла тихонько подходила к принцу изсохшая старуха с злющими глазами и растрепанными седыми волосами.

- Не хочешь ли послушать представление, ни дать, ни взять, как в театре? Смотри только сперва не мешай, а когда позабавишься вдоволь, можешь дать рукам волю и обработать комедианта, как твоей душеньке будет угодно. Эй, ты, мальчуган, разскажи опять свою чепуху, если ты не предпочел теперь ее позабыть! Поведай нам твое имя и объясни, кто ты такой?

Кровь снова бросилась в лицо оскорбленному принцу. Устремив пристальный негодующий взор на Канти, он возразил:

- Только такие неблаговоспитанные люди, как ты, могут обращаться ко мне с подобным требованием! Повторяю тебе опять, как говорил уже и перед тем, что я никто иной, как Эдуард, принц Уэльский.

Ответ этот до того поразил старуху, что она словно окаменела и остановилась, разинув рот, как будто прикованная к полу. Безсмысленное удивление, с которым она таращила на принца глаза, показалось до такой степени забавным негодяю её сыну, что он разразился громким хохотом. На мать и сестер Тома Канти ответ мальчика подействовал совершенно иначе. Боязнь побоев для себя лично исчезла у них мгновенно, сменившись опасением чего-то, несравненно более худшого. С выражением глубочайшей скорби и отчаяния на лицах, оне бросились к принцу, восклицая:

- Ах, бедный, несчастный Том! Что с тобою сталось?

Мать Тома упала перед принцем на колени, положила руки ему на плечи и, глядя сквозь слезы прямо ему в лицо, вскричала в страстном порыве горести:

- Несчастный мой мальчик! Дурацкое чтение довело тебя, наконец, до беды и свело тебя с ума! Сколько раз я тебя предостерегала от этих проклятых книг. Ты всетаки меня не слушался, и вот теперь сердце мое разрывается от печали!

Принц в свою очередь взглянул ей тоже прямо в лицо и ласково ответил:

- Твой сын, почтенная женщина, совершенно здоров и находится в полном разуме. Поэтому утешься и отведи меня во дворец. Ты его найдешь там, и король, мой отец, не замедлит вернуть его тебе.

- Король, твой отец? Ах, дитя мое! Никогда не повторяй этих слов, так как они угрожают тебе самому смертью, а всем твоим близким гибелью. Отгони от себя прочь эту безумную, несчастную мечту. Постарайся вернуть себе воспоминание о прежней жизни. Неужели память совсем тебе изменила? Взгляни на меня. Разве ты не узнаешь родную мать, которая любила и любит тебя так нежно?

Покачав головою, принц с видимой неохотой возразил:

- Богу известно, до какой степени мне жаль опечалить твое сердце, но всетаки я должен сказать по всей правде, что впервые лишь вижу тебя в лицо.

Женщина безсильно опустилась на пол, закрыла лицо руками и, сидя на полу, разрыдалась до того, что сам принц, глядя на нее, чуть не заплакал.

- Пусть представление идет своим чередом! - кликнул Джон Канти. - Эй, вы, Аннушка и Лиза, что вы там зазевались?.. Какие, подумаешь, неблаговоспитанные девки! Как вы смеете стоять в присутствии принца? На колени перед ним, нищенское вы отродье! Кланяйтесь же ему и припадайте к его стопам!

Он снова залился грубым смехом, напоминавшим лошадиное ржание. Девочки начали робко ходатайствовать за своего брата, при чем Аня сказала:

- Если бы ты, папаша, велел ему лечь в постель, то сон и отдых могли бы, пожалуй, вылечить его от сумасшествия. Будь так добр, позволь ему уснуть...

уже не с пустыми руками.

Замечание это словно протрезвило отца семейства. Вместо того, чтобы потешаться над принцем, Джон Канти довернулся к нему и сказал сердитым деловым тоном:

- Завтра мы должны уплатить два пенса хозяину этой конуры. Понимаете вы все, что это значит? Надо раздобыть целых два пенса, причитающиеся с нас за полугодичный срок. - Если деньги не будут внесены, нам предложат убираться отсюда на все четыре стороны. Покажи-ка, что ты собрал, окаянный лентяй!

- Не оскорбляй же меня и не говори со мной таким непристойным образом. Повторяю тебе еще раз, что я королевский сын и наследник английского престола!

Звонкий удар широкой ладонью Канти заставил принца зашататься и упасть в объятия матери Тома. Прижав мальчика к груди, она защищала его собственным телом от града предназначавшихся ему толчков и ударов. Испуганные девочки забились в угол, по бабушка Тома с величайшей готовностью бросилась помогать сыну. Принц, мужественно вырвавшись из объятий г-жи Канти, воскликнул:

- Тебе, сударыня, не следует страдать из-за меня. Пусть эти свиньи делают со мною, что им вздумается!

Слова эти привели "свиней" в такое бешенство, что оне, не теряя времени, принялись за дело. Обработав вдвоем мальчика самым исправным образом, оне отколотили порядком также девочек и мать Тома за сочувствие к несчастной жертве, выказанное этими бедняжками.

- Теперь довольно! Ложитесь все спать. Представление мне уже надоело! - объявил Канти.

Свечу потушили, и вся семья расположилась на ночлег. Как только её глава и старуха захрапели, наглядно доказывая, таким образом, что спят, обе девочки тихонько подползли к тому месту, где лежал принц, и нежно укрыли его от холода соломой и разным тряпьем. Их мать тоже прокралась к нему. Ласково разглаживая волосы мальчика, она плакала над ним, при чем все время шептала ему на ухо слова утешения и сострадания. Она сберегла для него кусочек хлебца и мяса, но душевные и телесные муки отняли у принца весь аппетит, по крайней мере, к черному хлебу и невкусно приготовленной говядине последняго сорта. Растроганный самоотвержением, с которым защищала его мать Тома, и состраданием, которое она ему высказывала, принц поблагодарил эту женщину в самых изысканных выражениях, свойственных августейшему его происхождению, и вместе с тем просил ее лечь спать, чтобы хоть во сне позабыть свое горе. Он присовокупил, что король, его отец, не оставит без награды верноподданническую её доброту и преданность. Это новое доказательство сумасшествия сына до такой степени огорчило мать Тома, что она, прижав еще несколько раз мальчика к своей груди, наконец, ушла от него, заливаясь слезами, и легла в постель.

Разумеется, ей было не до сна. Тоскуя и размышляя, она мало-по-малу почувствовала, как у нея зарождается смутная мысль, будто в этом мальчике есть что-то такое, чего она никогда не замечала у Тома Канти и чем он не мог обладать ни в здравом уме, ни в состоянии помешательства. Она не могла описать, в чем именно это заключалось и была не в состоянии выяснить даже самой себе сущность этого различия, но, тем не менее, материнский её инстинкт как будто усматривал и замечал таковое. А что, если этот мальчик и в самом деле не её сын? Ах, какая нелепость! Мать Тома, несмотря на свое горе и пережитые ею неприятности, чуть было не разсмеялась сама над собою, когда у нея явилась такая мысль. При всем том эта мысль оказалась удивительно настойчивой и продолжала неотступно ее преследовать. Она никак не могла отогнать неотвязную мысль, которая ее мучила и томила. Убедившись, наконец, в невозможности для себя успокоиться, мать Тома решилась приискать такое испытание, которое надежно и несомненно выяснило бы, действительно ли этот мальчик её сын, или нет. Она понимала, что только таким путем и может разсеять назойливо мучившее ее сомнение. Подобное испытание действительно было бы желанным выходом из затруднительного положения, а потому мать Тома напрягала все силы своего ума, чтобы его придумать. Поставить себе такую задачу оказалось, однако, не в пример легче, чем ее разрешить. Бедной женщине приходило в голову множество разнообразнейших испытаний, но, по здравом размышлении, она признала за лучшее от них отказаться. Все они представлялись ей недостаточно благонадежными и убедительными. Она не могла поэтому ни одним из них удовлетвориться. Ей казалось уже, что она тщетно ломает себе голову и должна будет отказаться от всякой надежды разъяснить свое сомнение. В то время, когда эта безотрадная мысль терзала мать Тома, ухо её уловило правильное дыхание мальчика, свидетельствовавшее, что он крепко заснул. Пока она прислушивалась, это мерное дыхание было прервано неожиданным легким криком, дозволявшим заключить, что сон бедняжки был тревожный. Это случайное обстоятельство дозволило матери Тома мгновенно составить себе план, который по своей практичности и удобоисполнительности мог с лихвою заменить всю совокупность придуманных ею испытаний. В лихорадочном волнении, но без всякого шума, она принялась зажигать свечу, разсуждая шепотом сама с собою:

- Если бы я только видела его в это мгновенье, то сейчас же узнала бы все. С того самого дня, когда, в раннем детстве, пороховая вспышка чуть не опалила Тому лицо, он закрывает глаза рукою каждый раз, как только что-нибудь заставляет его внезапно пробудиться от сна, или глубокой думы. При этом он всегда держит руку ладонью наружу, а не во внутрь, как делают это другие. Я видела у него многия сотни раз этот жест, и всегда он повторял его без малейшого изменения. Да, теперь я безотлагательно узнаю, действительно ли это мой сын, или нет.

Она ползком пробралась к мальчику, тщательно заслоняя от него рукою пламя зажженной свечи. Едва дыша от волнения, которое с трудом лишь удавалось подавить, она осторожно нагнулась над спавшим и, внезапно отняв от свечи руку, заставила свет упасть ему на лицо. В то же мгновенье она стукнула возле самого его уха кулаком по полу. Глаза спавшого тотчас широко раскрылись. Он изумленно осмотрелся кругом, но не сделал руками никакого необычайного движения.

Бедная женщина была почти вне себя от изумления и горя, но ей удалось скрыть эти чувства и, приласкав мальчика, добиться того,чтоб он опять уснул. Вернувшись на свою соломенную подстилку, она с отчаянием обсуждала отрицательный результат произведенного ею испытания и пыталась себя уверить, что помешательство Тома заставило его позабыть обычный жест. Ей это, однако, не удавалось. "Нет, - говорила она, - помешательство не распространилось же у него на руки. Оне не могут в такое короткое время отучиться от давнишней привычки. Ах, какой это для меня тяжелый, томительный день!"

Надежда оказывалась, однако, теперь столь же упорной, как прежде сомнение. Мать Тома чувствовала себя не в силах примириться с приговором опыта, придуманного ею самою, и решила, что отрицательный результат получился только случайно и что поэтому надо повторить испытание. Поэтому она еще два раза неожиданно будила мальчика, но результаты получились те же, как и при первом испытании. Наконец, она потихоньку вернулась на свою постель и, погрузившись в грустные думы, уснула. Засыпая, она твердила шепотом:

"Я всетаки не могу от него отказаться. Нет, не могу... Это непременно мой мальчик!"

После того, как несчастная мать прекратила свои опыты над принцем, он уснул тем крепче, что боль от побоев постепенно ослабевала. Усталость взяла свое, и сон принца стал глубоким и совершенно спокойным. Час проходил за часом, а принц продолжал спать, как мертвый. Лишь спустя четыре или пять часов усыпление начало как будто проходить, и принц в полусонном еще состоянии пробормотал:

- Сэр Уильям!

Мгновение спустя он добавил:

- Знаешь что, сэр Уильям Герберт? Подойди-ка сюда и послушай, какой странный сон я тебе разскажу... Слышишь ты, сэр Уильям? Представь себе, мне спилось, будто я сделался мальчишкой-нищенкой и... Что же никто сюда не идет? Эй, вы, гвардейцы! Кликните сюда сэра Уильяма! Как, здесь нет даже дежурного камер-юнкера? Ну, ужь это такое упущение, что я положительно не могу себе его объяснить!..

- Что с тобой? - спросил послышавшийся возле него шепот. - Кого ты зовешь?

- Сэра Уильяма Герберта. А ты кто?

- Я-то? Разумеется, твоя сестра Аня. Ах, Том, я совсем ведь позабыла... Ты, бедный мальчик, теперь сумасшедший, совсем сумасшедший! Лучше было бы мне не просыпаться и умереть... тогда бы я, по крайней мере, не знала больше о твоем несчастье. Пожалуйста только держи язык за зубами, а то и тебя самого и нас всех изобьют до смерти!

- Увы, это значит был не сон?

В одно мгновенье ока вернулись к нему горе и отчаяние, позабытые было во сне. Ему совершенно явственно представилось, что он уже не принц, за которым с такой любовью ухаживают во дворце и на которого с обожанием устремлены глаза всего народа. Он оказывался теперь несчастным проходимцем-нищенкой, одетым в лохмотья и заключенным в логовище, пригодное скорее для зверей, чем для людей. Ему приходилось жить в этом мерзостном вертепе с какими-то нищими и ворами.

Занятый этими грустными мыслями, принц всетаки услышал хохот и насмешливые возгласы, раздававшиеся непосредственно за стеной. В следующее затем мгновение послышался сильный стук в двери. Джон Канти перестал храпеть и спросил:

- Кто там стучит? Что тебе надо?

Голос из-за двери ответил:

- Знаешь ли, кого ты угостил вчера дубинкой?

- Не знаю, да и знать не хочу!

- Надеюсь, что ты запоешь скоро в другом тоне! Если хочешь спасти свою шею от петли, потрудись безотлагательно навострить лыжи. Человек, которого ты ударил, испускает как раз теперь дух. Это священник, патер Эндрю.

- Ах, ты, Господи, этого только недоставало! - воскликнул Канти.

Разбудив семью, он сурово отдал ей приказание:

Минуть пять спустя, вся семья Канти была уже на улице и бежала со всевозможною поспешностью. Джон Канти держал принца за руку и тащил его сквозь мрак за собою, отдавая вполголоса следующую инструкцию:

- Ты хоть дурак и сумасшедший, а всетаки смотри хорошенько за своим языком и не смей произносить нашего имени. Я должен буду безотлагательно выбрать себе другую фамилию, чтобы сбить с толку проклятых судей, которые непременно пошлют за мною в погоню своих ищеек. Так помни же, что я велел тебе держать язык за зубами!

Обратившись затем к остальным членам семьи, он сурово присовокупил:

- Если нас что-нибудь разлучит, то пусть каждый спешит к Лондонскому мосту. Дойдя до последней полотняной лавки на мосту, он должен обождать возле нея всех остальных. Потом уже мы отправимся все вместе дальше, в Зюйдверк.

"Ура наследному принцу!" Всюду, куда только достигал взор, вверх и вниз по течению Темзы, горели вдоль берега праздничные костры. Лондонский и Зюйдверкский мосты были иллюминованы. Вся река светилась и сверкала отблесками разноцветных фонарей. Ракеты фейерверков поминутно взлетали вверх изящными огненными дугами, которые, взаимно пересекая на небе друг друга и ниспадая частым дождем блестящих ослепительных искр, почти превращали ночь в день. Весь Лондон, казалось, ликовал. Всюду близ берега виднелись толпы веселящагося люда.

Джон Канти, облегчив свое сердце бешеным проклятием, тотчас скомандовал отступить, но приказание это было отдано слишком поздно. Он сам и его присные были мгновенно поглощены густым роем веселившагося люда и тотчас же потеряли друг друга из виду. Это не относилось, впрочем, до принца, которого Канти продолжал крепко держать за руку. Сердечко мальчика стало теперь усиленно биться надеждой на освобождение. Здоровенный, задорный лодочник, порядком уже подвыпивший, обидевшись тем, что его толкнул Канти, который пытался пробраться сквозь толпу, положил увесистую свою руку на его плечо и сказал:

- Нет, стой, приятель! Куда ты так спешишь? Для всех честных людей и верноподанных теперь праздник, а ты, как ни в чем не бывало, промышляешь подлыми своими делишками!

- Мои дела до тебя не касаются, - грубо возразил Канти, - убери прочь руку и дай мне пройти!

- Ну, ужь извини! Ты не пройдешь, пока не выпьешь за здоровье принца Уэльского. Вот тебе и весь сказ! - объявил решительным тоном лодочник, загораживая ему дорогу.

- Подайте сюда большой почетный кубок. Пусть-ка этот угрюмый молодчик осушит его до дна, а то мы скормим его самого рыбам!

Принесли громадный почетный кубок. Лодочник, схватив его за одну из ручек и придерживаясь другой рукой за кончик воображаемой скатерти, подал этот кубок с соблюдением всех установленных формальностей Джону Канти, которому надлежало взяться одной рукой за противоположную ручку кубка, а другою приподнять крышку. Благодаря этому установленному с незапамятных времен церемониалу, рука принца оказалась на мгновение свободной. Он не тратил времени по пустому и тотчас нырнул в окружавший его лес человеческих ног. В следующее затем мгновение он затерялся в колыхавшихся волнах живого моря, где было бы так же трудно его разыскать, как десятикопеечную монету в волнах Атлантического океана.

Мальчик не замедлил уяснить себе это и тотчас занялся собственными делами, не помышляя уже более о Джоне Канти. Он очень скоро уяснил себе также и нечто другое, а именно, что лондонское Сити угощает вместо него самозванного принца Уэльского. Отсюда настоящий принц без труда заключил, что нищенка-мальчик, Том Канти, умышленно воспользовался столь неожиданно представившимся ему случаем и сделался самозванцем.

известное время, для подготовления к смерти надлежащим раскаянием в грехах, а затем поступить с ним по закону. Принц знал, что в тогдашния времена Тома должны были присудить к повешению и четвертованию за государственную измену, при чем его труп предварительно надлежало протащить по всем главным городским улицам.