Принц и нищий.
Глава XII. Принц и его спаситель.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Принц и нищий. Глава XII. Принц и его спаситель. (старая орфография)

ГЛАВА XII.
Принц и его спаситель.

Выбравшись из толпы, Мильс Гендон и маленький принц тотчас направились но самым глухим улицам и переулкам к реке. Путь для них был совершенно свободен до тех пор, пока опи не начали подходить к Лондонскому мосту. Там они снова оказались в густой толпе. Гендон смело стал сквозь нее пробираться, крепко держа за руку наследного принца или, лучше сказать, короля. Известие о кончине Генриха VIII уже распространилось и мальчик слышал возгласы тысячи голосов: "Король умер!" Весть эта глубоко огорчила осиротевшого отрока и заставила его вздрогнуть всем телом. Он понимал громадность своей утраты и чувствовал глубочайшую скорбь, так как суровый тиран, наводивший страх и ужас на всех других, был всегда добр и ласков к своему сыну. Слезы навернулись на глаза молодого короля и заслонили от него словно дымкой тумана все окружавшие предметы. На мгновение он почувствовал себя самым одиноким, заброшенным и забытым Божьим творением, но вслед затем мрак ночи был потрясен разносившимися всюду громовыми раскатами возгласа: "Да здравствует король Эдуард VI!" Глаза мальчика засверкали тогда опять огоньком, и он весь с ног до головы преисполнился гордым сознанием своего достоинства.

"Я ведь теперь король, - подумал он. - Как величественно и странно сознавать себя могущественным монархом!"

Наши приятели медленно пробирались сквозь толпу, теснившуюся на мосту. Этот мост, который мог уже тогда похвастать шестисотлетнею давностью, в продолжение которой на нем происходило всегда шумное и людное движение, являлся сам по себе чрезвычайно интересным сооружением. По обеим сторонам моста, от одного берега реки до другого, тянулся сплошной ряд лавок и магазинов, над которыми устроены были жилые помещения для хозяев. Таким образом, мост оказывался чем-то вроде города. У него имелись собственные свои питейные дома, портерные, булочные, мелочные и съестные лавки, ремесленные заведения и даже церковь. Соединяя Лондон с Зюйдверком, мост (в лице своего населения) считал их довольно сносными, в качестве предместьев, но в сущности незаслуживающими особого внимания. Мостовики составляли, если можно так выразиться, замкнутую корпорацию. Мост являлся маленьким городком из одной улицы, сажень в полтораста длиною. Обывателей в нем было не больше, чем в порядочной деревне. Каждый из них коротко знал не только своих сограждан, но также их отцов, матерей, равно как и все хозяйственные и домашния лх дела. Разумеется, что у мостовиков имелась своя аристократия: старинные гордые семьи мясников, булочников и т. п., которые торговали пятьсот или шестьсот лет в тех же самых лавках и знали историю моста от начала до конца со всеми её легендами. Все их речи и мысли имели настоящий мостовой пошиб. Даже если им случалось лгать, то и ложь у них выходила совершенно своеобразная и характерная для Лондонского моста. Вся обстановка складывалась так, чтобы выработать у мостовиков узость взглядов, невежество и самомнение. Дети, рождавшияся на мосту, выростали там, старелись и, наконец, умирали, не побывав в продолжение всей своей жизни нигде, кроме Лондонского моста.

Понятно, что тянувшаяся день и ночь но мосту, служившему как бы улицей, нескончаемая вереница, с аккомпаниментом смешанного гула человеческих голосов и криков, конского ржанья, мычанья и блеяния разных животных, топота ногь и грохота колес, должна была казаться мостовикам единственным в свете, величественным явлением, при чем они сами оказывались его хозяевами. Впрочем, они и в самом деле были до известной степени хозяевами движения по своему мосту. По крайней мере, они могли показывать его из своих окон и делали это за приличное вознаграждение, когда возвращение короля или победоносного полководца в столицу придавало мосту особенно парадный вид. Действительно, из окон жилых его помещений открывался самый лучший вид на проходившия по мосту колонны войск, или торжественные процессии. Людям, родившимся и возмужавшим на Лондонском мосту, жизнь в каком-либо другом месте казалась какою-то мертвой и невыносимо скучной. История повествует об одном из таких людей, который, прожив на мосту до семьдесят первого года от роду, вздумал удалиться от дел и переселиться в провинцию. Там он испытывал каждую ночь самые тяжкия муки и только ворочался с боку на бок в постели, но никак не мог заснуть. Глубокая невозмутимая тишина приводила его в ужас, тревожила и томила до того, что он совсем выбился из сил. Под конец, совершенно исхудалый и еле живой, он вернулся к себе на родину и тотчас же мирно уснул под убаюкивающую музыку всплесков воды, с аккомпаниментом нескончаемого грохота, стукотни, шума и гама на Лондонском мосту.

В описываемые теперь времена мост этот доставлял своим обывателям, кроме всего прочого, также и предметные уроки из английской истории. Этими предметными уроками служили насаженные на железные острия над его воротами отрубленные и разлагавшияся на свежем воздухе головы наиболее знаменитых английских мужей и политических деятелей. Впрочем, все это является, собственно говоря, отступлением от нашего рассказа.

Квартира Гендона находилась в маленьком постоялом дворе на самом мосту. Когда он с мальчиком подходил уже к дверям, чей-то грубый голос неожиданно воскликнул:

- А! Наконец-то ты пришел! Ручаюсь, что ты больше от меня не вырвешься. Если, превратив твои кости в пуддинг, можно тебя чему-нибудь выучить, ты, надеюсь, не заставишь нас вторично ждать тебя так долго!

С этими словами Джон Канти протянул руку, чтобы схватить мальчика. Мильс Гендон загородил ему дорогу и сказал:

- Не торопись через меру, приятель. Мне кажется, что ты слишком уже груб. Как тебе доводится этот мальчик?

- Коли ты считаешь себя в нраве вмешиваться в чужия дела, то я отвечу тебе так и быть, что это мой сын.

- Он лжет! - с горячностью воскликнул маленький король.

- Смело сказано, и я верю тебе, мальчик, независимо от того, окажется ли маленькая твоя головка здоровою, или же больною. Во всяком случае доводится этот грубый негодяй тебе отцом или нет, ему всетаки не удастся бить тебя и оскорблять в выполнение своей угрозы, если только ты предпочтешь остаться со мной.

- В таком случае, дело улажено, нечего больше и разговаривать.

- Это еще мы посмотрим! --воскликнул Джон Канти, пытаясь пройти мимо Гендона, чтобы добраться до мальчика, - Я его заставлю силой...

- Если ты, ожившаяся по нечаянности падаль, посмеешь только до него дотронуться, то я тебя насажу на вертел словно гуся, - объявил Гендон, загораживая опять ему дорогу и схватившись за рукоять боевой своей шпаги с таким грозным жестом, что Канти невольно отшатнулся назад. - Заметь себе, - продолжал Гендон, - что я взял этого мальчика под свое покровительство, когда целая толпа таких негодяев, как ты, собиралась его обидеть и, быть может, даже убить. Неужели ты воображаешь, что я покину его теперь в жертву еще худшей участи? Смею думать, что ты лжешь, называя себя его отцом, но, если бы даже ты паче чаяния, сказал и правду, то всетаки приличная скорая смерть была бы для такого мальчика не в пример лучше жизни под властью такого грубого скота, как твоя милость. Иди поэтому своей дорогой, да поторопись. Я от природы не слишком терпелив и не люблю долгих разговоров!

Бормоча сквозь зубы угрозы и проклятия, Джон Канти ушел и скрылся в толпе из виду. Гендон, распорядившись, чтобы прислали ему обед в нумер, находившийся в четвертом этаже постоялого двора, поднялся туда с мальчиком, которого взял под свое покровительство. Нумер был очень плохенький с ветхой кроватью, покрытой потертым одеялом. Скудная его меблировка слабо освещалась двумя тускло горевшими свечами. Обезсилевший от голода и усталости, маленький король, дотащившись до постели, тотчас улегся на ней. Он оставался на ногах большую часть дня и ночи (было уже два часа утра) и за все это время ничего не ел.

Во взгляде Гендона мелькнула улыбка, и он сказал себе самому:

"Однако жь, чорт возьми, этот маленький нищий входит в чужую квартиру и занимает чужую постель с такой же естественной и непринужденной грацией, как будто эта постель его собственная. Он даже не подумал извиниться и сказать, например: "с вашего дозволения", "если вам будет угодно", или что-нибудь в этом роде. В болезненном своему сумасбродстве он назвал себя принцем Уэльским и, надо отдать ему справедливость, молодецки выдерживает характер. Бедный одинокий мальчуган вел до сих пор, без сомнения, самую несчастную жизнь. Он, вероятно, даже и помешался от дурного с ним обращения. Во всяком случае, во мне он найдет надежного друга и приятеля. Я его спас и чувствую к нему теперь сильное влечение. Мне кажется, что я уже люблю эту маленькую бестию, такую дерзкую на язык. Он, как настоящий солдат, не трусил перед подлою чернью и высказывал ей самое царственное презрение. Какое у него хорошенькое приятное и кроткое лицо теперь, когда сон разсеял его горе и заботу! Я буду учить этого мальчика, вылечу его, стану для него старшим братом, буду его охранять и оберегать. Тот, кому вздумалось бы оскорбить моего мальчугана словом или делом, может заранее заказать себе саван. Я позабочусь, чтобы он ему пригодился, если бы даже мне самому пришлось быть за это сожженным на костре".

Нагнувшись над мальчиком, Гендоа глядел на него с ласковым любопытством и состраданием. Могучая загорелая рука воина нежно поглаживала детския щечки и приводила в порядок спутавшиеся растрепанные локоны. По всему телу мальчика пробежала легкая дрожь. Гендон заметил себе тогда сквозь зубы:

- Нечего сказать, хорошо я забочусь о своем питомце! Разве можно было позволить ему улечься в постель, не укрывшись одеялом? Бедняжка ведь так прозяб, что может, чего доброго, схватить смертельную простуду. Что же мне, однако, делать? Если я попробую его поднять и положить под одеяло, он ведь, пожалуй, проснется, а между тем, бедняжке сон теперь нужнее всего.

"Я привык на войне ко всяким передрягам. Маленькая прохлада мне не повредит". Затем он начал ходить взад и вперед по комнате, чтобы таким образом согреться и продолжал свой монолог:

- Больная головка мальчика уверяет его, будто он принц Уэльский. Таким образом у нас все еще окажется наследный принц, хотя в действительности принц этот стал уже королем. Сумасшедший бедняга будет, разумеется, стоять на своем и не сообразит, что ему следует превратиться из принца в короли...

"Просидев семь лет в чужеземной тюрьме, я за все это время не получал никаких известий из дому, но, если отец мой еще жив, он радушно примет бедного мальчика и приютит его под своим кровом ради меня. Также отнесется к моему питомцу и милый мой старший брат, Артур. Что касается до моего другого брата Гуга... Впрочем, я расшибу ему лоб, если этот подлый скот, лисица в человеческом образе, вздумает что-нибудь возражать. Да, мы отправимся прямо домой и притом безотлагательно".

Вошел половой с обедом только-что из печи. Разставив блюда на маленьком столике из некрашенного простого дерева, он придвинул к столику два стула и ушел, предоставляя таким дешевым квартирантам, как Мильс Гендон и его мальчик, прислуживать себе самим. Захлопнув за собою двери, он разбудил этим шумом мальчика, который, поднявшись в сидячее положение, окинул комнату радостным взглядом. В следующее затем мгновенье лицо ребенка приняло опять грустное выражение, и он проговорил с глубоким вздохом:

- Увы, горе мне, это был только сон!

- Ты добр ко мне, да, очень добр. Возьми камзол и надень опять на себя. Мне он больше не нужен.

В углу комнаты стоял умывальный прибор. Мальчик, встав с постели, подошел к нему и остановился, словно чего-то ожидая. Гендон, чтобы ободрить своего питомца, весело проговорил:

- Нам подали прекрасный суп и жаркое. Все приготовлено очень вкусно и не успело еще простыть. Теперь ты немножко заснул, а когда закусишь, почувствуешь себя опять молодцом!

Мальчик ничего не ответил, но продолжал пристально глядеть с изумлением и как бы отчасти даже с нетерпением на рослого воина с длинной шпагой. Гендон, которого этот пристальный взгляд приводил до известной степени в недоумение, спросил:

- Я, сударь, хотел бы умыться.

- Только-то? Можешь никогда не обращаться к Мильсу Гендону с просьбой о разрешении тебе чего бы то ни было. Будь здесь, как дома, и поступай по твоему благоусмотрению со всем, что мне принадлежит.

Мальчик продолжал стоять возле умывальника и не трогался с места. Он только топнул раза два ножкой от нетерпения. Это еще более озадачило Гендона и он спросил:

- Скажи же, наконец, ради Бога, что тебе нужно?

Гендон чуть было не расхохотался, но ему удалось удержаться. Сказав самому себе: "Клянусь всеми святыми, это просто восхитительно!", воин проворно подошел к маленькому дерзкому нищенке и выполнил его приказание, а затем остановился, словно в каком-то оцепенении, пока его не вывело из такового другое приказание:

- Живей, полотенце!

Взяв полотенце, висевшее как раз под носом у мальчика, он подал его без всяких комментарий, а затем принялся мыться сам. Пока он мылся, его приемыш уселся за стол и приготовился кушать. Быстро покончив с умыванием, Гендон слегка отодвинул от стола другой стул и собирался уже сесть, когда мальчик с негодованием воскликнул:

"Однако же, сумасшествие этого бедняги каким-то образом согласуется с текущими событиями, - пробормотал он себе самому - Пункт помешательства изменился вместе с великой переменой, которая произошла у нас в королевстве. Мальчуган произвел теперь себя из наследных принцев в короли. Приходится потакать царственному его тщеславию. Иначе ведь ничего не поделаешь. Если бы я заупрямился, он, чего доброго, отправит еще меня в Лондонскую башню".

Шутка эта показалась Гендону до такой степени забавной, что он совсем отодвинул свой стул от стола, стал позади короля и начал ему прислуживать, стараясь соблюдать все установленные формы придворного церемониала, насколько оне были ему известны.

Пока маленький король кушал, суровость царственного его достоинства немножко смягчилась. Вместе с возраставшим довольством возникло также желание Поговорить. Он сказал:

- Если не ошибаюсь, ты назвал себя Мильсом Гендоном?

- Точно так, ваше величество, - отвечал Мидьс, заметив себе самому: "Если уж потакать сумасшествию этого бедняги, то надо называть его государем и величеством. Не следует ничего делать вполовину. Взявшись за гуж, не говори, что не дюж. Раз, что я решился с благою целью играть комедию, то должен добросовестно исполнять свою роль, так как в противном случае, вместо пользы принесу только вред больному бедняге".

- Мне хотелось бы узнать про тебя побольше. Разскажи мне твою историю. Вид у тебя мужественный и представительный. Без сомнения, ты благородного происхождения.

- Мы, ваше величество, стоим в самом хвосте английского дворянства. Мой отец баронет из мелких рыцарей-помещиков, сэр Ричард Бендон, из Гендон Гиш, близ Монксгольма в Кенте.

- Что-то не припомню этой фамилии! Продолжай твой рассказ.

- Он не особенно интересен, ваше величество, но, пожалуй, за не имением лучшого, позволит скоротать лишних полчасика времени. Мой отец, сэр Ричард, очень богат и обладает чрезвычайно великодушным характером, мать же умерла, когда я был еще ребенком. Я средний из трех братьев. Старший из нас, Артур, характером, весь в отца, а младший, Гуг, настоящая змея: хитрый, лживый, алчный, порочный и во всех отношениях недостойный августейшого вашего внимания. Он был негодяем еще в колыбели, а десять лет тому назад, когда я виделся с ним в последний раз, он, несмотря на свои девятнадцать лет, был уже зрелым мерзавцем. Мне исполнилось тогда всего лишь двадцать лет, Артуру же двадцать два года. Кроме того, в нашем доме жила еще моя кузина, лэди Эдифь. Ей было тогда шестнадцать уже лет. Эта милая, добрая девушка и замечательная красавица, единственная дочь умершого уже графа, последняго в своем роде. Она передаст поэтому своему мужу большие поместья и графский титул. Мой отец состоит её опекуном. Я любил Эдифь, и она платила мне взаимностью, хотя еще в раннем детстве была обручена с Артуром, а сэр Ричард не хотел и слушать о нарушении фамильного договора. Между тем Артуру нравилась другая девушка, а потому он советовал нам не отчаиваться и надеяться, что со временем счастье повернется к нам лицом. Гуг в свою очередь влюбился в поместья и капиталы лэди Эдифь, хотя и утверждал, будто любит ее самое. Нас это нисколько не удивляло, так как у него всегда была привычка говорить не то, что думает. Все его старания обмануть молодую девушку оказывались, однако, тщетными. Ему удалось провести единственно только отца, любимчиком которого он был в качестве младшого сына. Отец относился к Гугу с полным доверием и питал к нему тем большую нежность, что мы с Артуром терпеть не могли хитрого негодяя, брата. Он умел говорить очень гладко и убедительно и был наделен необычайным талантом, ко лжи. Эти качества, как и следовало ожидать, еще более усиливали слепую отеческую к нему любовь. Я, в свою очередь, был пылким взбалмошным юношей, пожалуй, даже меня следовало бы назвать очень взбалмошным, хотя безразсудные мои проделки оказывались довольно невинного свойства, так как вредили единственно только мне самому, не причиняли никому вреда, или же позора и не имели в себе ничего преступного, низкого или же несовместного с дворянским моим достоинством.

"Братец Гуго сумел, однако, воспользоваться моими слабостями. Видя, что здоровье старшого нашего брата Артура плохо, он счел для себя не безвыгодным на всякий случай столкнуть меня с дороги и... Впрочем, всемилостивейший государь, рассказывать обо всем этом не стоит и было бы к тому же слишком долго. Суть дела в том, что младший брат безсовестно преувеличивал мои проступки, превращая их в преступления. Он довершил свою низость, отыскав в моих комнатах шелковую лестницу, которую сам же там спрятал, и убедив моего отца этой лестницей и показаниями подкупленных слуг и разных других лжецов, будто я собирался похитить Эдифь, чтобы жениться на ней прямо вопреки его воле.

"В виду всего этого, отец нашел, что трехлетнее отсутствие из дому и родины сделает из меня воина и порядочного человека, а вместе с тем научит меня до некоторой степени благоразумию. Я провел этот трехлетний искус в войнах на материке Европы, при чем подвергался в изобилии серьезным опасностям и всяческим лишениям. Я участвовал во многих сражениях и неоднократно был ранен, но в последней моей битве попался в плен и в продолжение целых семи лет, которые истекли с тех пор, содержался в чужеземной тюрьме. Благодаря ловкости и мужеству, мне удалось вырваться оттуда на свободу. Я бежал прямо на родину и только-что прибыл сюда, почти без денег, совсем оборванцем и не зная решительно ничего о том, что случилось за эти несчастные семь лет с Гендон-Галлем и его обитателями. С вашего позволения, государь, небольшой мой рассказ закончен.

- Тебя, позорно оклеветали, - объявил маленький король, глазки которого сверкали. - Я заставлю, однако, воздать тебе должное. Клянусь в этом Распятием. Королевское слово свято!

Воспламененный рассказом о бедствиях Мильса, мальчик и сам разговорился. Он изложил изящно и красноречиво историю недавних своих бедствий. Мильс слушал его внимательно и с изумлением, которое все более возрастало. Когда король закончил свое повествование, воин сказал самому себе:

- Какое блестящее у него воображение! Ум у этого мальчика действительно необыкновенный. В противном случае, он ни в здравом, ни в помешанном состоянии не мог бы сплести такую правдоподобную, ловкую сказку из столь ничтожного по своему содержанию материала. Бедная помешанная головка. У тебя не окажется недостатка в друге, или же в крове до тех пор, пока я останусь в живых. Этот мальчик никогда больше меня не покинет. Он будет моим любимцем, маленьким моим товарищем. Я его непременно вылечу, и он станет тогда настоящим молодцом. Я убежден, что он далеко пойдет и со временем прославит свое имя. Я буду им тогда гордиться и говорить: "Да, это мой мальчик! Я подобрал его, когда он был еще маленьким безприютным оборванцем, и тотчас же увидел, что из него выйдет прок. Я был заранее уверен, что он со временем заставить о себе говорить. Поглядите теперь на него сами и решите: Разве я не был прав?" Король спокойно и обдуманно присовокупил:

возможно для моей королевской власти.

Столь трезвое фактическое предложение сразу пробудило Гендона от мечтательной грезы, в которую он было погрузился. Он уже собирался поблагодарить короля и объявить, что исполнил свой долг, а потому не желает никакой награды, но затем ему пришла в голову благоразумная мысль. Он просил разрешения помолчать несколько мгновений и обдумать всемилостивейшее предложение его величества. Король с совершенно серьезным видом одобрил это решение, заметив, что в столь важных делах никогда не следует торопиться.

Мильс, раскинув умом, сказал самому себе:

- Необходимо устроиться именно таким образом. Никаким иным способом нельзя этого добиться, а я изведал теперь на опыте, как утомительны и неудобны для меня нынешние порядки. Какое счастье, что я не упустил представляющагося теперь благоприятного случая! Я могу действительно выговорить себе льготу, очень полезную для меня при существующих условиях.

С этими словами он опустился перед мальчиком на одно колено и сказал:

и я, ободренный этою августейшей милостью, беру на себя смелость представить по этому поводу всенижайшую мою просьбу. Лет четыреста тому назад, как вашему величеству известно, вследствие недоразумений между английским королем Иоанном и французским государем было постановлено решить спор так называемым судом Божиим, а именно поединком между английским и французским бойцами в присутствии означенных двух монархов и еще третьяго испанского короля, являвшагося в некотором роде третейским судьею. В день, назначенный для поединка, французский витязь вышел на арену. Он имел до такой степени грозный вид, что наши английские рыцари уклонились от предложения с ним сразиться. При таких обстоятельствах, спор, касавшийся важных государственных интересов, приходилось разрешить в ущерб английскому королю. Как раз в это время сидел под арестом, в Лондонской башне, лорд де-Курси, могущественнейший из английских витязей. Он долго уже томился там в заключения, лишенный всех своих титулов и владений. В виду стол крайней необходимости решились обратиться к нему. Де-Курси согласился вступить с французом в единоборство и, облекшись в боевые доспехи, выехал на арену. Как только француз увидел богатырскую фигуру английского витязя и услышал его имя, прославившееся в боях, он испугался и убежал, вследствие чего дело французского короля было объявлено проигранным. Король Иоанн, вернув де-Курси его титулы и владения, сказал: "Объяви мне твое желание, и оно будет выполнено, если бы мне пришлось для этого даже пожертвовать половиною моего королевства". Тогда де-Курси, став на колени, как я делаю это теперь, ответил: "В таком случае я попрошу вот о чем, государь: чтобы мне и моим преемникам даровано было неотъемлемое право оставаться с покрытой головой в присутствии английских королей от сего времени и до тех пор, пока будет существовать английский престол". Как известно вашему величеству, привилегия эта была дарована, и с тех пор, в продолжение четырехсот лет, в потомстве де-Курси никогда не было недостатка в наследниках мужеского пола, так что, по настоящее время, глава этой старинной фамилии пользуется правом носить в присутствии его величества английского короля шляпу или шлем, безпрепятственно и не спрашивая на это разрешения. Никто не обладает таким правом, за исключением потомков де-Курси, лордов Кингселей. Ссылаясь на этот прецедент в подкрепление моей просьбы, умоляю короля предоставить мне великую милость и привилегию, которую я и сочту для себя более, чем достаточным вознаграждением: да будет разрешено мне и моим наследникам на вечные времена "сидеть" в присутствии его величества английского короля.

- Встань, верный мой барон, сэр Мильс Гендон. Ты можешь теперь сидеть в моем присутствии. Просьба твоя выполнена. Пока существует Англия и королевский её престол, ты и твои потомки будете пользоваться этой привилегией.

Его величество отошел в сторону и как будто погрузился в глубокия размышления, а Гендон немедленно же уселся за стол, говоря себе самому:

- Хорошо еще, что пришла в голову такая счастливая мысль! Теперь мне будет значительно легче. Ноги у меня порядком устали и могут теперь, по крайней мере, отдохнуть. Если бы я не догадался исходатайствовать себе привилегию сидеть в присутствии его величества, то пришлось бы, пожалуй, стоять в продолжение нескольких недель, пока у бедного моего мальчика не пройдет умопомешательство.

- Итак, я возведен в рыцарское достоинство и пожалован в бароны призрачного королевства! Странное и оригинальное положение для такого серьезного и практического человека, как я. Боже, избави меня, однако, смеяться над этим положением, так как призрачное для меня, является вполне действительным для моего мальчика. Впрочем, с известной точки зрения, я и сам не могу, в данном случае, считать призрак пустым и ложным. В нем ведь совершенно точно отражаются великодушие и доброта моего питомца. - Помолчав несколько времени, новопожалованный барон подумал: - "Вдруг ему придет фантазия называть меня сэром Мильсом при посторонних. Всех разсмешит тогда, пожалуй, контраст между моим знатным титулом и потертым костюмом. Во всяком случае я спорить и прекословить не стану".