Принц и нищий.
Глава XIV. Король умер. Да здравствует король!

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Принц и нищий. Глава XIV. Король умер. Да здравствует король! (старая орфография)

ГЛАВА XIV.
Король умер. Да здравствует король!

К разсвету того же самого утра Том Канти пробудился от тяжелого сна. Было еще темно, когда мальчик раскрыл глаза. С минутку он лежал молча, пытаясь разобраться в пестрой путанице наполнявших его голову мыслей и впечатлении и приискать им какой-нибудь смысл. По всем вероятиям, это ему удалось, так как он неожиданно воскликнул вполголоса, но с выражением величайшого восторга:

- Теперь я понял все, решительно все! Ну, слава Богу, я окончательно проснулся. Прочь печаль и тоска. Будем радоваться. Эй, Аня и Лиза, прыгайте с вашей соломы прямо сюда ко мне! Я разскажу вам самый дикий и сумасшедший сон, какой посылали когда-либо ночные духи человеку, которого хотели удивить! Вы просто не поверите своим ушам, каким образом все это могло мне присниться. Где же вы, Аня и Лиза? Оглохли вы, что ли!..

Какая-то человеческая фигура, очертания которой нельзя было разглядеть в темноте, подошла к его постели и чей-то голос произнес:

- Благоугодно тебе что-нибудь повелеть?..

- Увы, я узнаю этот голос! Скажи же мне, кто я такой?

- Ты-то? Вчера еще ты был принцем Уэльским, а сегодня ты, всемилостивейший мой государь, Эдуард, король английский!

Уткнувшись головой в подушки, Том жалобно проговорил:

- Ах, это, значит, был не сон! Ложитесь опять в постель, дорогой граф, и предоставьте меня моему горю!

Том снова заснул и по прошествии некоторого времени увидел очень приятный сон. Ему снилось, будто он играет один в самый разгар лета на хорошенькой лужайке, называвшейся "Полем доброго чародея". Вдруг подходит к нему маленький карлик вышиной всего в пол-аршина, с длинными рыжими усами и большим горбом. Обласкав Тома, карлик этот подал ему маленькую лопатку и сказал:

- Рой ямку возле этого пня!

Он послушался и сразу же нашел в этой ямке двенадцать совсем новеньких трехкопеечных монет, составлявших для него целый капитал. Дело этил не ограничилось. Карлик подошел опять к Тому и сказал ему:

- Ты добрый, хороший мальчик. Все твои несчастья закончились, так как день награждения ужь наступил. Приходи сюда через каждые семь дней. Ты найдешь под землею возле этого самого пня каждый раз двенадцать новеньких трехкопеечников. Не говори только об этом никому и храни эту тайну.

Карлик исчез, а Том сейчас же побежал с деньгами на Мусорный двор, разсуждая сам с собою:

"Я буду каждый вечер отдавать отцу по трехкопеечнику. Он подумает, что я выкляньчил эти деньги, обрадуется этому и не станет больше меня колотить! Доброму священнику, который меня учил, я буду еженедельно приносить по трехкопеечнику, остальные же четыре монеты стану отдавать матери, Ане и Лизе. Им не придется больше ходить в лохмотьях и страдать от голода. Нам незачем будет ежеминутно опасаться площадной брани и побоев. Тому казалось во сне, будто он, запыхавшись, с глазами, сиявшими от радости и восторга, прибежал в мерзостную свою конуру, бросил четыре трехкопеечные монеты в подол матери и воскликнул:

- Оне все твои, решительно все! Возьми их для себя, Ани и Лизы. Деньги эти добыты честным путем: не попрошайничеством и не воровством.

Счастливая удивленная мать прижала его к своей груди и воскликнула:

- Становится уже поздно. Не благоугодно ли вашему величеству проснуться?

Раскрыв глаза, Том увидел стоявшого на коленях перед его кроватью лорда камергера в великолепной полной парадной форме. Радостное чувство, вызванное лживым сном, быстро исчезло, и бедный мальчик с горестью убедился, что остается попрежнему в неводе и королем. В опочивальне его толпились придворные в мантиях пурпурного цвета, считавшагося тогда траурным. В рядах их находились также и вельможи, прислуживавшие монарху. Сидя в постели, Том глядел из-за тяжелых шелковых занавесей на всех этих знатных особ.

Началось важное дело одевания его величества. Один придворный за другим становился перед королем на колени, приветствовал его величество и высказывал свое соболезнование по поводу понесенной королем тяжкой утраты. Тем временем одевание шло своим чередом. Старший дежурный шталмейстер, взяв рубашку, передал ее лорду обер-егермейетеру, от него она перешла ко второму камер-юнкеру, который препроводил ее лорду смотрителю Виндзорского леса, от него она перешла последовательно к лорду доезжачему, к королевскому канцлеру герцогства Ланкастерского, к гардеробмейетеру, к третьему из английских провинциальных герольдов, к полицмейстеру Лондонской башни, в обер-гофмейстеру, к великому наследственному салфеткодержателю, к лорду английскому великому адмиралу и, наконец, к лорду старшему камергеру, который, взяв эту рубашку, успевшую порядком поизмяться, надел ее на Тома. Бедняга мальчик с изумлением глядел на эту процедуру, напоминавшую ему передачу ведра с водою из рук в руки на пожаре.

Каждый предмет одеяния подвергался в свою очередь той же самой медленной и торжественной процедуре. Неудивительно, если она сердечно надоела Тому, и что он ощутил прилив неизреченной радости, когда под конец увидел, что длиные шелковые чулки тронулись уже в путь. Он заключил отсюда, что одеванье близится к концу. Радость мальчика оказалась, однако, преждевременной. Старший лорд-камергер, приняв чулки, собирался уже напялить их Тому на ноги, но вдруг лицо почтенного лорда покрылось густым румянцем, и он поспешно сунул чулки обратно архиепископу кентербэрийскому, прошептав с изумленным видом: "Потрудитесь взглянуть, милорд"! при чем указал на обнаруженную им в чулке маленькую дырочку. Архиепископ сперва побледнел, а потом покраснел и, передав чулок великому лорду адмиралу, шепнул: "Видите вы это, милорд?" От адмирала чулки перешли к наследственному великому салфеткодержателю, а затем проследовали опять по порядку к обер-гофмейстеру, полицмейстеру Лондонской башни, третьему герольду, гардеробмейстеру, канцлеру герцогства Ланкастерского, лорду доезжачему, виндзорскому старшему лесничему, второму камер-юнкеру и лорду обер-егермейстеру, сопровождаясь каждый раз робким и испуганным возгласом: "Смотрите, смотрите", пока, наконец, попали в руки дежурного лорда обер-шталмейстера. Поглядев с мертвенно- бледным лицом на причину всего этого ужаса и отчаяния, он прошептал прерывающимся голосом:

- Боже мой, этого только еще недоставало. Тут, во время вязанья, спущена была петля!.. Сейчас же отправить старшого смотрителя королевских чулков в Лондонскую башню!

Отдав это приказание, он оперся на плечо старшого лорда егермейстера, чтобы собраться с новыми силами в ожидании, пока принесут его величеству новые чулки без всяких пороков и недостатков.

Все здесь на земле имеет начало и конец, а потому, с течением времени, Тома Канти привели в такое положение, что он мог встать с постели. Надлежащая высокопоставленная особа подала ему мыться, другая знатная особа деятельно пособляла производить эту операцию, третья стояла наготове с полотенцем и т. д., и т. д. Благополучно покончив с церемониалом омовения, Том, с высочайшого своего разрешения, передан был в распоряжение королевского лейб-парикмахера. Выйдя, наконец, из рук этого художника, он, в своем плаще и брюках из пурпурового атласа и в шапочке с пурпуровыми перьями, казался столь же изящным и красивым, как красная девушка. Затем он торжественно проследовал сквозь залы, наполненные придворными, в малую столовую для завтрака. Всюду на пути Тома знатные лорды и лэди в великолепных траурных костюмах разступались, чтобы дать ему дорогу и падали перед ним на колени. После завтрака Том в сопровождении высших государственных чинов и стражи из пятидесяти лейб-гвардейцев благородного происхождения, вооруженных позолоченными боевыми секирами, был отведен с царственным церемониалом в тронную залу, чтобы заниматься там государственными делами. Дядя короля, лорд Гертфорд, стоял возле трона, чтобы пособлять юному монарху мудрыми советами.

Знатные вельможи, назначенные покойным королем душеприказчиками, явились, чтобы испросить одобрения Тома для некоторых сделанных ими распоряжений. Нельзя сказать, чтобы это было с их стороны простою формальностью, так как регента не было еще назначено. Архиепископ кентербэрийский доложил Тому составленный душеприказчиками декрет, касательно похорон его величества покойного короля, скрепленный подписями душеприказчиков, а именно, архиепископа кентербэрийского, английского лорда-канцлера, Уильяма лорда Сент-Джона, Джона лорда Росселя, Эдварда графа Гертфорда, Джона виконта Диля, Кудберта епископа дургэмского...

Том не слушал перечисления этих имен и титулов. Его приводил в недоумение один из параграфов декрета. Обернувшись в лорду Гертфорду, он спросил шепотом:

- В какой именно день назначены похороны?

- Шестнадцатого числа будущого месяца, государь.

- Мне, это кажется ужасно глупым. Разве он может сохраниться так долго?

Бедняга еще не привык к царственным обычаям и порядкам. Ему было как нельзя лучше известно, что нищенствовавшее население Мусорного двора не давало залеживаться своим покойникам, которых спешило хоронить на другой, или же на третий день после их смерти; Лорд Гертфорд разсеял без труда его опасения.

Затем государственный секретарь доложил указ верховного совета о назначении в одиннадцать часов завтрашняго утра аудиенции иностранным послам и просил короля скрепить этот указ высочайшим своим разрешением.

Том обратил испытующий взор на графа Гертфорда, который ему шепнул:

- Вашему величеству будет благоугодно изъявить свое согласие... Послы ходатайствовали об аудиенции, чтобы выразить от лица своих государей соболезнование по поводу тяжкого бедствия, постигшого ваше величество и все английское королевство.

Другой государственный секретарь принялся читать доклад об издержках на содержание двора покойного короля Генриха VIII, при чем выяснилось, что за предшествовавшее полугодие издержки эти простирались до 28.000 фун. стерлингов. Сумма эта показалась Тому Канти до такой степени громадной, что он разинул рот от изумления. Оно еще более возросло, когда докладчик объяснил, что из этой суммы 20.000 фун. стерлингов остаются еще в долгу. Самое сильное впечатление произвело, однако, на Тома заявление государственного секретаря, что в сундуках собственного королевского казначейства ровнехонько ничего нет и что тысяча двести служителей, состоящих по штату при особе его величества, находятся в очень стесненном положении, вследствие неуплаты им жалованья за прежнее время. Взволнованный не на шутку, Том энергически воскликнул:

- Да ведь мы таким образом вылетим, с позволения сказать, в трубу! Надо по одежке протягивать ножки, иными словами, сократить королевский штат и отпустить лишних служителей, тем более что от них нет ни малейшого прока. Они заставляют лишь короля даром терять время и смущают его ненужными услугами, которые, утомляя ум и позоря душу, приличествовали бы разве для куклы, не имеющей ни мозгов, ни рук, а потому неспособной ничего делать. Я припоминаю маленький домик близ Билингских ворот, прямо напротив Рыбного рынка...

Граф Гертфорд в это мгновение так крепко схватил Тома за руку, что мальчик внезапно покраснел и прекратил безразсудные замечания. На лицах присутствовавших вельмож нельзя было подметить ни малейшого признака того, чтобы эти неуместные и странные замечания произвели сколько-нибудь неблагоприятное впечатление.

Государственный секретарь представил еще доклад о том, что покойный король в своем завещании предписал возвести графа Гертфорда в герцогское достоинство, а его брага, сэра Томаса Сеймура, в английские пэры. Сын Гертфорда должен был получить графское достоинство, а прочим высшим придворным чинам предназначались по завещанию разные другия награды. Государственный совет постановил, в виду всего этого, собраться 16 февраля для обсуждения и утверждения означенных наград. Принимая во внимание, что покойный король не соизволил назначить новопожалованным титулованным лицам соответственных поместий, совет душеприказчиков, на основании словесных заявлений его величества, признает уместным дать Сеймуру поместье с доходом в 500 фунтов стерлингов, а сыну Гертфорда другое поместье с доходом в 800 фун. с тем, что к нему будет прирезана часть епископского поместья с доходом в 300 фун. стерлингов, как только поместье это станет вакантным. Без сомнения, все это делается с разрешения благополучно царствующого короля. Том собирался было заявить, что следовало сперва уплатить долги покойного короля, а потом уже выдавать награды вельможам, но догадливый Гертфорд, своевременно схватив мальчика за руку, избавил его от этой еще худшей нескромности. Том безпрекословно дал свое королевское согласие, хотя подобная несвоевременная щедрость очень ему не нравилась. На минуту мальчик утешился, разсуждая о легкости, с которою творятся такия необычайные блестящия чудеса. Ему пришла в голову счастливая мысль: отчего бы не сделать его мать герцогиней Мусорного двора, наградив ее кстати приличным поместьем? В следующее затем мгновение он с величайшим прискорбием убедился в неосуществимости этого проекта. Ведь он был королем только по имени, тогда как на самом деле им помыкали важные государственные сановники и вельможи. Для них его мать являлась только призрачным созданием больного воображения. Том понимал, что если бы он отдал приказ возвести ее в герцогское достоинство, его выслушали бы почтительнейшим образом и тотчас послали бы за доктором.

документов, изложенных самым убийственным слогом со множеством излишних повторений и формальностей. Под конец Том грустно вздохнул и сказал самому себе:

- За какие именно грехи Господь Бог взял меня из прежней моей жизни, среди полей на чистом воздухе и солнечном свете, чтоб запереть здесь во дворце, превратить в короля и подвергнуть такой тяжкой муке?

Бедная утомленная головка мальчика начала легонько кивать и, наконец, опустилась на плечо. Государственные дела приостановились за недостатком августейшей власти, которая должна была скреплять их своим утверждением. Вокруг задремавшого.мальчика водворилось молчание, и мудрые государственные сановники прервали свои совещания.

До полудня Тому, с разрешения его гувернеров, Гертфорда и Сент-Джона, можно было отдохнуть душою часочек в обществе лэди Елизаветы и лэди Анны Грей, хотя настроение духа у обеих принцесс было подавлено тяжким ударом, поразившим королевскую фамилию. Тотчас по их уходе посетила Тома старшая принцесса, которая была потом известна в английской истории под именем Марии Кровавой. Несмотря на краткость, бывшую, по мнению Тома, единственным достоинством этого свидания, оно произвело на него тяжелое впечатление. В распоряжении Тома оставалось всего лишь несколько свободных минут, когда к нему вошел без доклада маленький худощавый мальчик лет двенадцати, одетый весь в черное, за исключением белоснежного воротничка и кружевных рукавчиков. На руке у него не было траурной повязки. Место её заступал бант из пурпуровой ленты на плече. Он неуверенно подошел к Тому и, потупив голову, стал перед ним на одно колено. Том продолжал спокойно сидеть на кресле и, поглядев с минутку на своего посетителя, сказал:

- Встань, мальчик! Кто ты такой? Что тебе надо?

- Ты наверное помнишь меня, милорд. Я твой мальчик для порки.

- Мальчик для порки?

- Точно так, ваше величество, я ведь Гэмфри... Гэмфри Марлоу!

Том нашел, что гувернерам следовало бы предупредить его о существовании такого должностного лица. Положение казалось ему щекотливым. Как тут поступить: сделать вид, что узнает мальчика, а затем выказывать каждым своим словом, что никогда прежде о нем не слыхал? Нет, это не годится! Вместе с тем Тому пришло на мысль, что подобные казусы могут теперь случаться с ним частенько, так как лорды Гертфорд и Сент-Джон, в качестве душеприказчиков покойного короля, должны участвовать в совещаниях и, следовательно, оставлять его одного на произвол судьбы. Надлежало выработать себе такой образ действий, при посредстве которого он сам мог бы выпутываться из затруднений. Остановившись на столь мудрой идее, Том решил немедленно испытать её пригодность на этом мальчике и посмотреть, к каким результатам она его приведет. Проведя раза два с некоторым недоумением по лбу, он сказал:

- Ах, как это прискорбно, ваше величество! - с чувством воскликнул мальчик для порки. Одновременно с этим, он присовокупил про себя: - А ведь правду говорили, что он помешался. И в самом деле жаль бедняжку! Хорошо, что никто нас не слышал, а то бы мне, без сомнения, досталось порядком на орехи. Я совсем забыл приказание держать себя так, словно вовсе не замечал, что с ним творится неладное.

- Удивительно, как это память изменяет мне за последние несколько дней, - продолжал Том. - Впрочем, тут нет ничего серьезного. Мне становится теперь уже лучше. Зачастую достаточно для меня легкого намека, чтобы вспомнить опять имена и вещи, о которых я, казалось, совсем уже забыл (надеюсь доказать этому мальчику, что я могу таким путем вспомнить даже то, о чем никогда прежде не слыхивал). Ну, рассказывай теперь, что тебе надо!

- Дело это, государь, ничтожное, но, с разрешения вашего величества, я всетаки осмелюсь его изложить. Два дня тому назад, когда ваше величество изволили сделать три ошибки в греческом сочинении... помните, еще во время утренняго урока?

- Н-да, кажется, помню (положим, я теперь лгу, но это несущественно, так как, еслиб я вздумал писать по гречески, то сделал бы, разумеется, не три, а тридцать три ошибки)... да, я припоминаю; продолжай.

- Тебе порку? - повторил Том, изумленный до того, что невольно вышел из своей роли. - С какой же стати пороть тебя за сделанные мною ошибки?

- Память опять изменила вашему величеству. Учитель порет меня каждый раз, когда вы плохо приготовляете свои уроки.

- Да в в самом деле, я совершенно позабыл об этом. Ты ведь повторяешь эти уроки со мною и, если я плохо их знаю, то он заключает, что ты не исполнил как следует своих обязанностей и...

- Ах, государь, что вы говорите! Разве осмелюсь я, смиреннейший из твоих слуг, учить тебя чему-нибудь?

- Ваше величество, тут нечего даже и объяснять. Никто не дерзает оскорбить ударами священную особу принца Уэльского. Поэтому за его провинности приходилось расплачиваться мне. Это было совершенно уместно и правильно, так как составляло прямую мою обязанность по службе, за которую я получал до сих пор жалованье.

Том пристально глядел на мальчика, совершенно спокойным тоном докладывавшого ему все это, и разсуждал сам с собою: "Вот так штука! Признаться, я ничего подобного не ожидал. Странная, удивительная должность. Как это они не догадались нанять мальчика, который позволил бы себя чесать и одевать вместо меня? Ах, как я был бы рад, еслиб они это сделали. Я в таком случае согласился бы ужь, чтоб меня короли лично за мои провинности и стал бы благодарить Бога за такую перемену". Затем он громко спросил:

- И что же, тебя и в самом деле теперь выпороли?

- Нет еще, ваше величество! Наказание было назначено на сегодняшний день. Быть может, его и отменят, как несоответствующее установленному теперь придворному трауру. Во всяком случае, я осмелился явиться сюда и напомнить вашему величеству о милостивом обещании ходатайствовать за меня.

- Ах, ваше величество, вы вспоминаете?

- Как видишь, память у меня улучшается. Успокойся, спина твоя на этот раз не пострадает. Я об этом похлопочу!

- Благодарю вас, государь, - воскликнул мальчик, снова падая перед Томом на колени. - Быть может, мне следовало бы этим и ограничиться, но...

Видя, что Гэмфри колеблется, Том ободрил его продолжать, объяснив, что чувствует себя в особенно благодушном настроении.

тебе противоречить. Тебе нет поэтому ни малейшей надобности корпеть над книжками. Ты, без сомнения, их сожжешь и станешь заниматься чем-нибудь менее скучным и противным. В таком случае, я и мои сиротки сестры пропадем, как говорится, ни за грош.

- Отчего же вы пропадете, скажи на милость?

- Просто-на-просто оттого, что моя спина заработывает нам всем кусок хлеба. Ах, государь, если она останется без дела, мы все умрем с голоду. Как только ты перестанешь учиться, моя должность будет упразднена, так как ты не будешь больше нуждаться в мальчике для порки. Умоляю тебя, государь, не прогоняй меня со службы!

Том был до глубины души растроган искренним глубоким горем мальчика и сказал в настоящем царственном порыве великодушия:

- Не печалься более, мой милый, твоя должность останется на вечные времена за тобой и твоим потомством. - Затем, слегка ударив мальчика по плечу плашмя своим августейшим мечом, он воскликнул: - Встань, Гэмфри Марлоу, наследственный великий мальчик для порки при королевском английском доме! Не печалься понапрасну. Я снова примусь за книги и стану так гадко учиться, что твои должностные занятия очень увеличатся. Может быть, в виду этого обстоятельства найдут нужным утроить тебе жалованье.

- Благодарю, ваше величество! Благодарю вас от всего сердца! Августейшия ваши милости превысили своею щедростью самые смелые мои мечты. Теперь счастье обезпечено на всю жизнь не только мне, но и всему благородному роду Марлоу.

Том обладал достаточной догадливостью, чтобы сообразить, что этот мальчик может оказаться ему полезным. Он обласкал Гэмфри так, чтобы заставить его разговориться, и достиг предположенной цели. Гэмфри радовался от всего сердца, думая, что помогает исцелению Тома. Каждый раз, после того как мальчик напоминал его величеству разные подробности чего либо происходившого в августейшей классной комнате или вообще во дворце, он с наивным восхищением убеждался, что Том ведь и в самом деле совершенно явственно припоминает себе эти факты. Память у его величества начала заметно улучшаться. По прошествии какого-нибудь часа Том скопил себе порядочный запас весьма ценных сведений относительно лиц и порядков при его королевском дворе, а потому решил ежедневно почерпать новые сведения из этого источника. В виду этого он повелел немедленно впускать Гэмфри в королевский кабинет, когда он придет, если только король не будет занят в это время другими делами. Теперь же, по уходе великого наследственного мальчика для порки, явился в кабинет его величества граф Гертфорд с известием, на этот раз очень неприятным для Тома.

Он сообщил, что лорды государственного совета, опасаясь, чтобы преувеличенные слухи о душевной болезни короля не распространились в народе и не произвели дурного впечатления, признал наиболее уместным и благоразумным для его величества завтракать и обедать публично, с соблюдением надлежащого в таких случаях церемониала. К этому надлежит приступить с завтрашняго, или послезавтрашняго дня. Государственный совет полагал, что здоровый цвет лица и бодрая походка его величества, совместно с изящными манерами и непринужденной грацией обращения, несравненно вернее успокоят общественное мнение, в случае если бы неприятные слухи и в самом деле распространились, чем всякия иные меры, какие можно было бы применить при существующих условиях.

Граф начал тогда самым деликатным образом знакомить Тома с тем, как надлежит королю держаться при парадных обедах. При этом он делал вид, будто напоминает то, что, без сомнения, должно быть хорошо известно его племяннику. К величайшей радости графа, выяснилось, что Том почти не нуждается но этому предмету в его инструкциях. Его величество сумел искусно воспользоваться сведениями, которые выудил у Гэмфри, когда мальчик для порки рассказал ему, между прочим, что королю придется вскоре обедать публично. Легкокрылая придворная молва довела этот слух до его сведения. Том не счел нужным, однако, объяснять графу Гэтфорду, по какой именно причине так хорошо припоминает, как надо вести себя за парадным обедом.

оказались очень благоприятными, но память у короля возстановилась, очевидно, только отчасти по некоторым предметам (по тем именно, о которых он беседовал с Гэмфри). При всем том лорд Гертфорд не на шутку обрадовался и начал ласкать себя самыми оптимистическими надеждами. Он оказался даже не в силах скрыть эти надежды и сказал уверенным тоном:

- Я убежден теперь, что если ваше величество соблаговолите сделать маленькое усилие над своею памятью, то нам удастся разрешить загадку исчезновения большой государственной печати. Утрата этой печати была не далее как вчера очень существенной, но теперь не имеет уже серьезного значения, так как срок службы большой печати закончился вместе с жизнью покойного короля. Не соблаговолите ли ваше величество сделать такую попытку?

Том положительно недоумевал, так как не имел ни малейшого представления о большой государственной печати. После минутного колебания он наивно взглянул на графа Гертфорда и спросил:

- Что это за штука, милорд? Какова она на вид.

Граф невольно вздрогнул и пробормотал про себя: "Увы, он еще совсем помешанный! С моей стороны было неблагоразумно заставлять его до такой степени напрягать евою память". Тщательно скрывая от короля свое волнение, он ловко перевел разговор на другую тему, чтобы изгладить у Тома всякую мысль о злополучной печати, и без труда достиг этой цели.