Принц и нищий.
Глава XXVII. В тюрьме.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Принц и нищий. Глава XXVII. В тюрьме. (старая орфография)

ГЛАВА XXVII.
В тюрьме.

Отдельные тюремные камеры были все переполнены, а потому короля и его барона заковали в цепи и посадили в большую общую камеру, где содержались совместно обвиняемые в менее важных проступках и преступлениях. Там нельзя было пожаловаться на недостаток общества, так как в камере находилось уже до двадцати арестанток и арестантов разного возраста в ручных и ножных кандалах. Большинство квартирантов и квартиранток веля себя до чрезвычайности шумно и непристойно. Король горько жаловался на изумительно безстыдные оскорбления царственного его сана, Гендон же оставался угрюмым и молчаливым. Он чувствовал себя совершенно сбитым с толку. На пути в родной замок он не помнил себя от радости и с уверенностью ожидал, что все будут точь в точь так же радоваться его возвращению. Вместо того его ожидали дома холодный прием и тюрьма. Между надеждою и действительностью оказывалась значительная разница, которая положительно его ошеломляла. Вместе с тем, получавшийся результат представлялся одновременно и трагическим, и смешным, так что Мильс не в состоянии был даже решить, который из двух элементов являлся в данном случае преобладающим. Он чувствовал себя приблизительно так же, как человек, который, прыгая от радости при виде радуги, был бы в это самое мгновение поражен ударом молнии.

В мучительном хаосе его мыслей постепенно установилось, однако, нечто вроде порядка, и тогда оне сосредоточились на Эдифи. Обдумывая её поведение и разсматривая его со всех сторон, Мильс всетаки не мог придти к сколько-нибудь удовлетворительному выводу. Вопрос о том, узнала ли она его, или не узнала, долго оставался нерешенною загадкой. Под конец он всетаки пришел к убеждению, что она его узнала, но отреклась от него ради личных своих эгоистических соображений. Мильс дошел до такого раздражения против Эдифи, что готов был ее проклинать, но имя её было так долго для него священным, что он оказывался теперь не в силах соединить с ним какой-либо оскорбительный эпитет.

Окутавшись в грязное тюремное одеяло, Гендон и король провели тревожную ночь. Тюремщик снабдил за деньги некоторых арестантов водкой. Следствием этого оказалось громкое распевание непристойных песен, пьяные крики и драка. Под конец, вскоре после полуночи, один из пьяных арестантов принялся бить лежавшую возле него на соломе арестантку и так усердно колотил ее по голове железными кандалами, что чуть не убил до смерти, прежде чем подоспел на выручку тюремщик. Он тотчас возстановил спокойствие и порядок, нещадно отколотив буяна палкой по голове и по плечам. Это послужило сигналом к прекращению ночной попойки, после чего получилась возможность заснуть, по крайней мере, тем, кого не особенно безпокоили стоны и оханья арестантки и наказанного её обидчика.

В продолжение целой недели, дни и ночи сменяли друг друга, но щеголяли величайшим однообразием. Люди, лица которых Гендон припоминал более или менее явственно, приходили днем взглянуть на самозванца, при чем объявляли, что он вовсе не походит на покойного барина Милъса Гендона, и осыпали его всяческими оскорблениями. По ночам каждый раз с такою же правильностью происходили шумные попойки. Эта однообразная правильность была, наконец, нарушена маленьким инцидентом. Тюремщик привел как-то раз в камеру старика и сказал ему:

- Негодяй содержится здесь. Попробуй-ка принатужить престарелые твои глаза! Быть может, ты и отгадаешь, что он за птица?

Взглянув на посетителя, Гендон впервые за время пребывания своего в тюрьме испытал приятное ощущение. Он сказал самому себе:

- Это ведь Черный Эндрюс, который всю свою жизнь состоял в услужении у моего отца. Он мне всегда казался человеком добродушным и правдивым, с честным, искренним сердцем. Быть может, в прежнее время он и в самом деле был таков, теперь же все честные люди вывелись, сделались лгунами. Он, без сомнения, меня узнает, но тем не менее отречется от меня, как и все остальные.

Осмотревшись в комнате, старик поочередно окинул взглядом всех арестантов и под конец сказал:

- Я никого здесь не вижу, кроме мелких мошенников и бродяг самого последняго разбора. Который же именно он?

Тюремщик расхохотался и, указав на Гендона, пояснил:

- Вот этот. Вглядись хорошенько в этого здоровенного скота и скажи мне о нем твое мнение.

Подойдя к Гендону, старик устремил на него долгий пристальный взгляд, а затем покачал головой и сказал:

- Нет, чорт возьми, он не Гендон и никогда не был Гендоном! Что верно, то верно! Твои глаза, хоть и старые, а всетаки исправляют еще свою обязанность. Если бы я был на месте сэра Гуга, то взял бы этого негодного оборванца и...

Тюремщик закончил свою тираду, поднявшись на цыпочки и вытянув голову вверх, словно вздернутый на воображаемую виселицу. При этом он захрипел совершенно так, как если бы ему предстояло сейчас же задохнуться. Старик, очевидно находя подобную кару недостаточной, сердито заметил:

- Если бы с ним расправились таким образом, то ему следовало бы еще поблагодарить Бога. Я бы, на месте сэра Гуга, просто напросто изжарил этого негодяя живьем на железной, или еще лучше на медной сковороде. Право слово, взял бы да изжарил!..

Тюремщик разразился смехом веселящейся гиены и сказал:

- Можешь потолковать, старичек, с этим обманщиком и высказать ему твое мнение. То же самое делали и все другие посетители. Тебя это, надеюсь, маленько позабавит.

С этими словами тюремщик направился, не торопясь, к своей сторожке и вышел из камеры. Старик упал тогда на колени перед Гендоном и сказал ему шепотом:

- Слава Богу, ты, наконец, вернулся, дорогой мой барин! Я считал тебя в продолжение целых уже семи лет умершим, а между тел, ты, к счастию, жив и здоров. Я узнал тебя сразу, как только увидел, и мне было очень трудно сохранять вид полнейшого равнодушия и притворяться, будто все здесь производят на меня впечатление мелких воришек и уличных бродяг. Я стар и беден, сэр Мильс, но по первому твоему слову явлюсь в суд и покажу чистую истину, хотя бы мне грозила за это петля.

- Нет, не надо! - возразил Гендон. - Это бы погубило тебя, а между тем не принесло бы особенной пользы моему делу. Всетаки я очень благодарен за твое предложение. Оно вернуло мне хоть некоторую часть утраченного прежнего моего доверия к ближним.

Старик оказался до чрезвычайности полезным для Гендона и короля. Он заходил по нескольку раз в день в тюрьму, будто бы для того, чтобы надругаться над самозванцем, и каждый раз приносил с собой что-нибудь съестное. Он сообщал вместе с тем все наиболее интересные текущия новости. Гендон приберегал лакомства по преимуществу для короля, который без них навряд ли остался бы в живых. Действительно его величество чувствовал себя положительно не в состоянии есть грубую и недоброкачественную тюремную пищу. Эндрюс, дабы не навлекать на себя подозрений, должен был ограничиваться краткими посещениями, но он устраивался так, чтобы при каждом из них многое порассказать вполголоса Гендону. Разсказы эти громогласно пересыпались оскорбительными эпитетами по адресу самозванца, служившими, если можно так выразиться, для отвода глаз.

здоровье старика Гендона. Опасаясь умереть с часу на час, он выразил желание, чтобы Эдифь и Гуг сочетались еще при его жизни браком. Эдифь молила об отсрочке, надеясь, что Мильс вернется, но вместо того получено было письмо с сообщением о его смерти. Пораженный этим новым ударом, сэр Ричард Гендон расхворался еще хуже и вместе с Гугом настаивал на том, чтобы свадьба была сыграна немедленно. Эдифи удалось, однако, выпросить себе отсрочку сперва на один месяц, потом на другой и, наконец, на третий. Лишь у смертного одра своего дяди и опекуна, она согласилась стать женой Гуга. Брак между ними оказался несчастливым. Ходили толки, будто вскоре после свадьбы новобрачная, найдя в бумагах своего мужа несколько черновых проектов рокового письма, стала обвинять Гуга в злоумышленном подлоге, ускорившим кончину сэра Ричарда и принудившим ее в замужеству. Затем начали распространяться слухи о жестоком обращении нового владельца гендонского замка со своею женою и слугами. Не подлежит сомнению, что после кончины отца сэр Гуг сбросил с себя маску и сделался безпощадным тираном для всех, чье существование находилось в какой-либо зависимости от него, или же от его поместьев.

Из того, что рассказывал Эндрюс, особенно заинтересовало короля лишь следующее известие:

- Говорят, будто его величество, король помешался. Ради Бога только не передавайте никому, что слышали об этом от меня, потому что запрещено под страхом смертной казни об этом упоминать.

Бросив на старика гневный взгляд, его величество возразил:

- Король не помешался, а в своем уме. Для тебя было бы уместнее, почтеннейший, заниматься собственными своими делами, чем нести такую законопреступную чепуху!

Изумленный энергическим нападением и притом с такой стороны, с которой он его совсем не ожидал, Эндрюс спросил:

- Что случилось с этим мальчиком?

Геидон успокоил старика жестом, после которого Эндрюс, не настаивая более на своем вопросе, продолжал:

- Завтра или послезавтра, а именно шестнадцатого, нынешняго месяца состоится погребение покойного короля в Виндзоре, а двадцатого числа новый король будет короноваться в Вестминстерском аббатстве.

- Мне кажется, что для коронования надо прежде всего разыскать короля, - заметил вполголоса мальчик и затем с уверенностью присовокупил: - Впрочем, все, кому следует, об этом позаботятся, в том числе также и я.

- Именем Господа...

Старик не договорил предположенной фразы, так как красноречивый жест Гендона заставил его умолкнуть и вернуться к своему повествованию.

- Сэр Гуг едет на празднества коронования и задается при этом самыми розовыми надеждами. Он в большой милости у лорда-протектора, а потому с уверенностью разсчитывает вернуться с коронации пэром.

- Какой это такой лорд-протектор? - осведомился король.

- Его светлость герцог Сомерсетский.

- Не знаю, что это за герцог.

- Он, чорт возьми, только один в королевстве, это Сеймур, граф Гертфорд.

Король резким тоном продолжал осведомляться:

- С каких же это пор сделался он герцогом и лордом-протектором?

- С тридцать первого января нынешняго года.

- Кто же дал ему такой высокий титул и сан?

- Он сам, да государственный совет при содействии короля.

Его величество даже привскочил от изумления и негодования.

- Короля? Какого же именно, сударь? - вскричал он.

VI, да сохранит его Господь Бог на многая лета. Говорят, что это очень милый, добросердечный и умненький мальчик. Иные утверждают, будто он помешался, но во всяком случае ему с каждым днем становится значительно лучше. Не подлежит сомнению также, что он сумел снискать себе общую любовь и расположение. О нем отзываются с величайшей похвалой и молятся, чтобы ему суждено было долгое царствование в Англии. При самом своем восшествии на престол он выказал уже сердечную свою доброту тем, что спас жизнь старому герцогу Норфолькскому. Тотчас же после того он принялся отменять и упразднять наиболее жестокие законы, угнетающие народ.

Известие это поразило его величество таким изумлением, что он, словно онемев, погрузился в глубокия грустные думы, помешавшия ему внимательно вслушиваться в болтовню старика. Он спрашивал себя самого, неужели речь идет о том самом мальчике-нищенке, которого он одел в свое платье и оставил во дворце? Маленькому королю это казалось положительно немыслимым. "Если бы мальчишка с Мусорного двора вздумал выдавать себя за принца Уэльского, неосновательность его притязаний тотчас была бы выяснена мужиковатостью его речи и обращения. Его немедленно выгнали бы из дворца и тотчас принялись бы разыскивать настоящого принца. Ужь нет ли тут какой-нибудь придворной интриги? Не заместили ли отсутствующого короля каким-нибудь похожим на него юным аристократом? Нет! Этого не могло случиться. Лорд Гертфорд родной мне дядя, - разсуждал король. - Он теперь всемогущ и ни под каким видом не дозволил бы сыграть со мной такую штуку". Глубокия размышления его величества оказывались совершенно безцельными. Чем энергичнее пытался он разгадать мучившую его тайну, тем более приводила она его в недоумение, - тем сильнее болела у него голова и тем хуже он спал. Нетерпеливое стремление вернуться как можно скорее в Лондон росло у него не по дням, а по часам. Пребывание в тюрьме становилось, при таких обстоятельствах, совершенно невыносимым.

Все старания Гендона развлечь и утешить короля оставались тщетными. Двум женщинам, прикованным тут же по соседству на цепи, это удавалось сравнительно лучше. Благодаря ласковым их увещаниям, мальчик успокоился и сделался терпеливее. Он проникся к этим женщинам благодарностью, полюбил их от всего сердца и стал находить для себя большое удовольствие в смягчающем нежном влиянии, какое оказывало на него их присутствие. Он осведомился, за что именно содержатся эти женщины в тюрьме и, узнав, что оне баптистки, спросил, улыбаясь:

- Разве это такое преступление, за которое можно сидеть в тюрьме? Боюсь, что нам придется скоро разстаться. Вас не станут долго томить здесь из-за таких пустяков.

Мальчику ничего на это не ответили, но в выражении лица женщин было что-то такое, показавшееся ему подозрительным. Он торопливо добавил:

- Отчего вы умолкли? Будьте так добры, не мучьте меня и скажите скорее: ведь вам не придется вытерпеть никакого иного наказания? Пожалуйста успокойте меня на этот счет.

Оне старались переменить предмет разговора, но у мальчика пробудились уже опасения и он продолжал:

На лицах обеих женщин можно было без труда подметить горе и смущение. Приходилось, однако, ответить на такой настойчивый вопрос. Одна из женщин сказала поэтому голосом, прерывавшимся от волнения: - Милый, хороший мальчик, ты разрываешь нам сердца твоими разспросами. Во всяком случае Господь Бог поможет нам вынести нашу участь...

- Вы, значит, сознаетесь, - прервал король. - Эти безсердечные негодяи решили наказать вас плетьми? Не плачьте, однако, прошу вас, не теряйте мужества. Я своевременно еще верну свои права, для того чтобы спасти вас от такой горькой участи и непременно сделаю это!

Проснувшись на другой день утром, король нашел, кто женщин в тюрьме уже не было.

- Оне спасены! - радостно воскликнул мальчик, а затем прибавил грустным тоном: - Тем хуже для меня, потому что оне более всего являлись здесь моими утешительницами.

Он объявил, что будет всегда хранить эти ленты, непременно разыщет своих милых приятельниц и примет их под свое высокое покровительство.

Как раз в это время вошел в общую камеру тюремщик с несколькими сторожами и приказал вывести всех арестантов на тюремный двор. Король был вне себя от радости и мечтал о блаженстве поглядеть лишний раз на синее небо и подышать свежим воздухом. Он с нетерпением ворчал на медленность тюремных служащих, но под конец пришел также его черед. Его освободили от цепи, вделанной в стену, а затем приказали идти вместе с Гендоном вслед за другими арестантами.

Четыреугольный тюремный двор был вымощен камнем. Арестанты входили туда через массивную дверь, накрытую каменным сводом и строились в один ряд, спинами к стене. Прямо перед ними протянут был толстый канат. Кроме.того тут же присутствовали все сторожа и тюремщики. Утро было холодное и неприятное. Легкий снежок, выпавший ночью, покрывал весь обширный двор белым пологом и придавал ему еще более безотрадный вид. От времени до времени чувствовалось на дворике холодное веяние зимняго ветерка, взметавшее рыхлый снег и разносившее его легким облаком.

Посреди двора врыты были в землю два столба, к которым прикованы были цепями обе женщины. Король с первого же взгляда узнал в них своих приятельниц. Он содрогнулся и сказал себе самому:

стыд и позор для нашего законодательства! Достаточно принять во внимание, что эта мерзость возможна не в какой-нибудь языческой невежественной стране, а в нашем христианском королевстве. Их, без сомнения, отдерут плетьми, а я, которого оне умели так хорошо утешить и успокоить, должен теперь глядеть на эту вопиющую несправедливость! Подумаешь, как это, однако, странно. Я, источник власти и могущества в обширном английском королевстве, не в силах теперь их защитить. Пусть эти негодяи, однако, поостерегутся! Близок день, когда я потребую от них серьезного отчета за эту низость. За каждый удар, который будет теперь нанесен, они поплатятся целой сотней ударов.

Большие тюремные ворота растворились настежь, и вошла целая толпа посторонних зрителей. Толпа эта, собравшись вокруг обеих женщин, скрыла их от глаз маленького короля. Затем явился священник, пред которым толпа на мгновение разступилась, чтобы сомкнуться опять за его спиною. Король услышал тогда нечто вроде беседы, состоявшей как будто из вопросов и ответов, но не мог хорошенько разобрать, о чем именно шла речь. Затем началась на дворе суматоха, вызванная какими-то спешными приготовлениями. Служащие бегали взад и вперед сквозь ту часть толпы, которая стояла позади женщин. Тем временем в самой толпе водворилось глубокое тяжелое молчание. По приказанию, отданному местными властями, толпа разступилась по обе стороны, и король увидел тогда зрелище, от которого кровь застыла у него в жилах. Вокруг обеих женщин навалены были кучи хвороста, и человек, стоявший на коленях, уже поджигал их.

Женщины склонили головы и закрыли лицо руками. Желтое пламя начало взбираться вверх по сухому хворосту, который трещал и вспыхивал. Клубы синеватого дыма уносились ветерком. Священник поднял руки к небу и начал читать молитву. Как раз в этот миг две молодые девушки с пронзительным криком вбежали сквозь тюремные ворота и бросились к женщинам на пылавшие уже костры. Служащие немедленно оттащили их. Одну из них удалось удержать с напряжением всех сил, но другая вырвалась, объявила, что хочет умереть вместе с матерью, и прежде, чем удалось ее схватить, бросилась опять на костер и охватила руками шею несчастной женщины. Девушку снова оттащили, но её платье было уже охвачено огнем. Двое или трое служащих держали ее, а другие срывали с нея горевшую юбку. Девушка все время пыталась высвободиться, утверждая, что все равно пришлось бы остаться одинокой в свете и умоляла, чтобы ей позволили умереть вместе с матерью. Вообще обе девушки плакали навзрыд, тщетно пытаясь вырваться из рук сторожей, когда вдруг их рыдания и крики были заглушены страшными пронзительными воплями предсмертной агонии. Король невольно перенес свой взгляд с девушек, дошедших до окончательного умоизступления, на костер, а затем отвернулся, прислонил помертвевшее свое личико к стене и больше уже не оглядывался. Он сказал себе самому:

- Виденное мною в это мгновенье никогда не изгладится в моей памяти. Оно врезалось в ней навеки. Эта сцена будет теперь всегда у меня пред глазами и на яву, и во сне, в продолжение всей моей жизни. Еслиб я был слепым, то мне, по крайней мере, не пришлось бы видеть таких ужасов.

Гендон, следивший все время за королем, был очень доволен сдержанностью мальчика и говорил себе самому. "Ему несомненно становится лучше. Он за последнее время много переменился и стал гораздо смирнее. Если бы он остался таким, каким был в первые дни нашего знакомства, то непременно бросился бы на этих сторожей и, объявив себя королем, приказал бы им немедленно же выпустить обеих его приятельниц на свободу. Умопомешательство у него, наверное, теперь вскоре пройдет, и он станет тогда замечательным умницей. Дай Бог, чтобы это случилось в непродолжительном времени".

по суду. Король беседовал с этими арестантами. Он вообще поставил себе за правило разспрашивать каждого содержавшагося в тюрьме, за что именно и при каких обстоятельствах бедняга этот туда попал. Мальчик находил для себя, как короля, такие разспросы очень поучительными, но сердце его зачастую обливалось кровью. Очень тяжелое впечатление произвел на него рассказ бедной полуумной женщины, укравшей на ткацкой фабрике аршина полтора сукна и присужденной за это к повешению. Одного мужчину обвиняли в конокрадстве, но за отсутствием улик должны были выпустить на свободу. Ему не удалось, однако, ею пользоваться, так как спустя несколько дней он был предан суду за убийство лани в королевском лесу. На этот раз обвинение было доказано и теперь этого несчастливца вели для выполнения над ним смертного приговора на месте преступления. Маленького короля очень огорчил, между прочим, также и следующий случай: мальчик, находившийся в ученье у мелочного торговца, поймал однажды вечером сокола, который улетел от своего хозяина, и взял птицу домой, воображая, будто имеет на это полнейшее право. Суд взглянул на это дело иначе и приговорил мальчика к смертной казни за кражу охотничьей птицы.

Все такия доказательства безчеловечия английских законов и судей, на обязанности которых лежало применять таковые, приводили короля в невообразимую ярость. Он требовал, чтобы Гендон освободил его из тюрьмы и бежал вместе с ним в Вестминстер. Мальчик утверждал при этом, что считает своей обязанностью безотлагательно вступить на престол и взять в руки скипетр уже из одного сострадания к несчастливцам, жизнь которых тогда только и можно будет спасти.

"Бедное дитя, - думал со вздохом Гендон. - Грустные рассказы пересыльных арестантов снова ухудшили его болезнь. Если бы он не встретился с этими несчастливцами, то, без сомнения, не замедлил бы выздороветь".

В числе этих пересыльных арестантов был пожилой юрист, лицо которого дышало неустрашимой энергией. За три года перед тем он позволил себе написать брошюру, где обвинял лорда-канцлера в несправедливости. В наказание за такую дерзость его исключили из адвокатского сословия и выставили к позорному столбу, отрезав наперед оба уха. Кроме того, он был приговорен к денежному штрафу в три тысячи фунтов стерлингов и заключению в тюрьму на всю жизнь. Это не помешало ему издать против лорда-канцлера другую брошюру, и теперь он был приговорен к утрате остававшихся у него обрубков от ушей и денежному штрафу в пять тысяч фунтов стерлингов. Кроме того, предписывалось заклеймить ему обе щеки каленым железом и держать его всю жизнь в тюрьме на цени. "Я считаю эти рубцы почетными", говорил он, откидывая назад седые свои волосы и показывая изуродованные обрубки своих ушей.

Глаза короля сверкали негодованием. Он сказал:

Законы, которые тебя изуродовали и опозорили Англию, будут вычеркнуты из судебного уложения. Нет, я вижу, что здесь, на земле, плохие порядки. Королям не мешало бы от времени до времени испытывать на самих себе действие постановленных ими законов и таким образом учиться милосердию.