Принц и нищий.
Глава XXVIII. Самопожертвование.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Принц и нищий. Глава XXVIII. Самопожертвование. (старая орфография)

ГЛАВА XXVIII.
Самопожертвование.

Заключение в тюрьме и вынужденное бездействие успели уже в достаточной степени надоесть Мильсу Гендону, так что он искренно обрадовался, когда его вызвали, наконец, в суд. Мильс думал, что встретит с удовольствием любой приговор, если только этот приговор не обусловить для него дальнейшого заключения в тюрьме. Предположение это оказалось, однако, неверным. На самом деле он пришел в величайшее негодование, когда его объявили дерзким бродягой и присудили выставить на два часа к позорному столбу за оскорбление, нанесенное владельцу Гендонского замка действием. Притязания Мильса на близкое родство с обвинителем, заявление, что Гугь доводится ему младшим братом и незаконно присвоивает себе титул баронета и соединенные с этим титулом поместья, были оставлены без внимания, как незаслуживающия даже и разсмотрения.

Пока Мильса вели на площадь к позорному столбу, он позволил себе грозить и горячиться, но это, разумеется,не привело ни к чему путному. Полицейские стражники, вынужденные тащить "бродягу" силой, угостили его несколькими добрыми тумаками за непочтительное с ними обращение.

Король, будучи не в силах пробиться сквозь толпу черни, окружавшей Мильса Гендона, должен был идти в хвосте этой толпы, далеко от верного своего друга и слуги. Самого мальчика чуть было не приговорили к выставке у позорного столба за сообщничество с дерзким бродягой и лишь во внимание к малолетству и неопытности заменили означенное решение словесным выговором и предостережением. Когда толпа, наконец, остановилась, король принялся с лихорадочной поспешностью бегать взад и вперед вдоль внешней её окраины, выискивая местечко, где ему можно было бы протиснуться в первые ряды. После долгих хлопот и усилий это ему, наконец, удалось. Он увидел тогда злополучного своего вассала, сидевшого в колодках у позорного столба. Там этот бедняга служил посмешищем и мишенью для грязной уличной черни. Между тем он был ведь верным бароном, состоявшим непосредственно при особе его величества английского короля. Эдуард слышал приговор, постановленный против Мильса, но не понимал тогда даже и наполовину оскорбительного значения означеного приговора. Гнев мальчика начал разгораться. Король сознавал, что оскорбление, нанесенное его вассалу, падает также и на него лично. Негодование его величества дошло до невообразимой степени, когда в следующее затем мгновение гнилое яйцо, мелькнув в воздухе, разбилось о щеку Гендона, к великой радости окружавшей толпы, которая громко расхохоталась. Мальчик, выскочив вперед, бросился в полицейскому констеблю, наблюдавшему за выполнением судебного приговора, и крикнул ему:

- Как вам не стыдно дозволять такия гадости? Это мой слуга. Сейчас же освободить его! Я...

- Замолчи! - воскликнул Гендон в паническом страхе. - Ты погубишь себя самого. Не обращайте на него внимания, констебль, он сумасшедший!

- Тебе нечего меня учить, любезнейший. Я и без того вовсе не расположен обращать внимание на этого мальчишку, но считаю нелишним проучить его малую толику.

Обернувшись затем к одному из полицейских стражников, он сказал:

- Угости-ка этого дурачка одним или двумя ударами плети, чтобы научить его приличному обращению.

- Полдюжины будут для него полезнее, - заметил сэр Гуг, прибывший за минутку перед тем верхом на коне на площадь, дабы взглянуть, как обстоят дела у позорного столба.

Короля тотчас же схватили. Он даже не пытался бороться, до такой степени парализовала его одна мысль о чудовищном оскорблении, которое предполагалось нанести священной его особе. История запятнана уже повествованием о том, как одного английского короля избили хлыстами. Мальчику невыносимо было думать, что ему самому придется теперь попасть при таких же позорных обстоятельствах на её страницы. Он сознавал себя в совершенно безвыходном положении: приходилось или подчиниться унизительному наказанию, или же просить помилования. Из двух зол, разумеется, надо было выбирать меньшее, и мальчик предпочел быть отодранным плетьми, находя, что это менее унизит царственное его достоинство, чем просьба о помиловании.

Тем временем Мильс Гендон придумал иное средство, чтобы высвободить короля из этого затруднительного положения.

- Послушайте вы, безсердечные псы, - сказал он, - отпустите ребенка. Разве вы не видите, какой он хилый и слабенький? Отпустите его и отсчитайте мае столько плетей, сколько ему полагается.

- Славная мысль, чорт возьми, и я лично за нее очень тебе благодарен! - заметил сэр Гуг с сардонической улыбкой. - Отпустите маленького негодяя и отсчитайте вместо того этому молодцу дюжину плетей, но только настоящих, горячих и полновесных!

Король собирался было предъявить негодующий протест, но сэр Гуг принудил его к молчанию, многозначительно объявив:

- Пожалуйста, не стесняйся, голубчик! Отведи себе душу, но только помни, что за каждое слово, которое ты скажешь, он получит по шести лишних плетей.

Гендона высвободили из колодок и обнажили ему спину. Пока Мильса наказывали плетьми, маленький король в отчаянии отвернулся. Совершенно позабыв о царственном этикете, мальчик дозволил слезам невозбранно струиться по его личику. "Какое доброе любящее сердце у сэра Мильса! - говорил он себе самому. - Этот благородный его подвиг никогда не изгладится из моей памяти. Я его не забуду и позабочусь, чтобы они тоже о нем помнили!" добавил он с негодованием. Чем больше разсуждал маленький король на эту тему, тем более грандиозные размеры принимало в его уме великодушное поведение Гендона и тем более пламенную благодарность чувствовал мальчик к верному своему барону. Он говорил сам себе:

- Тот, кто спасает своего государя от ран и, быть может, даже от смерти, как это сделал уже для меня сэр Мильс, оказывает важную услугу. Тем не менее услуга эта представляется ничтожной и как бы даже совершенно исчезает по сравнению с подвигом человека, который спасает своего государя от позора.

для мальчика, вызвали уважение к Мильсу Гендону даже со стороны грубой и пошлой черни, собравшейся вокруг позорного столба. Брань и насмешки, которыми они за минуту перед тем осыпали осужденного, замолкли, и слышался только свист тяжелых ударов плетьми. Тишина, водворившаяся на площади, когда Гендон оказался снова в колодках, представляла собою резкий контраст с шумными оскорбительными криками, раздававшимися лишь за несколько минуть перед тем. Король тихонько подошел в Гендону и шепнул ему на ухо:

- Земные цари не могут возвеличить душевное благородство, дарованное тебе Тем, Кто превыше царей, но король может засвидетельствовать о нем перед людьми.

- Эдуард английский возводит тебя в графское достоинство.

Гендон был растроган до глубины души. Слезы выступили у него на глазах, но вместе с тем он так явственно сознавал смешную сторону трагической обстановки, при которой состоялось пожалование его в графы, что с трудом лишь удержался от хохота. Для человека, только лишь отодранного плетьми и сидящого еще в колодках у позорного столба, внезапное повышение из категории простых смертных в горния выси английской аристократии представлялось уморительнейшею в свете шуткою. Он разсуждал сам с собою: "Я не могу пожаловаться на плохую карьеру. Из простых баронов царства грез и теней я сделался меньше чем в две недели призрачным графом. Какой, подумаешь, головокружительный полет для человека, привыкшого ходить просто-на-просто по земле! Если так будет продолжаться и впредь, то я вскоре буду обвешан, как Майская Мечта, всевозможными фантастическими побрякушками и знаками отличия. Впрочем, какими бы призрачными они сами по себе не представлялись, а я всетаки буду их ценить, ради выражающейся в них любви и привязанности. Призрачные титулы, пожалованные мне без всяких просьб с моей стороны, мальчиком с благородным непорочным сердцем, кажутся мне заслуживающими предпочтения перед настоящими титулами, купленными ценою подслуживания дурным инстинктам людей, стоящих у кормила правления".

сказать что-либо в пользу арестанта, или же в похвалу ему, но уже отсутствие оскорблений являлось само по себе достаточной данью уважения со стороны черни. Один из новоприбывших, который, не ознакомившись с изменившимися обстоятельствами, вздумал осмеивать самозванца и собирался пустить в него дохлою кошкой, был тотчас сбит с ног и прогнан с пинками, без всяких слов и объяснений. Вслед затем на площади возстановилась опять прежняя глубокая тишина.