Простодушные у себя дома и за границею.
Часть первая. Простодушные у себя дома.
Глава II.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Простодушные у себя дома и за границею. Часть первая. Простодушные у себя дома. Глава II. (старая орфография)

ГЛАВА II. 

Кончина Бека Фэншо и её причины. - Приготовления к его погребению. - Представитель коммиссии и депутат, Скотти Бригс. - Его посещение пастора. - У Бригса ничего "не вытанцовывается". - Пастор смущается. - Оба прозрели! - Бек Фэншо в роли гражданина. - Что означает: "трясти мать свою". - Погребение. - Скотти Бригс в роли учителя воскресной школы.

Кто-то высказал мнение, что для того, чтобы познакомиться с той или другой общественной средой, необходимо проследить, как совершаются в ней погребения и какого рода людей хоронят с наибольшим блеском и почетом. Утвердительно не могу сказать, каких людей мы хоронили с наибольшим блеском во времена нашего "процветания": почтенного благодетеля общества или почтенного "негодяя". Весьма возможно, что оба эти отдела или подразделения общественных слоев одинаково торжественно чествовали своих знаменитых покойников, из чего можно заключить, что философу - слова которого я только что привел выше - следовало бы для начала видеть две выдающияся погребальные процессии в штате Виргиния для того, чтобы дать определенную оценку жителям этого штата.

К Беку Фэншо отнеслись весьма сочувственно, когда он умер: он был ведь депутатом - представителем от горожан и "зарезал" человека - не в собственной своей ссоре, а вступившись за какого-то незнакомца, на которого напало несколько человек за-раз. У Фэншо бывали роскошные приемы; он был счастливым обладателем блестящей в этом деле "помощницы", которую всегда мог бы разсчитать, не подвергаясь неприятным формальностям развода. Он занимал высокий пост в пожарном округе, а в политике это был своего рода Варвик.

Когда Фэншо приказал долго жить, множество народа (особенно же мелкие обитатели недр городских) плакало и возрыдало.

Дознанием обнаружено и занесено в протокол, что Бек Фэншо в припадке белой горячки отравился мышьяком, прострелил себя насквозь, перерезал себе горло, выскочил из окна из четвертого этажа и свернул себе шею. По зрелом обсуждении этого доклада совет постановил (как ни тяжки были его слезы и сожаления), повинуясь здравому разсудку, не отуманенному горечью свершившейся утраты: считать, что вышеупомянутый гражданин Фэншо "волею Божиею помре". Ну, что бы поделали люди без таких судей?

К похоронам делались грандиозные приготовления. Все экипажи во всем городе были заранее разобраны, все гостиные оделись в траурный наряд; все городския и пожарные знамена были спущены и развевались лишь на половине столбов; отдан приказ пожарной команде явиться в полной парадной форме, а пожарные повозки приказано облечь в глубокий траур. Заметим мимоходом, что в "Царство Серебра" стекалось множество народа самых разнообразных национальностей, и каждая непременно вносила на общее употребление свой особый жаргон, "slang" {Словом "slang" американцы и англичане обозначают воровской жаргон. Примеч. перев.}, на котором изъяснялась еще у себя на родине. Таким образом, уличный жаргон штата Невады стал самым богатым, самым многосторонним и бесконечно разнообразным из всех уличных жаргонов мира, за исключением разве только рудников Калифорнии, да и то в "первобытные" времена. "Slang" - исключительный разговорный язык в Неваде. Если бы в проповеди и вставлялись хоть изредка подобные выражения, их никто бы не понял. Такия выражения, как, например: "Хоть об заклад побейея", "Мне что-то не вдомек", "Ирландцам не приходить" - и сотни других сделались в Неваде настолько общеупотребительными, что почти невольно вырывались в разговоре кстати и некстати, зачастую вовсе не касаясь предмета разговора, а следовательно не имея никакого смысла.

После полицейского дознания о кончине Бека Фэншо было созвано собрание стриженого братства, так как ничего не делается на прибрежье Тихого Океана без общого собрания и без выражения чувств. Было принято несколько решений и назначено несколько коммиссий, из которых одна имела целью обратиться к пастору, человеку хрупкого сложения и кроткому, как птенчик, духовному питомцу восточной богословской семинарии, еще не успевшему ознакомиться с обычаями и нравами на рудниках.

Депутату от коммиссии Скотти Бригсу выпало на долю идти к пастору с этим деловым визитом и любо дорого было слушать, впоследствии, рассказы молодого богослова об этом происшествии.

Скотти был коренастый, грубоватый малый, обычный наряд которого, если он шел по делам службы, состоял из пожарной каски, огненно-красной фланелевой рубахи и патентованного кожаного пояса с заткнутым за него револьвером; на руку был перекинут плащ; брюки заправлены в голенища. Он представлял из себя резкую противоположность с бледным богословом-ученым. Впрочем, справедливость требует заметить мимоходом про Скотти, что у него было пылкое сердце, в котором пламенела любовь в друзьям и товарищам и что он никогда не вмешивался в драку, если мог благоразумно остаться в стороне. И в самом деле, по должном разследовании дела, когда бы не случалось ему подраться, впоследствии выяснялось, что вовсе не он был первым зачинщиком ссоры; он только по природному своему добродушию вмешивался в нее, чтобы помочь тому, кому всего круче приходилось. Бек Фэншо был с ним дружен много лет под-ряд и не раз они вместе питались чем Бог послал. В один прекрасный день они, например, сняли платье для того, чтобы свободнее было драться, и вступились за слабейшую из бушевавших сторон. Наконец, когда ими уже была одержана тяжело доставшаяся победа, друзья заметили, что незнакомцы, за которых они вступились, не только сами бросили их на произвол судьбы, но, убегая, унесли с собой платье своих защитников! Но вернемся к визиту, который сделал Фэншо служителю алтаря.

Он явился исполнить печальную обязанность, и лицо его представляло картину сокрушения и горести. Очутившись лицом к лицу с пастором, он сел напротив него, поставил свою пожарную каску на неоконченную рукопись церковной проповеди, которая лежала под самым его носом, затем вынул из каски красный шелковый платок, отер им пот на лбу и испустил громкий и выразительный вздох, который должен был намекнуть некоторым образом на предмет его появления. Бедный Скотти запнулся, пролил даже несколько слезинок и, наконец, сказал зловещим тоном:

- Так вы тот гусь, что ворочает богословскую говорильню по соседству?

- Я тот... Простите, но, кажется, я вас не понял...

Скотти вздохнул еще раз и еще раз всхлипнул:

- Видите ли, мы, собственно, в некотором затруднении; так вот наши ребята и подумали, что, может быть, вы согласитесь нас немножко "подтянуть", если мы вас "околпачим", т. е. если я буду в праве это сделать и если вы действительно начальник служащих на фабрике славословий, той, что здесь по соседству...

- Я пастырь, которому вверена охрана овец, собирающихся в ближайшую ограду.

- В какую?

- Я духовный отец и советчик небольшого кружка верующих, святой храм которых примыкает к ближайшим домам.

Скотти почесал в затылке, подумал с минуту и затем сказал:

- Как так? Простите, я что-то не пойму: что именно вы хотите сказать?

- Ну, ты, пожалуй, поважней меня, или, быть может, оба мы важнее: ты меня не проведешь, да и я не проведу тебя. Видишь ли, один из наших ребят вышел в "тираж", и мы хотим хорошенько напутствовать его; так вот в чем штука: мне надо, чтобы расшевелить кого-нибудь такого, кто бы мог повертеть нам шарманку, чтобы как есть лучше с музыкой проводить его...

- Друг мой, я, кажется, все больше и больше сбиваюсь с толку! Все ваши замечания совершенно для меня не понятны; не можете ли вы высказать их как-нибудь попроще? Сначала я было подумал, что начинаю вас понимать, но теперь окончательно ничего уловить не могу! Не пойдет ли дело скорее, если вы попробуете ограничиться категорической постановкой фактов, незагроможденных осложняющими их метафорами и аллегорическими выражениями?

Опять молчание. Опять некоторое раздумье, после чего Скотти произносит:

- Как так?

- Ты меня разнес, уничтожил, старина!

- Я все-таки еще не могу уловить смысла...

- Ну, твой последний ход черезчур для меня хитер, вот мой смысл. Я не могу ни козырять, ни отвечать в масть.

Нашел! Кажется, я выручу тебя: то, что нам нужно, это "говорило-мученик"!

- А, что?

- Говорило-мученик, ну... пастор!

- А, так чего жь вы раньше не сказали? Да, я священник, я пастор.

- Ай, заговорил! Ты увидал мое невежество и оседлал его, как, настоящий мужчина. Ну, значит, по рукам!..

- Хорошо, старина! Теперь у нас все пойдет на лад. Начнем-ка все сначала... Вы разрешите мне немножечко понюхать? По той причине, что мы находимся в безпокойстве. Один, ведь, из наших молодцов отправился вверх по течению.

- Куда отправился?

- Вверх по реке. Ну, пошел "жить на чужой счет", поняли, наконец?

- "Жить на чужой счет"? - переспросил священник.

- А, понимаю, отправился в те дальние и полные таинственности края, откуда никакому путнику нет никогда возврата.

- "Возврата"! Я что-то не смекну. Он "умер", старина.

- Да, я так и понимаю.

- А, понимаете? А я-то думал, что вы запутались еще того больше! Да, так вот он опять умер...

"Опять"! Разве ему когда уже случалось прежде умирать?

- Прежде умирать? Нет! Или вы так смекаете, что у человека столько же жизней, сколько у кота? Да прозакладывай вы теперь что угодно, а он, бедняга, и не шелохнется: просто страсть, до чего он "крепко" умер! Кажется, никогда не пожелал бы я дожить до того дня. Лучшого друга, каким был для меня Бек Фэншо, я сам себе не пожелаю; знал я его, что называется, со всех сторон, а если ужь я знаю человека так же хорошо, как знал его, так я и льну к нему, и люблю его горячо... Это ужь "я" вам говорю! Как ни прикинь, а лучшого человека, лучшого спекулянта на повышение на всех рудниках никогда не бывало! Никто не слыхивал, чтобы Бек Фэншо когда нападал на друга с тылу. Но теперь ужь всему конец. Вы понимаете - всему конец! Теперь ужь все равно, его исчерпали до дна.

- Да кто исчерпал-то?

- Ну, смерть, кто же больше? И вот... вот... вот нам теперь приходится от него отступиться. Да, в самом деле! А все-таки, в каком суровом мире мы живем, а? Не так ли? Блестящий он был человек, задорный! Посмотрели бы вы на него, когда его заденут! Молодчина он был, а глаза, как стеклышко! Плюньте ему в лицо и дайте простору, где бы ему развернуться во всю и посмотрите, как чудесно он разбушуется. От этого он был всегда не прочь. Куда до него было любому индейцу!

- До кого, в чем?

"земли не целовал". Прости мне, друг, чуть было не обмолвился крутым словечком! Но, видишь ли, я страсть как надрываюсь на этом допросе, чтоб только изловчиться говорить в более мягких выражениях. Но все равно, нам надо от "него" отказаться, и, я так смекаю, никак без этого не обойдешься. Ну, так вот, если бы нам удалось вас залучить, чтобы помочь нам его спровадить...

- Сказать надгробную речь? Содействовать погребению...

- "Погребение", прекрасно сказано! Ну, да, в том и состоит наш маленький фокус. Мы хотим все устроить хорошо, чего бы это, понимаете, ни стоило. Он всегда был человеком щедрым и на похоронах его нечего скаредничать: надо, чтобы на гробу была тяжелая серебряная доска, шесть султанов на балдахине, негр на козлах в желтом казакине и остроконечной шляпе; кажется, довольно важно? И о вас, старина, мы тоже позаботимся усердно, все для вас будет, как подобает. И карету тоже для вас наймут, и все, что вам будет нужно. Только дыхните, и мы мигом справим все, что угодно. Мы и шесток для вас устроили, куда бы вам можно было влезть в доме No 1: можете смело прямешенько туда направляться. Ступайте-ка, да затрубите в рожок, и не торгуясь, можете себе не стесняясь стараться, как только возможно, разукрасить и обелить нашего Бека Фэншо: это был действительно самый невинный, самый "белый" изо всех людей на рудниках. Не бойтесь, вы не можете слишком сгустить краски. Этот человек никогда не выносил неправды, он сделал больше, нежели кто-либо другой для того, чтобы водворить в городе мир и тишину. Я сам был свидетелем, что он в какие-нибудь одиннадцать минут стер с лица земли четверых борцов. Если какое-либо дело необходимо было привести в порядок, не таковский он был человек, чтобы метаться, разыскивать, кому бы поручить это дело, но сам набрасывался на него, и устраивал все самостоятельно. Он был не из католиков... едва ли! Он даже преследовал их. Его любимым выражением было: "Ирландцы не нужны!" Но для него люди не представляли никакого различия, когда дело касалось законных нрав человека. Так, например, когда какие-то мошенники вздумали было вытаскивать колья из кладбищенского забора, он задал им жару! И отделал же он их, "вчистую"! Я сам там был, и сам видел.

- И в самом деле это было прекрасно... то есть, по крайней мере, с прекрасным намерением, каково бы ни было его исполнение, строго оборонительной формы или нет. Но были ли у покойного религиозные убеждения? Иначе говоря: чувствовал ли он себя в зависимости от высшей власти или признавал ли он её непреложность?

Опять наступило безмолвное раздумье.

- Ну, хорошо! Так, говоря попроще, был ли он когда причастен к какому-либо духовному строю, огражденному от тлетворного влияния времени и преданному самоотвержению в интересах нравственности.

- Перекочевывай на другую сторону, старина!

- Как я вас должен понимать?

- Ну, просто вы слишком для меня умны! Когда вы чуть возьмете влево, я каждый раз непременно принимаюсь клевать носом. Каждый раз, что вы закинете удочку, вы что-нибудь да поймаете, а мне положительно не везет. Ну, начнем новую игру: сдавай сначала.

- Да.

- Ну, хорошо... Что жь, ваш приятель хороший человек и...

- А, понимаю! Не козыряйте, пока я не посмотрю, что у меня за карты на руках. "Хороший ли он человек", так вы сказали? И слов даже не приберешь, вот он какой хороший! Да, самый лучший человек, какого только свет производил: вы бы на него не нарадовались!

"Он мог свободно искалечить любого американского ссыльного. Это он подавил бунт в самом начале, во время последних выборов; и все говорили, что Фэншо единственный человек, способный это сделать. Он ворвался в собрание с оружием в одной руке и с трубою в другой, и в какие-нибудь три минуты целых четырнадцать человек спровадил "во-свояси", в растяжку на оконных ставнях. Он наголову разбил возмутившихся и совершенно разсеял их, прежде чем кто-либо успел нанести ему хотя бы один удар. Он всегда стоял за мир и тишину; он не выносил смут и безпокойства. Да, это для города великая потеря, и нашим ребятам доставило бы большое удовольствие, если бы вы в проповедь свою ввернули нечто в этом роде: это было бы лишь должной справедливостью по отношению к нему.

"В один прекрасный день, когда негодяи вздумали бросать камнями в окна воскресной школы методистов, Бек Фэншо, до своему собственному побуждению, закрыл у себя приемы, взял с собою пару шестистволок и стал на-страже у дверей воскресной школы.

"Ирландцы не нужны", говорил он, - и они не подступились! Первейший и смелейший человек он был у нас в горах, честное слово! Он мог бегать проворней, прыгать выше, стрелять метче и выпивать больше головокружительной водки, не пролив ни капли, нежели кто-либо другой в целых семнадцати штатах. И это постарайтесь ввернуть туда же, старина: это больше всего другого придется по вкусу нашим молодцам. Вы можете еще смело прибавить, старина, что Бек никогда и не собирался "задать своей матери встряску".

- "Задать матери встряску!"

- Так точно. Любой из наших молодцов вам это подтвердит.

- Хорошо; но зачем же ему понадобилось бы "трясти" ее?

- Вот и "я" тоже говорю! Но есть люди, которые это делают.

- Ну, пожалуй, и из таких попадаются.

- По моему мнению, человек, позволяющий себе хоть какие бы то ни было резкости в обращении с матерью своей, должен бы...

- Оставим это, старина: твой мяч прокатился мимо за решетку. К чему я подбирался, так это к тому, чтобы сказать, что он никогда "не бросал" своей матери; поняли вы, наконец? Нет еще? Неужели? Он ей устроил дом, в котором она жила, и давал ей денег; он ухаживал за нею и заботился о ней все время; а когда с нею приключилась оспа, - чорт меня побери! - кто, как не он, сидел ночи напролет и няньчился с нею? Прошу прощения, но это сорвалось ужь у меня невольно, слишком неожиданно для вашего покорного слуги. Вы обошлись со мной, как с джентльмэном, а я не такой человек, чтобы обидеть вас нарочно. Я думаю, что вы белее белого; я думаю, вы прямой человек. Вы нравитесь мне и я смажу кого ни попало, если кто не будет со мной согласен. О буду его мазать до того, что он себя не узнает. Ну, по рукам!..

Еще одно братское рукопожатие, и он удалился.

"ребята" не могли желать лучшого. Таких чудес великолепия на похоронной церемонии не видано было в Виргинии. У окон, на крышах и на тротуарах собралось множество зрителей, привлеченных таким торжественным зрелищем, какое представляла из себя печальная колесница, украшенная султанами из перьев; металлическия ленты, от которых веяло грустью и слезами; закрытые рынки и магазины; знамена, поднятые лишь наполовину; длинное, медленно подвигавшееся погребальное шествие тайных обществ, военных и пожарных отрядов, пожарные трубы, задрапированные в траур, коляски с должностными лицами, граждане в экипажах и пешие... И много, много лет спустя погребальное шествие Бека Фэншо служило мерилом для определения степени совершенства того или другого общественного зрелища в штате Виргинии.

Скотти Бригс, в качестве главного лица, поддерживающого конец покрова, играл выдающуюся роль в погребальной процессии; а когда проповедь была уже окончена и последния слова молитвы об упокоении души умершого умолкли, Скотти промолвил негромким, но прочувствованным голосом:

- Аминь!.. Ирландцы не нужны!

Это тяжеловесное заключение, повидимому, не имело никакого отношения к проповеди и, по всей вероятности, было не что иное, как скромная дань памяти отошедшого друга: ведь, по словам самого Скопи, это было его собственное словечко.

В позднейшия времена Скотти Бригс отличился тем, что оказался единственным из всех виргинских шалопаев, какого мне когда-либо удавалось приобщить к св. церкви. Тогда-то и проявилось, что он человек, склонный от природы вмешиваться в ссору, вступаясь всегда за слабейшую сторону, благодаря врожденному благородству духа: далеко не ничтожный материал для лепки из него христианина. Обращение его в веру истинную не поколебало его великодушия, не уменьшило его смелости. Напротив, оно дало более тонкое и разумное направление одному и более широкое поле деятельности другому. Что же удивительного, если занятия в его воскресной школе шли успешнее, чем в других? Мне кажется, ровно ничего! Он говорил со своей мелюзгой на языке, который был ей понятен, и мне выпало на долю счастье, за месяц до его кончины, слышать, как он рассказывал своим ученикам умилительно прекрасную историю Иосифа и его братьев... не справляясь с книгой.

слушали его с таким всепоглощающим любопытством, которое ясно показывало, что они, также как и он сам, не понимали, что это оскорбительно для священной истории.