Простодушные у себя дома и за границею.
Часть первая. Простодушные у себя дома.
Глава III.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Простодушные у себя дома и за границею. Часть первая. Простодушные у себя дома. Глава III. (старая орфография)

ГЛАВА III. 

Первые двадцать шесть могил в Неваде. - Важнейшия лица в графстве. - Человек, убивший десяток себе подобных. - Судьбище. - Образчик присяжных заседателей. - Частное кладбище. - "Отчаянные" или "Головорезы". - Кого они убили. - Пробуждение усталого путника. - Удовлетворение помимо дуэли.

Первые двадцать шесть могил на виргинском кладбище были заняты людьми, приявшими насильственную смерть, говоря проще - убитыми. Так все говорили, так и думали; так всегда и все будут говорить и думать. Причина, по которой совершалось столько убийств, заключается в том, что в новом рудниковом участке преобладает грубейший, невежественный элемент, и что там никто не внушит к себе страха и уважения, пока не "убьет кого-нибудь". Таково было ходячее, общеупотребительное выражение.

Если являлась совершенно незнакомая личность, никто не спрашивал, способный ли он, честный, трудолюбивый человек? От него требовалось, чтобы он только "убил человека". Если же нет, то он спускался в мнении всех до своего естественного и настоящого положения, положения человека, не имеющого значения. Если ему уже случалось убивать людей, то степень радушия, с каким его встречали, измерялась числом убитых им людей. Тяжело и безуспешно приходилось добиваться влиятельного положения тому человеку, руки которого не были обагрены кровью; но если у кого на душе лежало с полдюжины убийств, того ценили высоко и сами искали его знакомства.

Некоторое время в Неваде нотариусы и издатели, банкиры и вожди "головорезов", вожди шулеров и содержатели салонов стояли на равной ступени в общественном мнении, то есть на верхней. Самым дешевым и легчайшим способом сделаться влиятельным человеком было стоять за прилавком и продавать водку, а в галстухе носить большую брилльянтовую булавку. Не могу ручаться, но, кажется, здесь содержатель "салона" занимал положение в обществе даже чуть-чуть повыше, чем кто бы то ни было другой из его членов. Его мнение имело вес. На его стороне было преимущество заранее с достоверностью говорить о том, как пройдут выборы. Никакое значительное общественное движение не могло имело успеха без поддержки и без руководительства главнейших содержателей "салонов". Считалось даже большим благоволением со стороны главного содержателя "салона", если он соглашался служить в управлении или в обществе ольдермэнов (то есть членов городского управления). Честолюбивые юноши едва ли так стремились отличиться в юридической, военной или морской среде, как добиться отличия в виде приобретения в собственность такого "салона".

Быть содержателем "салона" и в то же время убить человека - значило сделаться знаменитым. Поэтому читатель не сочтет удивительным, если я скажу, что не одного человека убили в Неваде почти без повода к раздражению, до того убийца горел нетерпением скорее приобрести "добрую славу" и стряхнуть с себя удручающее чувство, что к нему равнодушны его товарищи. Я сам знал двух молодых людей, которые попробовали было, ради славы, убить других, но вместо того за свои старания сами поплатились жизнью. В ушах этого рода людей замечание: "Вон идет тот, что убил Биля Адамса!" было более высокой и приятной похвалою, нежели какие-либо иные хвалебные речи, произнесенные устами человеческими.

Люди, умертвившие первых двадцать шесть человек, водворившихся на кладбище в Виргинии, так и остались не наказанными. Но по какой причине? А по такой, что, учреждая суд, присяжных, Альфред Великий знал, какая это прекрасная выдумка для того, чтобы обезпечить торжество справедливости в его время; но не знал, что положение дел в девятнадцатом, веке изменится настолько, что суд присяжных, наоборот, окажется самым остроумным и самым непреложным средством, какое только ум человеческий способен придумать для того, чтобы совершенно погубить всякую справедливость... если он сам не явится из могилы и не изменит порядок судопроизводства, сообразно с необходимостью. Ну, мог ли он себе тогда представить, что мы, дураки, будем продолжать еще держаться этого судебного порядка даже и тогда, как обстоятельства лишат его полезных сторон? Мог ли он также себе представить, что мы будем продолжать употреблять его систему измерения времени свечами после того, как мы уже изобрели хронометры? В его время новости не могли разноситься быстро; вот почему легко можно было найти комплект присяжных заседателей - людей честных, развитых, умных, которые еще ничего не слышали о деле, подлежащем их разсмотрению. Но в наше время почт, газет и телеграфов его порядок судопроизводства вынуждает нас приводить к присяге состав, дураков и негодяев, так как этого рода порядок строго исключает из него честных и умных, развитых людей. По этому поводу припомнился мне один из тех печальных фарсов, которые разыгрывались в г. Виргинии и которые мы величаем судебным разбирательством.

Один из знаменитых головорезов убил г-на В., доброго и достойного гражданина Виргинии, самым легкомысленным и хладнокровным образом. Понятно, газеты были переполнены подробностями этого происшествия, и всяк, кто только мог читать, уже читал об этом; кто только не был глух или нем или совсем ужь идиот, всяк непременно говорил об этом.

Составили список присяжных и принялись допрашивать г-на Б. Л., выдающагося банкира и достойного гражданина, точно так же, как его допросили бы во всяком другом американском суде.

- Слышали вы что-нибудь об убийстве?

- Слышал.

- И вели по этому поводу разговоры?

- Вел.

- Составили вы себе мнение или высказали его?

- Да.

- Читали о нем газетные отчеты?

- Да.

- Так вы нам не нужны!

Поочереди тем же порядком были допрошены и устранены: всеми уважаемый умный священник; известный своими благородными стремлениями и своей честностью купец; управляющий рудниками горный инженер, весьма образованный и пользующийся безупречной репутацией и, наконец, владелец прекрасно установленной кварцовой мельницы. Каждый из допрашиваемых говорил, что ни молва людская, ни газетные отчеты не поколебали его воззрения настолько, чтобы клятва под присягой заставила его уклониться от прежде составленного мнения и от постановки безпристрастного приговора, прямо вытекающого из установленных фактов. Но, конечно, на таких людей в этом деле нельзя было положиться: только невежды могли быть настоящими вершителями незапятнанного правосудия.

Когда были уже истощены все надлежащие вопросы, тогда составилась группа присяжных в двенадцать человек, присяжных, которые присягнули в том, что не слыхали, не читали, не говорили и не высказывали никакого мнения об убийстве, о котором знали даже стада в "загоне", индейцы в степных камышах и, наконец, чуть ли не камни мостовой! Этот суд присяжных состоял из двоих "разбойников", двоих "политиков" пивной последняго разряда, троих виноторговцев, двух фермеров, которые и читать-то не умели, и еще троих ослов-идиотов во образе человека. И в самом деле оказалось, что "поджог" и "кровосмешение" в его понятиях значили одно и то же.

Присяжные постановили приговор: "Нет, не виновен!" Можно ли было ожидать от них чего-либо другого?

только потому, что они были хороши тысячу лет тому назад. В наше время, если порядочный человек, который занимает почетное положение в обществе, который и умен, и честен, клятвенно утверждает, что в его глазах торжественная клятва имеет больше веса, нежели уличная молва и болтовня газетных репортеров, основанная на пустых слухах, разве такой человек не стоит целой сотни присяжных, которые приносят присягу в своей глупости, в своем невежестве? В его руках правосудие было бы более обезпечено, нежели в руках этих людей. Почему же нельзя изменить этот закон о суде присяжных так, чтобы он дал людям умным и честным права, равные правам дураков и негодяев? Разве это справедливо отдавать такое предпочтение какому-нибудь одному классу общества и клеймить полной бездарностью другой, тем более в такой стране, которая ставить себе в заслугу, что все её граждане одинаково равноправны и свободны? Я кандидат на судебные должности; я хотел бы войти в сделку с постановлениями закона. Я хотел бы так именно их видоизменить, чтобы они сулили награду за ум и за честность, а дураков на порог бы не пускали в зал суда, да и не только их одних, а всех "сиволапых" и не умеющих читать по печатному. Но в этой попытке спасти свое отечество я "дам осечку".

Начиная эту главу, я имел в виду сказать кое-что о сословии "desperado" ("головорезов") во времена процветания Невады. Стремясь обрисовать вам эту эру в этой земле, пропустив без внимания кровавые расправы и резню, было бы равносильно стремлению изобразить царство Мормонов, пройдя молчанием их полигамию.

В то время "десперадо" попирал мостовую своей дубинкой, помеченной числом его кровавых деяний, и если он мимоходом удостоивал кому кивнуть головой в знак того, что узнал, кто ему поклонился, последний чувствовал себя счастливым в продолжение целого дня. Особое уважение оказывалось такому "десперадо", который пользовался широкой известностью и имел свое собственное "частное кладбище", - как было принято в то время выражаться; и такое "особое уважение" все ему оказывали весело, охотно. Когда он выступал вдоль по тротуару, нарядившись в долгополый сюртук, в лакированные тупоносые сапоги и в изящную, широкополую шляпу, нахлобученную на левый глаз - грубая, мелочная чернь разступалась, давая дорогу такой великой особе. Когда он входил в ресторан, слуги бросали банкиров и купцов для того только, чтобы осаждать его предложениями самых ревностных услуг. Когда он грудью пролагал себе дорогу в толпе, те, кого он толкал, круто обертывались в пылу негодования; но, узнав его, поспешно извинялись. В ответ на эти извинения, их встречал взгляд, от которого у них в жилах застывала кровь в то время, как за выручкой так и сиял довольством завитой целовальник с дорогой булавкой на груди, гордый тем, что прочное знакомство давало ему права обращаться к знаменитости с довольно безцеремонным замечанием вроде нижеследующого:

- Как поживаешь, Биль, дружище? Рад, очень рад с тобой повидаться, старина. Чего прикажешь, - все того же, "прежнего"?

Это "прежнее", понятно, должно было означать его обычный, прежний напиток.

известностью: но до некоторой степени, конечно. Но их слава казалась и жалкой, и слишком ограниченной в сравнении с громкой известностью таких людей, как, например, Сам-Браун, Джэк Вилльямс, Билли Муллиган, "Фермер" Пиз, "Деньгоцап" Майк, Джэк "Рябой", Джонни "Эльдорадский", Джэк Мак-Наб, Джо Мак-Джи, Джэк Харрис, Петр "Шестопалый" и др. Их был целый ряд! Все они были молодцы и жизнь их была всегда у них в руках. Надо им отдать справедливость, что убийства свои они совершали между собою, убивая друг друга, и лишь изредка обижали мирных граждан, потому что считали недостойным себя прибавлять к своим трофеям такую дешевую игрушку, как убийство человека, который не умел ружья в руках держать. Они убивали и вызывали друг друга на бой из-за самых пустяков и ждали и надеялись, что и их в свою очередь убьют таким же образом; у них почти за стыд считалось умереть иначе, как "в сапогах на ногах", как они выражались.

Мне, кстати, вспомнился один пример такого презрительного отношения к такой мелкой дичи, как жизнь частного гражданина.

Однажды поздно вечером я ужинал в ресторане с двумя репортерами и с одним маленьким типографщиком, по имени ну, хоть, Браун (не все ли равно, как его назвать?). Но вот, откуда ни возьмись какой-то незнакомец в долгополом сюртуке, который не заметил, что на стуле лежала шляпа Брауна и уселся на нее. Крошка-Браун вскочил на ноги и в один миг сделался очень дерзким.

Незнакомец улыбнулся, разгладил злополучную шляпу и преподнес ее Брауну с многочисленными извинениями, на почве колкого сарказма, и просил Брауна пощадить его, не предавать смерти. Браун скинул сюртук и вызвал дерзкого на бой, из кожи лез, чтоб только его оскорбить и пристращать, сомневался в его храбрости, издевался над нею; убеждал и даже умолял его подраться. Тем временем незнакомец отдал себя под нашу защиту, в комическом виде прикидываясь, что приходит в отчаяние.

Но вот он принял более серьезный тон и проговорил:

Я более чем равный вам по силам, стоит только мне начать. Я буду иметь честь, представить вам наглядные тому доказательства, и если после этого мой новый друг будет продолжать стоять на своем - я постараюсь удовлетворить его!

- на одном из них было жаркое внушительного вида. Затем он сел, приподнял стол за один его конец и поставил две его крайних ножки себе на колени. Уцепившись зубами за край стола, он стал зубами тащить его книзу и тянул до тех пор, пока противоположный конец не стал в уровень с этим, т. е. с высоким концом; вместе с ним стали блюда, посуда и все остальное. Он объявил, что может так же точно зубами приподнять боченок с гвоздями. Он взял обыкновенную стеклянную кружку и выкусил из нея большой полукруглый кусок; затем обнажил перед нами грудь свою и показал целую сеть порезов ножом и шрамов от пуль; показал нам еще несколько таких шрамов и порезов на руках и на лице и сказал, что может смело утверждать, что в теле у него засело еще столько пуль, что их хватило бы отлить целую свинцовую свинью. Он весь был вооружен с головы до ног... В заключение он объявил, что он мистер "такой-то" из Карибу и нас объял трепет, когда мы услыхали такое знаменитое и грозное имя. Я бы, пожалуй, его прямо напечатал, но мною овладевает тревожное сомнение. А ну, как он пожалует ко мне, да меня и зарежет?

Окончив, незнакомец в последний раз спросил, велика ли еще у Брауна жажда пролить кровь?

Браун мигом раскинул умком и... пригласил "врага" отужинать с ним вместе.

Если читатель позволит, в следующей главе я сгруппирую несколько примеров из жизни наших горных деревушек и поселков встарину, когда там процветал "десперадоизм". Мне довелось как раз быть там в то время. Читатель может тогда подметить некоторые особенности нашей общественной жизни; может проследить также и за тем, как, например, - в новой еще стране, - одно убийство влечет за собой другое.