Простодушные у себя дома и за границею.
Часть первая. Простодушные у себя дома.
Глава VI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Простодушные у себя дома и за границею. Часть первая. Простодушные у себя дома. Глава VI. (старая орфография)

ГЛАВА VI. 

"Восточная еженедельная газета". - Готовый услужливый редактор. - Централизация талантов. - Герои и героини. - Приглашен посторонний писатель. - Чрезвычайный, необыкновенный роман. - В высшей степени романическая глава. - Влюбленных разлучили!.. - Герой превзошел Иону. - Потерянная поэма. - "Старый лоцман". - Буря в канале озера Эри. - Лоцман Доллингер. - Страшнейший шторм. - Опасность ростет! - Кризис совершился. - Спасены словно чудом.

Порок цвел пышным цветом в самый светлый период нашего процветания. Салоны были переполнены гостями, полицейския присутствия также; картежные и другие притоны, и тюрьмы, это неопровержимое доказательство высшей степени процветания окрестных приисков, да и во всех других вообще, были на лицо. И в самом деле, разве это не верно? Полицейское присутствие, которое битком набито, - вот вернейший признак, что торговля идет бойко и денег вдоволь. Впрочем, есть еще и другой признак, который является напоследок; но когда он явился, он безусловно и вне всяких сомнений устанавливает факт, что время "процветания" в полном разгаре.

Этот признак - появление на свет "литературной" газеты.

"Восточная Еженедельная газета", "посвященная вопросам литературы", появилась в г. Виргинии. Всех литераторов приглашали в сотрудники; мистер Ф. должен был ее издавать. Он был удачный фехтовальщик пером и такой человек, который мог говорить весьма кстати и вместе с тем напрямик, довольно круто. Однажды, когда он был еще издателем "Союза", он весьма своеобразно расправился с противником, нападавшим на него в целых двух столбцах, и нападавшим рьяно и безпорядочно. В ответ ему он напечатал одну единственную строчку, в которой на первый взгляд заключался комплимент торжественный и грандиозный: "Логика нашего противника так же безмятежна, как Божественный покой..." и затем представлял читателю в памяти или в размышлении своем снабдить это замечание иным и более разнородным смыслом, если ему угодно, с помощью остальной части этой библейской выдержки: "...тем, что она превосходит человеческое разумение..."

Об одном маленьком захолустном, полуголодном приходе, не имевшем других средств к существованию, как только нападать на случайных проезжих которые останавливались у них на денек-другой проездом на почтовых, он сказал однажды, что у них в церковном служении подверглась видоизменениям "Молитва Господня" вроде следующого: "Нашего "путника" насущного даждь нам днесь"!...

От "Восточной Газеты" мы ждали великих подвигов. Само собою разумеется, она не могла же обойтись без оригинального романа; итак, мы расположились пустить в дело все главные силы нашего товарищества.

М-с Ф. талантливая романистка "совершенной" школы; иного названия я не мог бы применить к такой литературной школе, герои которой полны изящества и всяческих совершенств. Она написала вступительную главу романа и в ней знакомила нас с прелестной "простушкой" блондинкой, которая не говорила ни о чем, кроме как о поэзии и жемчугах, и была добродетельна... даже до эксцентричности. Она же познакомила читателя с молодым герцогом-французом, преисполненным чрезмерной утонченности и влюбленным в блондинку.

Неделю спустя по стопам романистки пошел и мистер Ф. со своим блестящим поверенным, который принялся приводить в безпорядок герцогския владения, и с блестящей молодой особой из высшого общества, собиравшейся прельщать герцога и раздражать аппетит блондинки. На третью неделю, за мистером Ф. последовал мистер Д., мрачный и кровожадный издатель одной из ежедневных газет. Он нам изобразил таинственную личность, человека, который расплавлял металл, вел беседы с дьяволом в глухую ночь в пещере и составлял гороскопы героев и героинь, но в таком именно духе, чтобы в будущем припасти им множество напастей и тревог и посеять в публике серьезный и полный таинственного ужаса интерес к роману. Он же вывел закутанного и замаскированного злодея из мелодрамы, устроил его на жалованьи у кого-то, чтобы по ночным дорогам выслеживать герцога с отравленным кинжалом в руке. Он также произвел на свет кучера-ирландца, который служил у светской молодой особы с специальным назначением носить "billets-doux" герцогу.

Около того времени в Виргинию прибыл совершенно посторонний чужеземец с весьма литературным складом ума; довольно мелочной он был человек, но весьма тихий и ненавязчивый, даже почти равнодушный. Он был так кроток, его манеры были так приятны и так ласковы (был ли он в трезвом или в пьяном виде, безразлично), что с ним дружили все решительно, кто только сталкивался с ним. Он просил, чтобы ему доставили литературную работу, и дал такия очевидные доказательства своего легкого и опытного "пера", что мистер Ф. тотчас же пригласил его помогать нам писать роман. Его глаза должна была следовать за главой мистера Д., моя - была следующая.

Что жь делает этот господин? Он тотчас же пошел и напился, а затем отправился домой, к себе на квартиру, и сел за работу. Воображение его было в состоянии хаоса, а этот хаос - в состоянии безумной, необузданной деятельности. Легко догадаться о результатах, которые это состояние повлекло за собой.

Он пробежал главы своих предшественников, нашел в них множество героев и героинь, уже созданных ими, и совершенно был ими доволен, решив, что больше не введет новых. С полной самоуверенностью, какую дает водка, и с тем самодовольством, которое присуще её рабам, он и сам погрузился в работу с особенной любовью. Он женил кучера на великосветской молодой девице, ради того, чтобы ввести в роман скандал; герцога женил на мачихе блондинки, ради того, чтобы произвести сильное впечатление; прекратил жалованье "злодею-десперадо"; создал недоразумение между дьяволом и заклинателем; предоставил все владения герцога в распоряжение злого поверенного; заставил разнузданную совесть последняго привести его к пьянству, а следовательно к delirium tremens, по-просту к белой горячке, а затем и к самоубийству; заставил кучера свернуть себе шею; свел его вдову к погибели и смерти от позора и поношения, от недостатка в сочувствии, нищеты и, наконец, чахотки; привел блондинку к тому, чтобы броситься в воду, оставив на берегу свое платье, с обычной запиской, приколотой булавкой: в этой записке она прощала горцогу и надеялась, что он будет счастлив, а также открывала ему тайну, что он был женат на своей собственной матери, которую давно потерял из вида, но теперь, благодаря её указаниям, мог узнать по традиционной родинке на левой руке, что он же, герцог, погубил свою сестру, которую он давно потерял из виду; устроил весьма подходящее и даже необходимое самоубийство герцога и герцогини для того, чтобы удовлетворить чувству поэтического правосудия; разверз землю и заставил заклинателя в нее провалиться с обычным дымом и громом и запахом серы, а в заключение обещал, что в следующей же главе, после поголовного следствия, он займется главным из действующих лиц романа, оставшихся еще в живых, и разскажет читателям, что случилось с самим чортом...

Читался его роман с изумительной легкостью и быстротой и с такой убийственной серьезностью, что даже смеяться можно было, и смеяться до упаду, до того, что впору было задохнуться. Но он поднял массу воинственного возбуждения: все другие романисты были вне себя от ярости. Смиренный чужеземец, еще наполовину не достигший состояния трезвости, держался кротко и смущенно под смертоносным огнем проклятий, поглядывая то на того, то на другого из нападающих, и только недоумевал: что мог он сделать для того, чтобы вызвать подобную бурю? Когда же, наконец, наступило затишье, тогда он начал свою отповедь мягко и убедительно:

- Не помню в точности, что я мог написать, но я уверен, что прилагал все старания к тому, чтобы писать как можно лучше, и знаю, что цель моя была - сделать роман не только приятным для чтения, но правдоподобным и поучительным, и...

Однако, бомбардировка опять возобновилась.

Романисты накинулись на его неудачно выбранные прилагательные и принялись разбивать их целым градом обличений и насмешек, и таким образом осада продолжалась. Каждый раз, что чужестранец пытался умиротворить врага, он только ухудшал общее положение дел. В заключение он предложил, что напишет за-ново злосчастную главу, и это предложение остановило неприятельския действия. Негодование постепенно улеглось и усмирилось: мир был снова водворен, а страдалец-сочинитель получил возможность в безопасности удалиться в свою цитадель.

Но, за беду, по дороге туда его злой дух принялся его искушать и он опять напился, и опять его воображение ошалело, опять его герои и героини понеслись вперед в бешеной пляске, и опять таки все это было проникнуто таким убеждением в серьезности и порядочности, каким отличался и его первоначальный труд. Опять он ставил своих действующих лиц к самые невероятные положения, заставлял их выкидывать самые удивительные штуки и вести самые невероятные разговоры, какие только можно себе представить. Но, нет! Описать эту главу нет возможности. Она была симметрично несоразмерна, она была художественно нелепа, она заключала в себе объяснительные примечания (внизу текста), которые были так же любопытны, как и сам текст. Я помню одну из таких сцен и могу предложить ее в виде образчика всех остальных.

Он видоизменил характер блестящого адвоката и сделал из него великодушного, превосходного малого; наградил его славой и богатством и установил его возраст в тридцать три года. Затем заставил блондинку, чрез посредство заклинателя и злодея мелодрамы, сделать открытие, что герцог хоть и питал особую любовь в её деньгам и стремился ими завладеть, но в то же время чувствовал тайное влечение к молодой барышне-аристократке. Задетая за живое, она с него перенесла свою привязанность на блестящого адвоката, который отвечал ей тем же с самым сокрушающим пылом. Но в таком господине её родные не нуждались: им надо было герцога; они так и решили, что добудут себе герцога во что бы то ни стало, хоть в то же время сами признавались, что после него они отдадут предпочтение адвокату.

Весьма естественно, что блондинка стала худеть и увядать. Родители её встревожились. Они умоляли ее выйти за герцога, но она ничего слушать не хотела и продолжала сохнуть. Тогда они составили такой план: они предложили дочери выждать год и один день, а затем, если по истечении этого срока она все еще не будет чувствовать желания выйти замуж за герцога, они дадут ей свое добровольное разрешение выйти за адвоката. Результат этого заявления был такой точно, какого они ожидали: с ним вместе вернулись к молодой девушке и бодрость, и веселость, и здоровье. Тогда родители принялись приводить в исполнение вторую меру: они уговорили своего годового доктора, чтобы он прописал продолжительное путешествие по морю и такое же продолжительное по суше, дабы основательно возстановились силы прелестной блондинки, а сами пригласили герцога ехать с ними вместе. Они считали, что постоянное присутствие герцога и продолжительное отсутствие блестящого адвоката сделают остальное. (Адвоката же они, конечно, с собой не приглашали).

Герцог и вся его компания старались с возможно большим достоинством вести себя в таком неловком положении, путешествие шло своим порядком, и корабль приближался к Американскому материку. Но вот в каких-нибудь двухстах милях от Нью-Бедфорда корабль воспламенился и сгорел до полного уровня с водою; из всего экипажа, из всех пассажиров удалось спастись только тридцати человекам. Они блуждали по морским волнам целых пол-дня и целую ночь; в числе их были и наши друзья. Благодаря сверхъестественным усилиям, адвокат ухитрился спасти прелестную блондинку и её родителей: он неутомимо переплывал то туда, то обратно разстояние в двести ярдов и каждый раз на своих плечах исправлял одного из членов семьи, причем красавицу, конечно, спас раньше других. Герцог же сам позаботился о своем спасении.

На утро два китоловных судна подплыли к месту катастрофы и спустили шлюпки. Погода была бурная и усаживание в шлюпки, присланные за потерпевшими, совершилось с большим смятением и возбуждением. Адвокат мужественно исполнял свою обязанность в качестве покровителя слабейших: он помог перебраться на шлюпку сначала своей блондинке, изнуренной и лежавшей в обмороке, затем её родителям и еще некоторым из пассажиров. Герцог сам помог себе перебраться туда же. Затем чей-то ребенок свалился за борт на противоположном конце плота, и юрист бросился туда на помощь, где человек пять-шесть уже старались выудить младенца из воды, подгоняемые криками и воплем его матери. Затем юрист так же стремительно бросился обратно, но... опоздал на несколько секунд: шлюпка с красавицей-блондинкой только-что отчалила. Поэтому ему пришлось сесть в другую и переправиться на другое китоловное судно.

Буря разыгралась и разогнала корабли в разные стороны, далеко один от дрзшого, и понесла их, куда ей вздумалось. По прошествии трех дней, когда буря утихла, корабль красавицы-блондинки очутился в семистах милях от Бостона, а другой - на семьсот миль южнее того же порта. Капитан китоловного судна, на котором ехала блондинка, должен был сделать рейс в северной части Атлантического океана и не мог вернуться так далеко в обратный путь (т. е. на семьсот миль южнее, чем Бостон), ни даже зайти на стоянку в какой-либо порт, не имея на то особых приказаний. Таковы ужь морские законы. Капитан, который вез юриста, был обязан крейсеровать в скверной части Тихого океана и он тоже не мог ни вернуться, ни зайти в какой-либо порт без особых приказаний. Все деньги, все вещи юриста были в той шлюпке, где была красавица-блондинка, а следовательно и уехали вместе с нею на корабль, приютивший ее. Поэтому капитан, чтоб не везти юриста даром, заставил его работать, как простого матроса, в виде платы за проезд. Почти год проплавали оба судна в океане, и, наконец, одно из них очутилось за берегами Гренландии, а другое в Беринговом проливе.

Давно уже блондинку уговаривали и почти уговорили утешиться объяснением, что юрист мог утонуть безследно, прежде чем китоловные суда добрались до плота. И вот, под влиянием мольбы родителей своих и самого герцога, она было уже решилась примириться с судьбою и приготовилась к ненавистному для нея браку, но все же не хотела уступить ни одного дня из назначенного срока. Как ни тянулись недели за неделей, а время шло вперед и срок приближался; ужь отданы были распоряжения приготовить корабль к празднованию брачной церемонии, церемонии на море, среди льдов и моржей.

"Еще дней пять, и тогда - всему конец! - думала красавица-блондинка, вздыхая и роняя слезы. - О, где он, мой верный друг, где мой любимый? Зачем, зачем он не спешит меня спасти?"

разстоянии пяти тысяч миль от нея и двух тысяч миль от Рога, вот и нея причина, почему он не мог ничего знать и не спешил. Он и попал в кита, да не совсем метко: нога у него поскользнулась, он упал прямо в пасть кита и спустился в желудок, вниз по горлу... Целых пять дней он был без сознания, а когда очнулся, то услышал над собою чьи-то голоса; дневной свет врывался в отверстие, которое было сделано в шкуре кита. Юрист вылез наружу и тем не мало изумил матросов, которые грузили на палубу ворвань (китовый жир). Он тотчас же узнал свой корабль и поспешил броситься туда; застал врасплох сочетавшихся браком уже перед алтарем и воскликнул:

- Остановите обряд! Я здесь! Приди в мои объятия, о, дорогая!

* * *

К этому необычайному образчику литературы были приложены примечания, в которых автор старался объяснить и доказать, что все вышеизложенное весьма могло произойти и не заходило за пределы вероятного. Так, например, он говорил, что факт передвижения кита в какие-нибудь пять дней на разстоянии в пять тысяч миль - от Берингова пролива до берегов Гренландии, чрез Арктическия воды - он заимствовал у Чарльза Рида в его романе: "Люби меня не страстною, но долгою любовью", и что это уже достаточно твердо устанавливает факт, что подобного рода вещи могут быть; он приводил пример пророка Ионы, как доказательство того, что человек в состоянии прожить несколько дней во чреве кита; да к тому же присовокупил еще, что если духовный оратор мог выдержать этот искус в течение трех дней, то светскому вполне возможно выдержать целых пять!

В издательском святилище теперь забушевала страшнейшая буря. Смиренного чужеземца немедленно разсчитали, швырнув ему в лицо его рукопись. Но он и без того уж слишком затянул дело и никто больше не мог поспешить написать за-ново эту главу; поэтому газета вышла без романа в фельетоне. Газета была слабенькая, еле-еле перебивающаяся изо-дня-в-день, и отсутствие в ней романа, по всей вероятности, поколебало доверие публики. Как бы то ни было, прежде нем вышло в свет его продолжение, "Восточная Неделя" отошла в вечность, испустив дух так же безмятежно, как новорожденный младенец.

Однако, были сделаны попытки воскресить ее, придав ей кажущееся достоинство в виде внушительного заглавия, и м-р Ф. сказал, что "Феникс" было бы самым настоящим названием, так как оно вызывало бы мысль о возрождении из её собственного праха в новых и дотоле еще неслыханных формах но роскоши своей. Но какой-то ловкий франт из дешевеньких, мелких газетных репортеров предложил нам лучше назвать ее "Лазарь". А так как люди вообще не особенные знатоки Священного Писания, то принято думать, что Лазарь, возставший из мертвых, и Лазарь-нищий в притче Христовой одно и то же лицо. Вот почему новое название газеты сделалось посмешищем всего города и убило газету наповал.

несколько рифмованных строк, которые почитал стихотворениями; и для меня было большим огорчением, что мое произведение осталось недоконченным на "первой странице" газеты и так и не появилось на свет Божий. Но "время идет, месть ужь близка... и вот, я могу привести их тут же: оно будет служить как бы слезой, пролитой в воспоминание о погибшей "Восточной Неделе". Тема, т. е. собственно не главная тема, а та сбруя, в которую она одета, по всей вероятности, была подсказана старой песней, под заглавием "Бушующий пролив", но в точности я ужь теперь не помню. Помню только, что в то время мне казалось, что мои вирши были самою талантливой поэмой нашего века.

Старый лоцман.

То было на озере Эри; я отплыл в один прекрасный летний день в дальний путь, в Албанию, вместе с отцом и с матерью моей.

* * *

В тот день из-за туч в полдень нагрянула жесточайшая буря. Она высоко взгромоздила морские валы и наполнила ужасом наши сердца.

* * *

Кто-то вбежал и крикнул: "Подтяните лодку! Прошу вас, подтяните! Да подтащите жь ее, Боже мой, пока еще не поздно!"

* * *

"Свою жену, своих малюток я никогда уж больше не увижу!"

* * *

Тогда наш лоцман Доллингер в немногочисленных, но благородных словах промолвил так:

- Не бойся! Положись на Доллингера, и он вас выручит!

* * *

Лодка ехала дальше. Испуганные мулы шли напролом в грозу и дождь, и смело плелся позади с хлыстом мальчик-погонщик, несмотря на всю опасность своей позиции.

* * *

- На корабль, на корабль! - кричал капитан. - Не пускайтесь в путь в такую бурю! - Но обезумевшие, разъяренные мулы все-таки неслись себе вперед и все-таки шел за ними мальчик.

* * *

"Увы, мне это ясно, самая страшная опасность не там, а здесь, у нас на море!"

* * *

Итак, будем бороться, пока в нас еще не угасла жизнь, будем стараться спасти всех на корабле; а затем умрем, если надо будет умереть! Пусть... Не решаюсь вымолвить это слово!

* * *

И тогда сказал так Доллингер, лоцман Доллингер, голова которого виднелась над всей командой: "Не бойтесь! Положитесь на Долдингера, и он выручит вас!"

* * *

- Под мост! под мост! - Все опустили головы; судно стремительно пронеслось. Мы миновали мельницу, мы миновали церковь, поселки и нивы. И весь мир, казалось, выбежал на нас смотреть и понесся вдоль берега

* * *

с громким воплем. - Увы, дождь стоит стеною! Бурный вихрь шумит, ревет!.. Увы, что будет с этим смелым судном и с его командой? Неужели ничто не может им помочь?

* * *

под защиту навеса житницы, виднелись хрюкающия свиньи, с соломою в пасти, и... бушующая морская пена!

* * *

- Судно кренит!.. Оно колеблется! Вот!.. Теперь дай ему волю! Если его не сдержат штаги и оно выйдет из ветра, все мы тогда... - и капитан громко крикнул: - Ура! Ура!.. Держи! Подтяни снасти!.. Господи, что за буря!.. Эй, мальчик, потяни еще за хвост своего отсталого мула.

* * *

- Эй, облегчите судно! Эй, люди, к помпам! Эй, бросить лот! Три с четвертью фута! Быстро мелеет! Три полных фута! Три-и-и фута! Только, только что три!.. - вскричал я в ужасе: - О, неужели нет спасения?

* * *

В то время, как судно мчалось все вперед, промолвил Доллингер, наш старый лоцман Доллингер:

- Не бойтесь ничего! Положитесь на Доллингера, и он выручит вас!

* * *

И прямо, прямо, как бичева самострела, наше судно все неслось вперед, и лот показывал все меньше, а впереди бушевала ужаснейшая буря!..

* * *

- Рубить буксир {Буксирный канат.}!.. Пристрелить мулов!.. Но уже поздно, поздно!... Вот толчек!..

Еще узел {"Узел" морск. термин для обозначения пройденного пространства.}, и злополучный корабль вошел бы в спасительный шлюз!

* * *

Тогда собралась вся команда корабля и обменялась прощальным лобзаньем, в то время как горькия слезы струились по лицу каждого, а в глазах отражалось отчаяние. Одни думали о своих малютках, которых им больше никогда уж не видать, другие о своих вдовах, поджидающих мужей обратно, или о матерях, которые будут по ним тосковать.

* * *

наш старый лоцман:

- Не бойтесь! Положитесь на Доллингера, и он выручит вас из беды!

* * *

Чу! Не успели сорваться с его уст эти слова, которые вымолвил неустрашимый прорицатель, как все до единого, все вокруг увидали, что его вера увенчалась чудом!..

* * *

Сколько бы вас ни было числом, больших людей или малых, считайте себя погибшими!.. Я сам в морской службе уже сорок лет; я бывал на Эри и в детстве, и в зрелых годах, а никогда еще не видывал такого шторма, притом и такого, который так ужасно начинался.

* * *

Итак, нам пришлось швырнуть за борт боченок гвоздей и три наковальни, и четыре тюка пороховых мешков, и двести фунтов смолы, два куля с зерном и еще четыре с пшеницей, целый ящик с книгами, корову, скрипку, сочинения лорда Байрона, стамеску, пилу и, наконец, свинью...

* * *

"Уклон в сторону! Скачек!.. Опасность все ростет!"

- Бакборт!.. Штирборт! Держись! Вот так!.. Лево на борт, Долл'! Руль по ветру! Сюда, сюда передового мула! Подогнать отсталого! Держи к наветренной стороне! Поверни по ветру!

* * *

Вдруг один фермер, повинуясь тайному внушению, подошел, положил на корабль доску, которую принес, и торжественно, безмолвно удалился.

Тут каждый из страдальцев остановился в удивлении перед лоцманом, но, постояв с минуту, в удивлении и в таком же молчании сошел на берег...