Простодушные у себя дома и за границею.
Часть первая. Простодушные у себя дома.
Глава VIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Простодушные у себя дома и за границею. Часть первая. Простодушные у себя дома. Глава VIII. (старая орфография)

ГЛАВА VIII. 

Джим Блэн и старый баран. - Филькин ошибся. - Старенькая мисс Вагнер и её стеклянный глаз. - Джэкопс, гробовщик. - В ожидании покупателей. - Торг с делом Роббинсом. - Роббинс ищет по суду "протори и убытки", - Новое применение миссионеров - Последствия. - Дядя-Лем и польза, которую Провидение извлекло из него. - Плачевная судьба Уилера. - Его преданность жене. - Образцовый памятник. - А где же баран?

Нередко приятели говорили мне в те времена, что я должен заставить Джима Блэна рассказать мне потрясающую историю старого дедовского барана, но при этом всегда прибавляли, что я и заикаться об этом не должен, пока Джим не напьется пьян и как раз в меру, т. е. самым добродушно-общительным образом. Продолжали они убеждать меня до тех пор, пока, наконец, не обострилось окончательно мое любопытство скорее услышать его знаменитую историю. Я принялся посещать Блэна, но все напрасно! Товарищи мои всегда оставались, недовольны его состоянием: правда, он часто напивался и был довольно пьян, но не настолько, чтобы их удовлетворить. Никогда еще не случалось мне наблюдать за состоянием другого человека с таким всепоглощающим интересом, с такой тревожной заботливостью, никогда еще я не томился до такой степени желанием, чтобы человек так безсовестно напился.

Наконец, однажды вечером, я побежал в его лачугу, как только узнал, что его положение достигло того предела, к которому никто не мог бы ни в каком случае придраться. Он был пьян, да, но его хмель был такого спокойного, безмятежного, уравновешанного свойства, что ни икота, ни хрипота в горле не могли заглушить его голоса, ни одно винное облачко не могло затуманить его память.

серьезно. Шея его была голая, волосы всклокочены. В общем, по наружности своей и по наряду он был типом дюжого рудокопа того времени. На сосновом столе стояла свеча, и её тусклый свет озарял "приятелей", сидевших там и сям на свертках, на свечных ящиках, на пороховых бочках и тому подобное. Они все говорили:

- Шш... молчите! Он сейчас начнет.

Я тотчас же нашел себе на чем сесть, и Блэн начал так:

История старого барана.

- Я думаю, те времена ужь больше не вернутся никогда. Никогда еще в мире не бывало такого буяна, как тот старый баран. Мой дед вывез его из Иллинойса, он там купил его у одного человека, по имени Иэтс, Биля Иэтса. Вы, может быть, слышали про него? Еще его отец, баптист, был деканом и порядочно суетливым человеком; раненько пришлось бы вставать тому, кому вздумалось бы поспеть раньше старика Иэтса. Это он запряг Гринов в двойные оглобли вместе с моим дедом, когда тот отправился на запад. Сис Грин, по всей вероятности, был самым негодным из всего стада; он еще был женат на одной из Вилькерсонов, на Саре Вилькерсон. Добрая душа была эта Сара, самая лучшая из всех телушек, которых когда-либо ростили в нашем старом Стоддарте - так говорили все, кто ее только знал. Она поднимала боченок муки так же легко, как я бы подбросил яблочный пирожок. Ну, а прясть? Молодец была, что и говорить! И независимая... гм! Еще какая! Когда Сила Хокинс бросился за нею увиваться, она дала ему понять, что за всю его жееть, и то она не согласилась бы, чтобы он пошел с нею рядом, в одной упряжке.

на молитву в пьяном виде и в один прекрасный вечер заорал там ура Никсону, потому что вообразил, что так делают передовые люди. А наш старик декан Фергюсон спустил его в окошко и он угодил прямо на голову старенькой мисс Джефферсон, бедная она девонька-старушка! Добрая была душа. Был у нея вставной стеклянный глаз и было у нея обыкновение давать его на подержание старушке Вагнер: у той бедненькой не было вставного глаза, с которым она могла бы принимать у себя гостей. Только он был ей слишком мал и, когда бедная мисс Вагнер об этом забывала, он перевертывался в глазной впадине и выглядывал наружу или вбок, или еще каким бы то ни было другим образом, в то время как её другой глаз смотрел все прямо перед собою, как подзорная труба. Взрослые не обращали на это внимания, но дети всегда поднимали рев и это, в самом деле, было как бы немножко жутко. Пробовала она обертывать его в пеньку, но и это почему-то не помогало: пенька выбивалась наружу и так страшно торчала, что дети никаким образом не могли удержаться от крику. Он то и дело вываливался у нея и она смотрела на гостей своей пустой впадиной; и гостям становилось жутко, потому что она ведь не могла заметить, когда именно он выскочит наружу: вы понимаете, она была слепа на этот глаз. Вот, значит, тогда и приходилось кому-нибудь ее предупреждать:

- Мисс Вагнер, душечка, ваш вставной глаз упал!

И всем приходилось сидеть и ждать, пока она не впихнет его обратно, сначала левой стороною (как обыкновенно); там он был зеленого цвета, как птичье яйцо, робкое созданье, легко теряющееся в обществе гостей. Впрочем, это было не очень важно, правая или левая сторона глаза была наружу; все равно, её собственный глаз оставался небесно-голубого цвета, а фальшивый был с правой стороны просто желтый, так что все равно он был бы не под цвет, какой бы стороной она его ни повернула. Старушка мисс Вагнер была молодец по части займов, право, молодец! Когда у нея собирались посплетничать или когда заседало общество доркасцев, она обыкновенно брала на подержание у мисс Хиггинс её деревянную ногу, чтобы на ней попрыгать. Нога мисс Хиггинс была значительно короче её собственной, но "ей" это было все равно. Она говорила, что терпеть не может костылей, когда у нея гости, потому что на них приходится ходить слишком медленно; что, когда у нея гости и приходится присмотреть, чтобы все было сделано, ей непременно надо встать и всюду сунуться самой. Мисс Вагнер была совсем лысая, безволосая, как глиняный кувшин; так вот она и взяла привычку брать взаймы парик у миссис Джэкопс. Миссис Джэкопс была жена торговца гробами, старой крысы, старого сыча, который имел обыкновение вертеться вокруг да около тех домов, где были больные, в ожидании их смерти, и там-то, по близости, где-нибудь в тени, в укромном уголке, он располагался на гробу, который, по его мнению, должен был быть впору кандидату в покойники. Если покупщик гроба черезчур медлил и как будто был в нерешимости, умирать ли еще ему, гробовщик приносил с собою съестные припасы и одеяло и по несколько ночей под-ряд даже спал в гробу. Он провел таким образом однажды, в самые морозы, целых три недели перед домом старика Роббинса, выжидая, когда тот умрет. И даже года два спустя после того Джэкопс еще не мог настолько осилить свою досаду на Роббинса, который обманул его ожидания, чтобы заговорить с ним. Еще бы! Он отморозил себе ногу и потерпел большие убытки потому только, что старику Роббинсу стало лучше и он совсем поправился. Когда же Роббинс заболел опять, Джэкопс задумал его провести и отполировал заново все тот же старый гроб, и опять перенес его поближе; но не ему было тягаться с дедом Роббинсом. Тот зазвал его к себе и, казалось, был очень слаб. Он купил гроб за десять долларов, но зато с уговором, что Джэкопс должен вернуть ему не только эту сумму, но еще, сверх того, двадцать пять долларов штрафу, если ему, Роббинсу, неприятно будет лежать в этом гробу, после того как его туда уложат. И вот, Роббинс умер; но во время похорон сорвал крышку с гроба и встал из него, облаченный в саван, и объявил пастору, что надо прекратить службу, потому что он не может оставаться в таком гробу. Видите ли, он еще в юности своей уже побывал в летаргическом сне и теперь рискнул податься ему вторично с тем разсчетом, что, если эта выходка ему удастся, он будет в выигрыше; если же промахнется, то все равно ни одного цента не потеряет. И, разрази меня св. Георгий Победоносец, он предъявил ко взысканию на Джэкопса и добился разсмотрения дела в суде, поставил свой гроб у себя во второй приемной и сказал, что теперь дает себе еще отсрочку. Все-таки эта проделка старика тяжело отразилась на Джэкопсе, который вскоре после того перебрался обратно в Индиану и переехал в Уэльсвиль...

на свете, за мою память. Его вторая жена была вдова Биллингса, та, что была рожденная Бекки Партин; а мать её была первая жена декана Дендэпа. Её старшая дочь Мария вышла замуж за миссионера и умерла в родах: ее съели дикари; да и "его" тоже беднягу они сварили и съели. У них не было такого обычая, как они говорили, но они разъяснили его друзьям, которые ездили туда за его вещами, что испробовали миссионеров во всяком другом виде и никогда еще не извлекали из них никакой пользы; его друзьям, конечно, было неприятно узнать, что их друг погиб жертвою какого-то проклятого, так сказать, "опыта". Но заметьте: ничто в мире не пропадает даром. Ничто из того, что люди не в силах понять и чему не видят причины, не пропадет, а принесет пользу, если вы упорно проследите и настоите на своем. Провидение не привыкло стрелять холостыми зарядами; так-то, ребята! Вот и этот миссионер, и тот собственно прах его без его ведома, обратил в истинную веру буквально всех и каждого из этих язычников, которым удалось принять участие в пирушке. Ничто так не убеждало их, как это.

Не говорите мне, что так случайно вышло, что его сварили. На свете нет такой штуки, как случайность. Когда мой дядя-Лем однажды прислонился к "лесам" (он был, кажется, болен или пьян, или что-то в этом роде), какой-то ирландец с "козой", наполненной кирпичами, упал прямо на него с третьяго этажа и переломил старику спину в двух местах. Людская молва говорила, что это случайность. Велика случайность, нечего сказать! Он и не знал, дядя-то мой, чего ради он туда попал, а между тем он попал туда с доброй целью: для того именно он там и случился, чтобы ирландец не мог бы разбиться на-смерть. Никто и ни за что на свете не может заставить меня верить во что-либо другое. И собака дяди-Лема была тут же; ну, почему бы этому ирландцу не свалиться на собаку? Да потому, что эта самая собака заметила бы во-время, что он валится, и отошла бы прочь. Вот почему для этой цели не была намечена собака. Не может же пес быть избран орудием Провидения! Помяните вы мои слова: так ужь было предопределено, а случайностей не бывает на свете, право же, ребята! А собака дяди-Лема... очень бы мне хотелось, чтобы вы видели эту собаку! Это была чистокровная овчарка, помесь овчарки и бульдога; ну, просто чудо, что за пес! Прежде, чем купил его дядя-Лем, он был у пастора Иагара. Этот пастор Иагар принадлежал к роду Западных Хагаров - первостатейная семья! Мать его была рожденная Уатсон, а одна из сестер вышла за Уилера. Они поселились в графстве Морган, и там его втянуло в машину на фабрике ковровых изделий и его смололо меньше, чем в четверть минуты. Его вдова приобрела ту часть ковра, в которой были вотканы его бренные останки, и за сто миль стекались туда люди на его погребение. В этом куске ковра было четырнадцать ярдов. Жена не позволила их скрутить и разложила в гробу во всю их длину. Церковь, в которой совершалась заупокойная служба, была довольно мала, и один конец гроба пришлось высунуть в окно. Этого покойника не хоронили так, как всех: один конец гроба просто поставили стоймя в могилу, а другой оставили торчать снаружи, как бы вроде памятника. На нем была прибита дощечка с надписью: "Здесь по...коятся четырнадцать яр...дов... тройного ковра... в которых заключается все, что... осталось... из бренных останков... Уил...лья...ма... Уи...уи..."

Слезы ручьем струились из глаз "ребят": их душил сдержанный хохот еще с самого начала рассказа; только один я этого не замечал. Но теперь я заметил, что меня "провели", и тут же узнал, что особенность Джима Блэна в том именно и заключалась, что когда бы он ни достиг известной степени похмелья, никакия человеческия усилия не могли его удержать от рассказа, к которому он приступал с особой торжественностью и благоговением, - рассказа о своем приключении с дедовским старым бараном; но дальше простого упоминания об этом баране речь о нем не шла никогда. Джим Блэн перескакивал с одного предмета на другой, пока его не одолеет окончательно водка и он не заснет крепким сном. Что такое приключилось с ним, со старым бараном его деда, это и по сейчас еще покрыто мраком глубокой неизвестности, так как никому еще не удалось раскрыть этой тайны.