| Автор: | Твен М., год: 1872 |
| Категории: | Роман, Юмор и сатира |
Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Простодушные у себя дома и за границею. Часть первая. Простодушные у себя дома. Глава XII. (старая орфография)
ГЛАВА XII.
Калифорния. - Женщина-новость! - А ведь это, кажется, ребенок? Сто пятьдесят долларов за поцелуй! - Жду очереди...
В этой самой, только-что упомянутой долине Сакраменто и производилось множество раскопок, самых давних и самых доходных раскопок золотой руды. И до сих пор еще вы можете заметить, что местами её бархатистые пригорки и ровные пространства изрыты, изрезаны и обезображены жадными золотоискателями, пришедшими сюда еще пятнадцать-двадцать лет тому назад. Такия безобразия вы можете встретить во всю ширь и гладь Калифорнии, а в некоторых из подобных мест, где еще раскинулись одни только леса да луга, не видно ни одной живой души, ни дома, ни бревна, ни камня, ни какого бы то ни было обломка от развалин; нигде не слышно ни звука, ни шороха, который бы прервал торжественную тишину. Вам трудно будет представить себе, что некогда здесь стоял цветущий городок, в котором было две-три тысячи душ населения. Там издавалась собственная своя газета, была своя пожарная команда, свой духовой оркестр, свой отряд добровольного войска, свой банк, свои гостинницы и шумные процессии в торжественный день "Четвертого июля"; были здесь и реки, и игорные притоны, прокопченые насквозь табачным дымом и нечестивыми речами, и люди всех наций с косматыми бородами и всех оттенков кожи, и столы, на которых такими кучами навален золотой песок, что их хватило бы на содержание какого-нибудь немецкого княжества; улицы, запруженные толпами народа и кишащия деловым людом; городские участки, которые представляли собою стоимость по четыреста долларов за фут по фасаду на улицу; трудовая возня и хохот, музыка и пляска, ругань и драка, стрельба и расправа мечом; кровавое следствие и человеческая жертва на съедение ежедневно, все, что составляет усладу и украшение нашего существования; словом, "все" условия и принадлежности разростающагося и богатого многообещающого города; а теперь, теперь ничего не осталось от него, за исключением безлюдного, бездомного уединения! Люди ужь умерли, дома давно исчезли, даже самое название бывшого города забыто. Ни в какой другой стране, ни даже в наше время, не вымирали и не исчезали так быстро и так всецело, как в былые времена в Калифорнии.
В те дни это население состояло из людей предприимчивых, сильных, непокойных; это было, вообще, весьма любопытное население! Оно было единственное в своем роде и весь мир никогда не видывал, да и не увидит другого, подобного ему. Это было сборище в двести тысяч молодых людей, но не вертлявых, изнеженных, слабосильных франтов, затянутых в перчатки, а, наоборот, статных, мускулистых, неустрашимых юных смельчаков, исполненных силы и подвижности и богато одаренных всяческими совершенствами, которые дают человеку возможность безбоязненно и щедро пользоваться ими в годы мужества. Словом, то был самый цвет, образец самой блестящей на свете молодежи. Ни женщин, ни детей, ни седых и дряхлых ветеранов, никого, кроме самых стройных, самых яснооких, быстроногих, сильных и твердых на руку юных великанов, самое странное, самое прекрасное из населений, самая доблестная толпа, какая когда-либо нарушала спокойствие этих диких, безлюдных земель.
Где-то они теперь? Они разсеяны по всем концам света или преждевременно состарились и одряхли; иные умерли насильственною смертью в борьбе на улице или в ссоре; другие умерли с разбитыми надеждами и разбитым сердцем; все умерли или разбрелись и все пали жертвой, принесенной на алтарь златого тельца; и эта жертва самое благородное из всесожжений, которое когда-либо возносило к небесам свой благоговейный фимиам. Просто жалости подобно, когда вспомнишь про них!
Это было чудо что за население! Все нерешительные сони, неповоротливые и тупоголовые сидели по домам: такой мрази вы не найдете среди пионеров, из такого рода материалов нельзя создать пионера! Так вот такого-то рода население доставило Калифорнии славу, что она родит поразительно смелые предприятия и ведет их в гору блестящим образом, с грандиозной дерзостью и полным равнодушием к затратам или к их последствиям, которые она несет на себе еще и до сей день, а если ей случится выкинуть какой-нибудь новый сюрприз, серьезные люди всего мира, по обыкновению, только улыбаются на это и говорят:
- Ну, Калифорния так Калифорния и есть!
Крутеньки они были в те времена! Они так и плавали в золоте, в водке, в драках и фанданго и... были несказано счастливы. Честный золотоискатель выкапывал золота на сто и даже до тысячи долларов в день из своего участка, а благодаря игорным притонам и прочим развлечениям, на следующее же утро у него не было ни одного цента, если ему хоть сколько-нибудь не везло. Эти люди сами варили и жарили себе свой горох и ветчину, сами пришивали себе оторванные пуговицы, сами мыли себе свои шерстяные синия рубашки, и, если кому хотелось накликать на себя драку без дальнейших проволочек, ему стоило только появиться среди общества в белой рубашке и в цилиндре - и драка была к его услугам.. Эти люди ненавидели аристократов; у них было даже особое враждебное чувство к тому, что на своем языке они величали "кипяченой рубахой".
То было общество дикое, своевольное, безпорядочное, смешное! Мужчины, одни только мужчины, целые толпы рослых мужчин - и ничего юного, ничего женственного, ни намека на женщину нигде по близости!
В те дни рудокопы и золотоискатели сбегались гурьбою, чтобы мельком увидать такую благословенную картину, как... женщина, живая женщина! Старожилы еще рассказывают по сей день, что в одно прекрасное утро, на заре, в одном из приисков разнеслась весть, что приехала женщина! Видели ситцевое платье, которое будто бы висело снаружи фургона, стоявшого в конце пространства, занятого селением золотопромышленников. Каждый шел туда, и вдруг поднялся восторженный крик, когда увидали, что действительно настоящее женское платье развевается по-ветру (Фургоны - верный признак, что приехали эмигранты). Виднелся также и сам эмигрант... мужчина.
Золотоискатели сказали:
- Тащи ее сюда!
Но он возразил:
- Господа, это моя жена. Она нездорова; нас ограбили индейцы, они отобрали у нас все, что было: деньги, съестные припасы, словом, все! Нам надо успокоиться и отдохнуть.
- Но, господа, бедная женщина... она...
- Тащи ее сюда!
И он притащил ее; и зрители бросали шапки вверх на воздух и трижды громко крикнули "ура!" и толпились вокруг нея, прислушивались к звуку её голоса и смотрели на нее, как люди, которые скорее прислушивались к своим воспоминаниям, нежели к тому, что видели и слышали в настоящем. Они собрали две тысячи пятьсот долларов в золотом песке и отдали их её мужу, и опять бросали шапки, и опять кричали свое твоекратное "ура" и разошлись по домам с чувством полного удовлетворения.
Однажды мне случилось обедать в Сан-Франциско, в семье одного пионера. Я заговорил с дочерью его, молодой девушкой, первым впечатлением которой в Сан-Франциско было приключение, хоть и не особенно памятное для нея, так как она сама о нем не помнит: в то время она была малюткой двух или трех лет.
бородою. Опоясанный дорожным кушаком, в сапогах со шпорами, он гремел всевозможным смертоносным оружием: очевидно, он только-что возвращался из долгого пребывания в горах. Он остановил слугу и стоял перед ребенком молча, а на лице его отражалось полное удовольствие и удивление.
поцеловать эту малютку!
Этот анекдот - истинное происшествие.
Но заметьте, как все меняется! Сидя за обеденным столом и слушая этот анекдот, я думал, что и вдвое большую сумму отказались бы теперь принять за право поцеловать того же самого ребенка: семнадцать лет, которые протекли с тех пор, больше чем вдвое повысили цену на его поцелуй.
Раз что я попал на эту тему, замечу кстати, что некогда в городе Стар ("Star" - звезда, букв.), в Гумбольдтовых горах, я сам тоже стоял долго на своем месте в длинной веренице рудокопов и служащих на приисках и терпеливо выжидал, когда наступит моя очередь подсмотреть в трещину стены, чтобы насладиться роскошным и новым для нас зрелищем - созерцанием настоящей, живой женщины! По прошествии получаса, когда пришел, наконец, мой черед, я приложил глаз к трещине и, она предстала предо мной. Одной рукой она подбоченилась, а другою подбрасывала на сковородке яблочный пирог. Ей было лет сто-шестьдесят и ни единого зуба во рту {Теперь, когда я пришел в более мирное настроение, я добровольно готов сбавить ей сотенку годков. (М. Т.).}.