Простодушные у себя дома и за границею.
Часть первая. Простодушные у себя дома.
Глава XIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Простодушные у себя дома и за границею. Часть первая. Простодушные у себя дома. Глава XIII. (старая орфография)

ГЛАВА XIII. 

Жизнь в Сань-Франциско. - Ничтожные прииски. - Мое первое землетрясение. - Инстинкт репортера. - Последствия ударов. - Приключения и достопримечательности. - Преступление против шабаша. - Жилец и прислуга. - Трогательный обычай, которому не мешает следовать. - Влияние землетрясения на священнослужителей.

Несколько месяцев я наслаждался совершенно новым фазисом своего существования: я предался безпечной лени, словно мотылёк. Мне нечего было делать, ни перед кем, ни за что не приходилось отвечать, никаких не надо было испытывать финансовых тревог. Я буквально влюбился в самое общительное и самое радушное из обществ в Соединенных Штатах. После дебрей и пустынь Уошу, Сан-Франциско показался мне чем-то в роде земного рая. Я жил в самом лучшем отеле, выставлял напоказ свои наряды в самых видных домах и зрелищах; я посещал оперные спектакли и научился делать вид, что мой слух пленен музыкой, которая чаще резала мне уши, нежели пленяла мой неразвитой слух, говоря откровенно, если бы у меня хватило грубой прямоты в этом признаться. Впрочем, я думаю, я был тогда не Бог весть насколько хуже большинства моих соотечественников в этом отношении. Я стремился обратиться в мотылька, ну, вот и обратился, наконец.

Я посещал частные собрания, разодетый в нарядное платье; я скалил зубы и выставлял напоказ свой костюм, как настоящий и природный щеголь; я танцовал польку и "шоттиш" особым па, присущим только мне одному... да еще, пожалуй, кенгуру. Одним словом, я поддерживал в надлежащей степени свое достоинство, как человек, который представляет из себя ценность в будущем в сто тысяч долларов, и весьма возможно, что достигнет неоспоримого влияния, когда продажа серебряных рудников на Востоке будет совершенно приведена к концу. Я швырял деньги пригоршнями, не стесняясь, и в то же время любопытным взором следил за ценами на серебряную руду и поджидал, что может случиться в Неваде.

Лица, у которых в руках была сосредоточена земельная собственность в штате Невада, подали голос против государственных конституционных начал; но людей, которым нечего было терять, оказалось большинство, и они взяли эту меру с бою, напролом. Впрочем, в конце концов, это еще не сразу оказалось тем, чем было на самом деле, то есть безспорным погромом.

Я колебался, я прикидывал в уме шансы на успех и, наконец, решил не продавать. Цены на бумаги продолжали подниматься, спекуляции мчались безумною скачкой, банкиры, купцы, юристы, доктора, механики, земледельцы, даже прачки и судомойки, все, все решительно ставили свой заработок на серебряные бумаги, и каждый раз вставшее утром солнце заходило над бедняками, которые обогатились, и над богачами, которые разорились до тла. Что это была за масляница для игроков! Гаульд и Керри воспарили в высь и дошли до шести тысяч трехсот долларов за квадратный фут!

И вдруг, совершенно неожиданно, вся и все было предано гибели и разрушению! Разгром был полнейший. Раздутый пузырь лопнул и после него едва осталось чуть мокренькое местечко. Я рано и основательно превратился в нищого: мои накопленные бумаги не представляли собой стоимости хотя бы той бумаги, на которой оне были отпечатаны; я их всех побросал. И я же сам, тот самый весельчак, безпечный идиот, который сорил деньгами, как щепками, и воображал, что нужда до меня не достанет, я не имел теперь ничего, кроме пятидесяти долларов, которые собрал от своих должников и уплатил их. Из отеля я перебрался в самый уединенный частный меблированный дом, я взял себе репортерскую "каютку" и принялся за дело. Мои умственные силы не были разбиты, так как я возлагал твердые надежды на продажу серебряных приисков на Востоке. Но о Дане я не имел никаких вестей: мои письма или не доходили, или оставались без ответа.

Однажды я чувствовал себя довольно слабым и не пошел в контору. На следующий день я пошел на службу, как всегда, в двенадцать часов, и нашел у себя на конторке записку, которая уже лежала там целых двадцать четыре часа. Она была подписана: "Маршал" (так звали виргинского репортера) и состояла из приглашения пожаловать в гостинницу повидаться с ним и еще с одним или двумя из его друзей в тот же день вечером, так как на следующее утро они уже уедут на Восток. В приписке говорилось, что цель их путешествия - большое горнопромышленное предприятие.

Я бранил себя за то, что не был в конторе в один единственный день из всего года, когда мне скорее всего следовало бы там быть. Журя себя таким образом, я добрел до пароходной пристани, которая была на разстоянии целой мили от конторы, и очутился как раз во-время для того, чтобы опоздать. Пароход уже отчалил и направлялся прочь от берега.

Однако, я сам утешал себя мыслью, что, может быть, их спекуляция сойдет на ничто... Положим, плохое утешение, но тем не менее я вернулся к своему, ярму, приняв решение примириться со своими тридцатью пятью долларами в неделю и позабыть и думать об этом.

Спустя месяц мне пришлось впервые насладиться прелестями землетрясения. Оно было то самое, которое тогда долго еще величали "большим" и "знаменитым"; но и по сей день его именно этими эпитетами и отличают от других.

Случилось оно ровно в полдень одного ясного октябрьского дня. Я шел вниз по Третьей улице и единственные движущиеся предметы предо мною на весь этот густо населенный и модный квартал были: человек в одноколке, ехавший позади меня, и уличный омнибус, который медленно своротил в улицу, пересекавшую ту, по которой я шел. Если их не считать, то все вокруг было погружено в полнейшую и безлюднейшую тишину.

и отыскать дверь, раздался действительно страшный удар. Казалось, земля волной уходила у меня из под ног и это ощущение прерывалось каким-то покачиванием снизу вверх, причем раздавался тяжелый звук, как будто кирпичные стены домов трутся одна о другую. Я стукнулся всем телом о забор дома и зашиб себе локоть. Теперь я уже понял, что это такое, и ни по чему-либо другому, а просто благодаря врожденному инстинкту репортерства, вынул часы и запомнил, который был тогда час. В эту минуту я почувствовал третий и еще более резкий толчек и сотрясение и меня отбросило на мостовую. Ну, и зрелище же я увидел в то время, пока силился удержаться на ногах!

Весь передний фасад высокого четырехэтажного каменного здания на Третьей улице выперло наружу, как выдавленную дверь, и он упал, разсыпаясь поперек улицы и поднимая пыль в виде высокого, большого столба дыма. Сюда же подоспела одноколка: через край её перелетел человек, и в более краткий срок, нежели я могу вам передать, экипаж разлетелся вдребезги на такия малые частицы, что оне разсеялись вдоль по улице на добрые триста ярдов. Можно было подумать, что кто-нибудь выстрелил зарядом, состоявшим из обломков стульев и лохмотьев обивки.

Омнибус остановился; лошади брыкались и ржали, пассажиры хлынули из вагона с обоих концов. Какой-то толстяк застрял наполовину в окне, в котором сам же и продавил стекло. Его сильно прижало и он вопил и барахтался, как настоящий безумец. Куда ни глянь, всюду виднелись двери, из которых струились целые потоки людей; и почти скорее, чем успеешь один раз мигнуть и приноровиться мигнуть во второй, вывалило на улицу множество народа, который нескончаемою вереницей спешил вниз по каждой из улиц, которые были мне видны с того места, где я стоял Никогда в жизни еще не была так быстро превращена самая торжественная тишина в самую кипучую, деятельную жизнь.

Таковы были чудеса, содеянные великим землетрясением, из числа тех, которые происходили у меня на глазах; но фокусы и шутки, которые оно выкидывало повсеместно на большом пространстве города, дали обильную пищу зубоскалам дней на девять. Разрушено было мало строений, но повреждений нанесено много и довольно серьезных.

Курьезов, проделанных землетрясением, было бесконечное множество. Дамы и мужчины, которые были больны или отдыхали, или засиделись поздно вечером в гостях и теперь нагоняли потерянный сон, все толпой высыпали на улицу в самых разнообразных костюмах, а некоторые даже и вовсе без костюмов.

"день субботний", выбежали из увеселительных "салонов" в нижних рубашках и с биллиардными киями в руках. Десятки горожан, шеи которых тонули в глубоких складках парикмахерских салфеток, выскакивали из парикмахерских, покрытые мыльной пеной так, что только глаза виднелись, или с одной до чиста выбритой щекой, тогда как другая еще сохраняла свою щетинистую растительность. Лошади вырывались из своих конюшен, а какая-то собака, с перепугу, взбежала на крышу дома вверх по лестнице, которая была прислонена к верхнему, чердачному этажу; когда же её страх прошел, у нея не хватило духу сойти вниз тел же путем, каким она взобралась наверх.

В главном из отелей один известный издатель сбежал вниз по лестнице без платья и в одном только коротком нижнем белье; наткнувшись дорогой на горничную, он воскликнул: "О, что мне теперь делать? Куда мне идти?" на что она ответствовала с невозмутимою наивностью: "Если у вас нет выбора, вы можете попробовать зайти в магазин готового платья!"

Некая особа, супруга иностранного консула, считалась всеми признанной передовой законодательницей мод и каждый раз, что ее видели, она появлялась в каком-нибудь новом или экстраординарном наряде, а вслед за тем все окрестные дамы производили нападение на кошельки своих мужей и наряжались сообразно с её новым нарядом. Один из мужей, значительно пострадавший от этого и следовательно немало ворчавший на свою супругу, стоял у окна в то самое время, как произошел первый подземный удар, и в ту же минуту супруга консула, которая только-что вышла из ванны, обратилась в бегство, как была, не защищенная от нескромных взоров ничем, кроме... одной только небольшой купальной простыни. Злополучный супруг-страдалец подавил в себе трепет перед землетрясением и сказал своей жене: "Вот "эта" мода, наконец, хоть на что-нибудь похожа! Скорей, душа моя, беги за своей простыней!"

Штукатурка, которая в тот день валилась с потолка в домах Сан-Франциско, могла бы усеять собою несколько десятин земли. Несколько дней спустя, народ собирался кучками поглазеть, показывая пальцами на длинные трещины в виде зигзагов, спускавшихся с карнизов к земле. В одном доме верхушки трех дымовых труб были отломаны на пространстве четырех футов в вышину и вывернуты так винтообразно, что совершенно преграждали доступ тяге. Посреди одной из улиц на сто футов в длину тянулась трещина в шесть футов ширины и затем замывалась с такою силой, что в этом месте земля приподнялась горбиком, в виде невысокой могильной насыпи.

Одна дама, сидевшая дома у себя в гостиной, которая качалась и дрожала, была свидетельницей того, как часть стены, примыкавшая к потолку, отходила от него неоднократно, дважды открываясь и закрываясь, как рот, и, наконец, выплюнула кусочек кирпича, как лишний зуб, прямо на пол. Эта дама была из таких женщин, которым противно легкомыслие, а потому она встала и вышла вон оттуда. Другая, спускаясь с лестницы, была несказанно удивлена тем, что бронзовый Геркулес наклонился вперед на своем пьедестал и как будто хотел ударить ее своей дубинкой. Они оба очутились внизу, на площадке, одновременно, причем женщина потеряла сознание от страха. Несколько времени спустя она родила ребенка, у которого одна нога имела вид дубинки. Впрочем, передумав, я предлагаю читателю самому взять на себя смелость такого сопоставления... если он видит таковое.

и проговорил:

- Впрочем, сегодня мы пропустим "благословенный" стих, - и в ту же минуту на том месте, где он стоял, осталось лишь пустое пространство.

После этого первого толчка один пастор в Оклэнде сказал, обращаясь к своей пастве:

- Останьтесь на местах! Здесь лучше всего умирать! - А после третьяго удара он прибавил:

- Но и на улице довольно подходящее место!

Такого разрушения, которому, благодаря землетрясению, подвергались каминные украшения и туалетные принадлежности, еще не видано в Сан-Франциско. Кажется, не было ни одной девушки или матери семейства, которая не понесла бы в этом отношении убытков. Картины, висевшия по стенам, были сорваны и сброшены на пол, но еще чаще того случалось, что, благодаря забавному капризу того же землетрясения, оне вертелись в воздухе и поворачивались лицом к стене!

людей пострадали от морской болезни, благодаря качке, которую им устроили полы и мостовые; тысячи людей так ослабели, что несколько часов пролежали в постели, а некоторые даже несколько дней после того. Едва ли кому удалось совершенно избегнуть тошноты.

Это забавное землетрясение и те эпизоды, которые давали еще целую неделю пищу молве в Сан-Франциско, наполнили бы гораздо большую книгу, чем эта, а потому я и оставлю эту тему.

Несколько времени спустя, между прочим, я нашел случайно номер "Предприятия" и меня сразило, как громом.

"Прииски Невады в Нью-Иорке". - Дж. М. Маршал, Сива

"Соснового Участка" города Гумбольдта и с горного кряжа реки Риза, запродали серебряные копи в шесть тысяч футов и гарантировали их "Сосновыми горами", - в общем на сумму три миллиона долларов. Одне только марки на купчей, которая теперь находится на пути в город Гумбольдта для утверждения, в общем составили ценность в три тысячи долларов; а это, говорят, самая высокая из сумм, которые когда-либо представляли марки, наклеенные на какой-либо документ. Оборотный капитал, в размере одного миллиона долларов, уже внесен в казначейство, и уже куплены машины для промывки кварца на большой мельнице и будут там установлены как только возможно скорее. Бумаги и акции этого Общества и его капитал не поддаются оценке. Руда на приисках в этом участке отчасти похожа на руду в Гумбольдтовых копях Сивы Херса. Этот последний, сам открывший эти прииски, вместе со своими друзьями забрал в свои руки все самые лучшия свинцовые залежи и все участки земли, и весь строевой лес, прежде чем сделать всем известным, что такое они затевают. Образцы руды, вывезенные оттуда, были подвергнуты испытанию в Нью-Иорке и оказались чрезвычайно богатыми как серебром, так и золотом; впрочем, за серебром остался перевес. В том же горном приисковом участке есть в изобилии и лес, и вода. Мы радуемся, что капиталы города Нью-Иорка вошли в состав капиталов, идущих на дальнейшия усовершенствования и разработку руды в таком участке. Наглядно убедившись в превосходстве самой руды и испытаний, которые она вынесла с честью для себя, мы совершенно уверены, что эти прииски в том участке весьма ценное приобретение и... все, что хотите, только не утка!"

Опять их вывезла народная глупость, а я... я потерял целый миллион! Опять, опять мне крышка!..

Но не будем останавливаться на таких злополучных происшествиях. Если бы я все это выдумывал нарочно, я бы замечательно юмористично поднял бы это на смех; но они слишком верны действительности для того, чтобы я с легким сердцем говорил о них, даже и в такие отдаленные дни. Довольно того, что я и так потерял всякую бодрость духа и до такой степени отдал себя в жертву тоске и вздохам, и глупому раскаянию, что стал небрежно относиться к своим обязанностям и сделался почти совершенно ничего не стоящим человеком для бойкой газеты {Это все было верно, но весьма возможно, что не совсем точно передано в приведенных выше цифрах. Несколько месяцев спустя, я видел Маршала, и, хоть у него было денег вдоволь, но он все-таки не заявлял претензии, что у него заработок целый миллион. На деле я мог вывести заключение, что в то время у него не было получено даже и пятидесяти тысяч долларов. Помимо этой суммы, его неограниченные богатства, повидимому, состояли скорее из неверных, но грандиозных ожиданий и надежд, нежели из поразительно-крупных вещественных выгод. Как бы то ни было, а когда выше упомянутый отчет появился в печати, я ему поверил, я стал тосковать и предаваться отчаянию, под влиянием его.}.

Наконец, один из соиздателей однажды отвел меня к сторонке и с таким великодушным, таким жалостливым участием дал мне возможность вернуться к себе, в свою "каюту", что я и но сей день еще вспоминаю, как он меня спас от позора быть выгнанным со службы.