Простодушные у себя дома и за границею.
Часть первая. Простодушные у себя дома.
Глава XVIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Простодушные у себя дома и за границею. Часть первая. Простодушные у себя дома. Глава XVIII. (старая орфография)

ГЛАВА XVIII. 

Прибытие на Сандвичевы острова. - Гонолулу. - Что я там видел. - Одежда и обычаи населения. - Царство животных. - Разные плоды и их последствия.

В одно прекрасное ясное утро Сандвичевы острова всплыли к нам навстречу.

Они лежали низко на поверхности пустынного морского простора, и все мы полезли на верхнюю палубу посмотреть на них. После нашего долгого переезда в две тысячи миль по безлюдному морскому пространству вид этих островов был для нас особенно приятен. По мере того, как мы к ним приближались, из бездны океана выступала перед нами вершина "Алмазной Главы"; неровности её очертаний смягчала вдали воздушная дымка. Мало-по-малу подробности берегов начали обозначаться яснее: сначала обозначилась линия морского берега, потом султанообразные, перистые вершины тропических кокосовых дерев, потом - хижины туземцев, потом забелелся вдали город Гонолулу, в котором, как говорят, есть от двадцати до пятнадцати тысяч жителей, разбросанных на ровном пространстве; потянулись его улицы, шириною в двадцать, тридцать футов, убитые и гладкия, как пол, и почти все выведенные по прямой линии: лишь немногия из них извиваются, как пробочный винт.

цвета глиняных фронтонов, какие можно встретить в Сан-Франциско, я видел здесь здания, построенные с помощью соломы и кораллов, в виде смеси из морских камешков и ракушек изжелта-белого цвета, в виде продолговатых глыб, скрепленных цементом. Видел множество чистеньких, беленьких котеджей с зелеными ставнями; видел, что вместо палисадник, напоминающих собою биллиард и огороженных железною решеткою, эти дома окружены широкими, просторными дворами; они густо поросли зеленою травою, а тень дают им высокия деревья, сквозь частую листву которых едва ли когда могут проникнуть лучи солнца. Вместо обычных гераний и сирени, которые чахнут в пыли и гибнут вообще от недостатка сил, я видел здесь роскошные грядки и цветущие кусты, сочные и свежие, от трава после дождя, пестреющие самыми яркими цветами. Вместо грязных и зловонных закоулков Сан-Франциско, какова была увеселительная роща "Ракит", здесь я видел большестволые, развесистые лесных пород деревья с какими-то странными именами, еще более странной внешностью, деревья-великаны, которые бросали тень большую и плотную, как громовая туча, а между тем, могли стоять прямо совсем одни, без зеленых подпорок, к которым они были бы привязаны. Вместо золотых рыбок, которые извиваются в стеклянных шарах и принимают причудливо-разнообразную форму и окраску чрез увеличительную или уменьшительную способность их прозрачной тюрьмы, я видел кошек, видел простых "Васек" и "Машек", долгохвостых кошек, куцых кошек, слепых кошек, одноглазых кошек, косоглазых кошек, серых кошек, черных кошек, белых кошек, желтых кошек, полосатых кошек, пятнистых кошек, ручных кошек, диких кошек, опаленных кошек, одиноких кошек, группы кошек, отряды кошек, общества кошек, полки кошек, армии кошек, безчисленные толпы кошек, миллионы кошек... И все-то оне были вялые, мирные, ленивые и погруженные в глубочайший сон.

Я смотрел и видел множество людей; из них одни были "белые" в белых же сюртуках, жилетах и брюках, даже в белых суконных башмаках, которые белят ежедневно по утрам, натирая известью; но большинство людей здесь черны, как негры. Женщины красивы лицом, с красивыми черными глазами и с округленными формами, которые выдают как бы склонность к некоторой чувственной полноте; оне носят одну только одежду, состоящую из ярко-красного или белого платья, которое свободно и ничем не перехваченное ниспадает с самых плеч до пят; длинные волосы висят свободно, цыганския большие шляпы обвиты венками живых цветов самого яркого карминового цвета. Множество чернокожих мужчин одето в самые разнообразные платья; у некоторых на теле не надето ничего, кроме помятой трубообразной шляпы, нахлобученной на нос, и весьма туго обтянутых, коротких штанишек. Некоторые из детей были одеты и повиты солнечным лучем, что составляло весьма милый и, право, даже очень для них подходящий, живописный наряд.

Вместо черни и бродяг, которые, таращат на вас глаза и подкарауливают вас из-за угла, я видел здесь длинноволосых, желто-лицых девушек-туземок Сандвичевых островов; оне сидели на земле, под сенью угловых домов, и с ленивым равнодушием смотрели на кого или что бы то ни было, что мелькало мимо них. Вместо жалких булыжников и щебенки наших мостовых, я шел здесь по прочному коралловому наслоению, выросшему на дне морском и появившемуся оттуда благодаря глупой, но упорной работе крохотного животного организма того же имени, причем на этом наслоении кораллов лежит только легкий слой лавы и пепла, выброшенного давним давно из бездонной пропасти потрескавшагося и почерневшого кратера, который стоит теперь вдалеке безжизненный и безвредный. Вместо тесных и битком-набитых омнибусов, я встречал здесь туземных женщин, которые плавно проезжали мимо, вольные, как ветер, на быстроногих лошадях или мчались верхом, в ярких "верховых" поясах, развевающихся вслед за ними, как знамена. Вместо соединенных зловоний "Китайского города" и Браннон-Стрита с их увеселительными домами, где царит резня и убийство, я здесь вдыхал благоухание жасминов, олеандров и "Гордости Индии". Вместо суеты и давки, и шумных безпорядков Сан-Франциско, я шел по улице посреди, тишины мирного летняго дня, безмятежного, как появление зари в райских садах Эдема. Вместо песчаных холмов на окраинах Золотого города и его тихой пристани, я видел тут у себя под рукою высокия рамки из крутых гор, одетых в зеленеющую растительность, на которой глазу отрадно отдохнуть; гор, прорезанных глубокими, прохладными, как ущелья, узкими долинами, а впереди разстилался величавый простор океана. Вдоль берега виднелась яркая светлая зелен, окруженная, будто каймою, длинною белою чертою пенистых брызгов, которые стремительно разбиваются о рифы; а дальше в море красуется синева морского затишья, у сеянная, как пятнышками, белыми мушками, и на далеком горизонте один единственный, одинокий парус в виде ничтожной точки, которая как бы для того только и поставлена на этой картине, чтобы еще усилить впечатление дремотного затишья и безлюдья, которого не нарушали никакие звуки; ему не было ни меры, ни предела. В то время, как солнце опускается все ниже и ниже (оно единственный и постоянный упорный посетитель этих обширных владений), чудо, как приятно сидеть, словно во сне, в душистом воздухе и забывать, что существует где-то другой мир, кроме этих волшебных островов.

- смочить и промыть укушенное место спиртом или водкой, после чего оставалось только решиться впредь никогда больше не ходить в траву. Затем оставалось только временно удалиться к себе в спальню и, в виде препровождения времени, одной рукой писать дневник, а другой предавать уничтожению москитов, которые гибнут целыми стаями с одного удара. Потом, подметив приближение врага, волосатого тарантула на ходулях, остается только накрыть его... ну, хоть плевальницей. Готово дело, и вылезшие наружу концы лапок давали блестящее представление о том, какой величины он сам. А там - пора в постель, для того, чтобы сделаться местом для прогулок многоножки, у которой по сорок две ноги на каждом боку и каждая нога жжет так, что, кажется, была бы способна прожечь насквозь дыру в толстом холсте. Опять происходит омовение спиртом, и опять является решимость осматривать внимательно постель, прежде чем в нее ложиться. А затем приходится выжидать и испытывать мучения от боли, пока все москиты по соседству не вползут ко мне за перегородку; я их там закрываю наглухо, а сам ложусь спокойно спать прямо на полу и сплю себе до самого утра. В то же время весьма удобно и крайне утешительно посылать проклятия тропикам, когда бы ни случилось на минутку проснуться.

Фруктов у нас было вдоволь в Гонолулу, само собою разумеется. Были здесь апельсины, ананасы, бананы, земляника, лимоны, плоды мангового дерева, гуавы, дыни и редкая роскошная разновидность особого рода плода под названием "чиримойя", коуорая - один восторг! Потом есть еще тут "тамаринд". Я сначала думал, что тамаринды на то и существуют, чтобы их есть; но, повидимому, их назначение вовсе не таково.

стеблем, и мне целые сутки после того приходилось питаться через соломинку; зубы мои до того обострились, как если бы я их отточил бритвой, дрожь по ним пробегала, и я боялся, что это так навсегда и останется. Но один из граждан города Гонолулу возразил:

- Нет, это пройдет, когда сойдет с зубов эмаль.

Впоследствии я убедился, что только чужестранцы едят тамаринды, но едят их только один раз в жизни.