| Автор: | Твен М., год: 1872 |
| Категории: | Роман, Юмор и сатира |
Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Простодушные у себя дома и за границею. Часть вторая. Простодушные за границею. Глава II. (старая орфография)
ГЛАВА II.
Грандиозные приготовления. - Внушительный сановник. - "Исход" в Европу. - Мнение г. Блюхера. - Каюта No 10. - Пассажиры и их семейства в сборе. - Мы в море, наконец-то!
Как-то раз случайно, в продолжение следующого месяца, я заглянул в No 117, Уолл-Стрит, чтобы осведомиться, как подвигаются починка и снабжение парохода всех необходимым, в какой мере увеличивается список участников поездки; сколько человек ежедневно признает "коммиссия "не" избранными" и тем повергает их в горе и отчаяние {В настоящее время уже выяснилось, что каждый из желающих участвовать в поездке мог считаться "избранным", лишь бы имел возможность заплатить за проезд.}. Мне было приятно узнать, что у нас на пароходе будет небольшой печатный станок и что на нем будет печататься наша собственная "пароходная" ежедневная газета. Приятно было мне узнать еще и то, что наше фортепиано, наш орган и мелодиум будут самыми лучшими музыкальными инструментами, какие только мыслимо достать в продаже. Я даже гордился тем, что в числе участников поездки уже находились три проповедника Слова Божия, восемь докторов, шестнадцать или восемнадцать дам, несколько начальствующих лиц из числа моряков или военных с громкими титулами, обильное сборище самых разнородных профессоров и, наконец, один господин, как трубным звуком, поражавший своим длинным титулом: "Комиссионер Северо-Американских Соединенных Штатов в Европе, Азии и Африке", титулом, который следовал за его собственным именем и фамилией. Признаюсь, я и без того уже готовился занять на пароходе самое последнее, самое незначительное местечко, по случаю необыкновенно избранного общества, которое ему предстояло вместить и которое обладало драгоценным свойством пройти сквозь игольное ушко строгой разборчивости "выборной коммиссии". Я ужь заблаговременно приготовился к тому, что попаду в общество внушительных морских и военных героев и что мне, может быть, придется перенести свое "последнее место" еще куда-нибудь подальше в виду этого обстоятельства. Но, признаюсь откровенно, действительность превзошла мои ожидания, подавила меня!
Я преклонился перед таким бурным вихрем титулов, словно надломленный, уничтоженный бурею. Я сказал, что если этот высший сановник уже должен непременно ехать на нашем пароходе, что жь поделаешь, пускай себе и едет; но только, по моему разумению, если Соединенные Штаты сочли необходимым послать за море такую вескую особу, было бы, пожалуй, безопаснее везти ее отдельно, разделив на части и поручив их, каждую в отдельности, заботам не одного, а нескольких пароходов.
Если бы я мог предугадать тогда же, что это был простой смертный и что все его "коммиссионерство" в том только и заключалось, чтобы собирать семена ямс особых видов, необыкновенные сорта капусты и лягушечника для бедного, невинного, безполезного и заплесневшого старичка, ископаемого, по прозванию: "Смитсонов Институт" {Американское национальное ученое учреждение в г. Вашингтоне.}, о, мне было бы тогда гораздо легче пережить такое сильное впечатление!
В продолжение всего последующого достопамятного месяца я плавал в блаженстве от сознания, что хоть один раз в жизни я сольюсь во-едино с великим приливом национального движения. Все едут в Европу... ну, и я тоже еду в Европу! Все едут на знаменитую Парижскую выставку, ну, и я тоже еду на Парижскую выставку! В общей сложности, пароходным сообщением из разных портов Америки пользуются от четырех до пяти тысяч человек в неделю; но встретилась ли мне за этот месяц хотя дюжина таких, которые не ехали бы в Европу в самом непродолжительном времени, я что-то не припомню!
Я много ходил по городу с некиим мистером Блюхером, молодым человеком, который также стоял в списке участников поездки. Это был добродушный, доверчивый, общительный господин; но он, пожалуй, пороху бы не выдумал. О нашем предстоящем "Исходе из Америки" в Европу у него были самые необычайные понятия; но в конце концов он остановился на мнении, что весь американский народ, вероятно, собирается переселиться во Францию. Мы зашли как-то в магазин на Бродуэ, и он купил себе носовой платок, но у торговца не оказалось сдачи. Блюхер сказал:
- Ну, все равно, я вам отдам в Париже.
- Но я не еду в Париж.
- Как так? Хорошо ли я вас понимаю?
- Я говорю, что я в Париж не собираюсь.
- Не собираетесь... в Париж? Не едете!.. Ну, так во имя всех американцев, скажите мне, "куда" вы собираетесь ехать?
- Да совсем никуда!
- Как? Совсем никуда? Никуда в мире, кроме своего угла?
- Да, именно никуда, кроме своего угла и пробуду в нем еще все лето.
Мой спутник взял свою покупку и вышел вон из магазина, не говоря дурного слова, но с видом оскорбленного человека. Пройдя немного по улице, он прервал свое безмолвие убежденным замечанием:
- Это ложь! Таково мое решительное мнение!
В назначенное время пароход был готов к принятию пассажиров.
Меня представили одному молодому человеку, с которым мы вместе должны были занимать одну каюту. Он оказался умным, веселым, добродушным малым с большим терпением и внимательностью к другим. Никто из наших спутников на "Куэкер Сити" не откажет ему в этом приговоре. Мы выбрали себе каюту в передней части парохода за колесом, под палубой. В ней было всего две койки и царила жуткая, мертвенная полутьма; одно глухое окно, углубление с рукомойником и длинный ящик, роскошно устланный подушками: он должен был отчасти заменять нам диван, а отчасти и служить для хранения наших вещей. Несмотря на всю эту меблировку, в каюте еще оставалось довольно места, чтобы в ней свободно повернуться, но что называется "расходиться" было негде; впрочем, в смысле каюты, это было большое и даже во всех отношениях удовлетворительное помещение.
замечание я где-то уж читал). Набережная была запружена толпившимся народом и экипажами. Пассажиры подъезжали и спешили перебраться на корабль. Палуба была завалена сундуками и чемоданами; группы участников поездки, в непривлекательных дорожных нарядах, как мокрые курицы, понуро бродили под накрапывавшим дождем и являли самый злосчастный вид. Блестящий флаг был поднят; но и он, как бы повинуясь злой воле волшебства, висел уныло вдоль мачты, весь намокший. В общем, это была довольно гнусная картина! Конечно, мы отплывали в "увеселительную" поездку (против этого ничего нельзя было сказать: в программе так прямо и стояло, что она - "увеселительная"), но она вовсе не имела такого веселого вида!
Наконец, над всей стукотней и грохотом, и давкой, и криками толпы, и свистом пара раздалось приказанье:
- Снасти отдай!
"Ура!" долетели до нас с набережной, на которой стояла промокшая толпа; мы тихо отвечали им с нашей скользкой палубы; наш флаг напряг все усилия, чтобы взвиться, во тщетно! "Целая батарея орудий" безмолвствовала: снарядов не оказалось на-лицо и мы только теперь заметили, что вся-то "она состояла из одного единственного орудия", которое я сам и привел в ясность. То была пушка слишком малого калибра для полевой артиллерии и слишком большого для... формованной свечи.
Дымя немилосердно, мы вышли на всех парах в самый конец гавани и там стали на якорь. Дождь все еще лил, и не просто, а с бурей. Нам было видно, что снаружи море сильно вздымалось. Мы должны были смирно стоять на якоре и выжидать, пока уймется буря. Наши спутники принадлежали к пятнадцати различным штатам, но лишь весьма немногие из них бывали когда-либо в море; очевидно, было бы весьма нехорошо по отношению к ним, если бы их сунули прямо под расходившуюся бурю, когда они еще не научились стоять твердо на ногах. Под вечер оба паровых буксира, на которых за нами следовала целая компания нью-иоркской молодежи, пожелавшей сопровождать с шумом и с шампанским (как подобало согласно преданиям старины) одно лицо из числа наших спутников, ушли обратно и оставили нас одних над глубиной морскою... до которой почти доходил наш якорь. Вдобавок, дождик все еще продолжал нас торжественно мочить... Вот ужь была, что называется, отместка за наше развлеченье!
но я предоставляю судить людям не предубежденным, было ли бы это доказательством приличного поведения с нашей стороны, если бы мы предались таким легкомысленным занятиям, приняв в разсчет, конечно, что мы уже претерпели и в каком настроении находились. Для того, чтобы не спать, мы еще находились блестяще; но в более торжественных случаях положительно были бы не у места.
Как бы то ни было, море всегда имеет какое-то ободряющее влияние на человека; и в ту ночь, мерно колыхаясь в своей койке под такт морской волны, убаюканный лепетом морского прибоя, я вскоре перешел спокойно в состояние полного безсознания дневных тягостных впечатлений и угрожающих предвестий на будущее.