Простодушные у себя дома и за границею.
Часть вторая. Простодушные за границею.
Глава III.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Простодушные у себя дома и за границею. Часть вторая. Простодушные за границею. Глава III. (старая орфография)

ГЛАВА III. 

Общий итог пассажирам. - "В море, море далеком". - Скорбь патриархов. - Затруднение найти себе забаву. - Пять капитанов одного корабля.

Целый день в воскресенье мы простояли на якоре. Буря значительно уходилась, но не море; оно все еще высоко громоздило свои пенистые холмы снаружи, как нам это было видно в подзорные трубы. Мы не могли, конечно, начинать с воскресенья свою увеселительную поездку и пускаться в безжалостное море на пустой желудок. Мы должны были простоять на якоре до понедельника, и простояли. Но зато у нас были неоднократные упражнения в церковных и частных молитвенных собраниях, и таким образом мы даже в этом отношении оказались в высшей степени избранными людьми.

В тот воскресный день утром я рано встал и рано вышел к завтраку. Я испытывал совершенно естественное желание окинуть всех своих спутников долгим и безпристрастным взглядом, особенно теперь, то есть в такую минуту, когда они наиболее дают себе свободы и наименее пользуются своим светским самообладанием. А такая именно минута и есть время завтрака.

Меня крайне поразило, как много оказалось среди нас пожилых и даже, если так можно выразиться, престарелых людей. Стоило только бросить взгляд на длинный ряд голов, чтобы иметь повод думать, что "все" их обладатели седы; но они были седы, да не все. В числе их было довольно много молодежи; довольно и мужчин, и дам, возраст которых просто не поддавался оценке: они были не то, чтобы совершенно стары, но и не то, чтобы совершенно молоды.

На следующее же утро мы снялись с якоря и вышли в море. Было настоящим блаженством тронуться в путь после такой томительной; обезкураживающей проволочки. Я невольно подумал, что никогда еще не было такого веселья в воздухе, такой яркости в солнце, такой красы в морском просторе. Я был в эту минуту вполне доволен пикником и всеми его принадлежностями. Все мои преступные против него мысли и предчувствия угасали во мне, и по мере того, как американский материк исчезал из вида, мне начало казаться, что их место заняло такое чувство умиротворения и милосердия, которое по безграничности своей (пока) могло сравниться лишь с безбрежным океаном, валы которого вздувались вокруг. Мне захотелось излить свои чувства, возвысить голос и запеть... Но я не знал ничего, что было бы пригодно для пения, и, благодаря только этому обстоятельству, должен был отказаться от своего намерения. Впрочем, пассажиры ничего от этого не потеряли.

Погода была ветряная и приятная, но море все еще было неспокойно. Нельзя было прогуляться по палубе без риска сломать себе шею. Ежеминутно бушприт то метил прямо в небеса, то вдруг наровил зацепить под водой акулу. Что за пленительное ощущение испытываешь невольно, когда чувствуешь, как корма быстро уходит под тобой куда-то вниз, в глубину, а нос лезет высоко в облака. Самое безопасное для нас в тот день было крепко цепляться за перила и не выпускать их из рук: прогулка была бы с нашей стороны черезчур дерзновенным развлеченьем.

По какой-то счастливой случайности я не испытывал на себе морской болезни и мог, по справедливости, этим гордиться. Если есть на свете нечто такое, что может сделать человека чрезвычайно и нестерпимо самомнительным, так это благонравное поведение его желудка на море, в то время, когда все его спутники страдают от морской болезни.

В скорости в дверях задней палубы показался укутанный с подбородком и обвязанный, как мумия, старик. Его качнуло и первого же толчка было достаточно для того, чтобы его швырнуть... прямешенько в мои объятья.

- С добрым утром! Не правда ли, прекрасная погода? - проговорил я.

Он приложил руку к желудку и отвечал:

- А... чорт!

А затем удалился, шатаясь, пока не споткнулся на решетку люка, где уже окончательно свалился.

Но вот вслед за ним вышел из той же двери другой старичек, и даже весьма стремительно вышел.

- Прошу вас, успокойтесь! - любезно предупредил я. - Нет никакой необходимости так торопиться... Чудесная погода!

Он так же, как и первый, приложил руку к своему желудку, проговорил:

- А... чорт! - и, шатаясь, побрел прочь, покуда не свалился.

Немного спустя еще один (ужь третий) ветеран появился все на пороге той же двери, хватаясь руками за воздух, чтобы найти точку опоры.

- Доброго утра! - сказал я ему. - Отличная погода для увеселительной поездки!.. Вы, кажется, простите, хотели сказать?..

- А... чорт! - вырвалось у него.

Я так и знал! Я уже по опыту мог догадаться, что он скажет именно это, а не что другое; но я остался все на том же месте и с добрый час меня все продолжали бомбардировать престарелые джентльмэны. Ни слова не добился я от них, кроме их неизменного:

Тогда я пошел прочь в довольно задумчивом настроении. Я сказал, что это действительно увеселительная поездка, что она мне по вкусу, что пассажиры не болтливого десятка, но все-таки общительный народ. Мне нравятся все эти старинки, только ужь слишком им легко дается "чертыханье"!..

Я понимал прекрасно, что их так сердило: морская болезнь их одолевала, и я был очень рад. Мы все ведь рады, когда другие страдают морской болезнью, а мы нет. Приятно играть в вист при свете лампочки в каюте, когда над головой у нас бушует буря; приятно прогуляться по палубе в лунную ночь, приятно покурить на фор-марсе в свежую погоду, если кто не боится добраться туда. Но все эти утехи пустяки, в сравнении с утехой видеть, как страдают другие от морской болезни!

В тот день я приобрел не мало полезных сведений.

Вздумал я, например, лезть на шканцы в то время, как корма нашего парохода смотрела в небеса. Я спокойно курил себе сигару и чувствовал себя довольно сносно. Вдруг слышу окрик:

- Ну, однако, позвольте! Так негодитея! Видите, тут надпись: "Курить позади колеса, на корме воспрещается!"

Это был никто иной, как капитан Дункан, начальник поездки. Ну, я, понятно, тотчас же ушел "вперед". Но по дороге мне в глаза бросилась подзорная труба, в то время, как я проходил через одну из "передних" кают. Она лежала на полочке у спинки лоцманской будки и я спокойно протянул за нею руку: вдали виднелось судно.

- Ого!.. Руки долой! Убирайтесь-ка прочь отсюда! - послышалось тотчас же.

- Кто такой этот перезрелый пират с бакенбардами и с таким нестройным голосом?

- Да капитан Берелей, офицер действительной службы, - ответил боцман.

Я побродил еще немного и, за неимением чего-либо лучшого, принялся перочинным ножом делать нарезки на перилах.

- Скажите, пожалуйста, мой друг, - раздался вдруг надо мною чей-то вкрадчивый, поучительный голос, - неужели вы ничего не нашли лучшого, как стругать на щепки пароход? Вы-то, повидимому, должны были иным наукам обучаться.

- Кто такой этот гладко-выбритый ходячий укор, так изящно одетый?

- Это капитан Л**, наш судовладелец и один из главных наших хозяев.

Несколько времени спустя, я подобрался к боцманской будке со стороны кормы и увидал, что на скамейке лежит секстант (математический инструмент).

- А! Они, верно, при помоши его вычисляют положение солнца, - подумал я. - Верно и мне будет в него хорошо видно вон то судно.

- Мне ужь придется просить вас уступить это "мне". Если вам что-либо угодно узнать относительно положения солнца, я скорее готов сам нее вам разъяснить, но никому в мире не доверю своего инструмента. Если случится надобность в вычислениях... Да, да, я с удовольствием!

И он ушел на зов, который раздавался с противоположной стороны. Я пошел дальше и спросил служителя:

- Кто такой эта паукообразная обезьяна с манерами святоши?

в какую угодно сторону, что я, не попаду в которого-нибудь из капитанов вашего парохода?

- Что же, сударь, почем знать? Вы можете попасть, пожалуй, в капитана стражи, потому что он стоит прямо вам на дороге.

Я сошел вниз, в каюту, в задумчивом, а отчасти даже в подавленном состоянии духа. Мне думалось невольно, что если у семи нянек бывает дитя без глазу, то у пятерых капитанов одного корабля мало ли что может с кораблем приключиться?