Простодушные у себя дома и за границею.
Часть вторая. Простодушные за границею.
Глава V.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Простодушные у себя дома и за границею. Часть вторая. Простодушные за границею. Глава V. (старая орфография)

ГЛАВА V. 

Лето в Средне-Атлантическом океане. - Эксцентричная луна. - Г. Блюхер теряет свою самоуверенность. - Тайна часов. - Обитатели глубин. - "Земля!.." - Первая высадка на чужеземном берегу. Впечатление на туземцев. - Нечто об Азорских островах. - Блюхерский злополучный обед. - Счастливый исход.

Идя "вольно", как выражаются моряки, мы сделали весьма приятный десятидневный переход от Нью-Иорка до Азорских островов. Положим, он был не из скорых (и все-то пройденное нами за это время пространство было не больше двух тысяч четырехсот миль), но зато из самых приятных. Правда, "все" время мы шли против ветра и несколько раз испытали на себе, что такое буря, которая добрых 50% пассажиров сваливает с ног, лишает здоровья и придает всему пароходу самый неприятный, мрачный и безлюдный вид. Все мы можем легко припомнить порывы бури, которые целыми потоками воды окачивали палубу, потоками, которые, казалось, высоко взлетали, на воздух, к самой радуге, и падали на пароход, как струи ливня. Но большею частью погода была хороша, как настоящая летняя, а ночью было даже, пожалуй, еще лучше, чем днем. Мы наблюдали интересный феномен: полная луна каждую ночь всплывала над нами все на одном и том же месте небосвода. Причина такого странного поведения со стороны луны сначала нам и в голову не пришла; впрочем, впоследствии мы разсудили, что мы ведь ежедневно проходим по двадцати минут вперед к востоку, т. е. идем ровно настолько скоро, чтобы не отставать от луны. Для наших друзей, оставшихся на родине, эта луна уже становилась старой; но для нас, новых Иисусов Навинов, она стояла неподвижно, оставаясь без перемены.

Юноше Блюхеру, который был родом с дальняго Запада и путешествовал еще впервые, весьма надоедала поминутная перемена в порядке корабельного времени. Сначала он чрезвычайно гордился своими новыми часами и поспешно вытаскивал их из кармана, как только пароходный колокол бил восемь стклянок (а это было в полдень), но мало по-малу он как будто потерял в них веру. Дней через семь по нашем выходе из Нью-Иорка, Блюхер вышел на палубу и весьма решительно проговорил:

- Надули! Как? На чем же?

- Да на этих часах!.. Купил я их в Иллинойсе, заплатил 150 долларов и воображал, что они хороши... И, клянусь Вашингтоном, они прекрасны... но только лишь на берегу, на твердой земле, здесь же, на море, они не поспевают, замедляют ход... До половины двенадцатого еще ничего, туда-сюда, но потом вдруг они отстают, идут назад. Я ставил регулятор на ускорение и до того усердно, что он даже обогнул весь круг, но и это не помогло нимало. Они, положим, идут несомненно скорее, нежели все другие часы на пароходе, и шагают себе вперед так, что на диво, но... только до полудня! А эти "восемь стклянок" ужь непременно забегут вперед, против них на добрых минут десять. Я ужь не знаю, что с ними теперь и делать. Они, ведь, добросовестно делают все, что могут, но в этом еще нет спасения. Но, положим, и на всем пароходе не найдется ни одних часов, которые ходили бы лучше моих; но мне-то не все ли равно? Когда прозвонят восемь стклянок, вы так и знайте, что на моих часах еще десяти минут не хватает до полудня.

Пароход нагонял лишний час времени через каждые три дня, а Блюхер непременно хотел, чтобы его часы не отставали; но, как он сам уже сказал, ужь больше некуда было двигать регулятор и часы шли действительно самым "скорым шагом". Ему больше ничего не оставалось, как только сидеть сложа руки и предоставить пароходному времени опередить часовое. Наконец, мы направили его к капитану; тот объяснил ему, в чем заключается тайна "корабельного времени" и успокоил его сомнения. Перед отъездом этот же самый молодой человек много разспрашивал о морской болезни и о признаках её, а также и о том, как это ему придется заявлять о том, что он болен; но после отъезда он и сам скоро превзошел эту науку.

Нам удалось видеть, как и полагается, акул, дельфинов и целые эскадры португальских боевых караблей на придачу к общему списку морских чудовищ. Одни из них были белого, а другие ярко-красного цвета, словно окрашенные кармином. Ноутилус или ветрильник - просто-на-прото прозрачная слизистая клетчатка, которая раскидывает свой парус по ветру и держится на воде с помощью мясистых отростков от фута и до двух длиною. Ветрильник весьма умелый и разсудительный мореход. Он поднимает парус, когда ветер крепнет и собирается буря и совершенно свертывает его, уходя вглубь воды, когда уже буря бушует. Обыкновенно, он заботится о том, чтоб его парус был всегда влажным и вообще в исправности, чему способствует его кувыркание под воду и ополаскивание паруса в её влажных струях. Моряки утверждают, что ветрильники встречаются в этом океане лишь между 35 и 45° долготы.

явился ко мне и второй мучитель, потом еще и еще один... так что под конец, видя, что всеобщий восторг все равно не даст мне хотя бы подремать спокойно, я, совсем заспанный, вышел на палубу. Было уже половина шестого; утро начиналось свежее, пасмурное! Пассажиры столпились у дымовых труб и ютились за вентиляторами, укутанные по-зимнему, заспанные и видимо несчастные под безпощадным бурным ветром и пронизывающими брызгами соленой воды.

Из островов ближе других к нам был Флорес. Сначала он казался нам лишь целой горой грязи, возвышающейся посреди мрачных туманов океана. Но по мере того, как мы к нему приближались, появилось солнце и разукрасило ее, как чудную картину. Гора грязи вдруг обратилась в массу зеленеющих мыз и лугов, которые взбирались на высоту тысячи пятисот футов, верхними очертаниями своими сливаясь с облаками. По откосам выступали остроконечные, крутые зубцы укреплении и узкогорлые пушки; на высотах там и сям скалистые выступы принимали вид замков и укреплений. Из разверзшихся облаков вырывались широкие снопы света, которые заливали вершину, откосы и долину огненными полосами, опоясывая их в промежутке как бы темным кушаком. Ну, настоящее северное сияние, только изгнанное с Ледовитого севера в полуденные края!

Мы обогнули две трети острова на разстоянии четырех миль от берега и призвали в свидетели наших споров и догадок все бинокли, какие только у нас оказались. Мы спорили о ток, что могут представлять из себя зеленые пятна на возвышениях, группы дерев или сорных трав. Спорили еще, действительно ли верно, что белевшия у берега моря деревни - группы сельских домов, или это просто белые пятна какого-нибудь кладбища?

Наконец, мы опять вышли в открытое море и стали держать курс на Сан-Мигуэль. Флорес вскоре стал опять горою грязи, погрузился в туманы и исчез. Но для многих пассажиров, страдавших морской болезнью, было отрадно снова увидать зеленые холмы и после того все стали оживленнее и веселее, нежели можно было ожидать, принимая во внимание, как рано все уже были в этот день на ногах.

Относительно Сан-Мигуэля нам, однако, пришлось переменить намерение: около полудня налетела буря и так швыряла и трепала наше судно, что здравый смысл повелевал нам поскорее искать от нея приюта. Поэтому мы начали держать на ближайший из Азорских островов, Файоль (туземцы так и произносят: "Фа", с ударением на первом слоге). Мы бросили якорь в открытом рейде Хорта, в полумиле от берега. В самом городе насчитывается от восьми до десяти тысяч жителей.

Их белоснежнежные домики ютятся в волнах свежей зеленой растительности и положительно никакая деревня не могла бы казаться такой привлекательной. Город гнездится в амфитеатре холмов, обступивших его; вышина их от трех до; семи сот футов, а все откосы и вершины тщательно возделаны, ни один фут земли не пропадает даром. Каждая мыза, каждое поле, в виде небольших квадратных участков, заключены в каменных стенах, назначение которых защищать подрастающую растительность от суровости губительного вихря, который дует с моря. Таких зеленеющих квадратов здесь целые сотни и обнесены они черными стенками из лавы, что придает им вид гигантской шахматной доски.

Эти острова принадлежат португальцам и потому все, все на острове Файоле носит на себе португальский отпечаток; но об этом после.

Целый рой чумазых, шумливых мошенников-лодочников - португальцев, с медными кольцами в ушах и лукавством в сердце, взобрался к нам на пароход, и мы, разбившись на отдельные группы, условились с ними, чтобы они доставили нас на берег по столько-то с человека серебряною монетой какого угодно государства. Мы причалили к берегу у самых стен маленькой крепости, батарея которой состояла из двенадцати и тридцати двух фунтовых орудий, что для Хорты составляло весьма значительную защиту, но если бы нам когда-либо случилось напасть на нее с одним из наших мониторов, то им пришлось бы вывезти свои пушки в открытое поле, чтобы знать, где их скорее найти, в случае надобности. Толпа на набережной состояла из простого народа: мужчин и женщин, мальчиков и девочек в лохмотьях, босых, нечесаных и неопрятных, а по профессии, по инстинкту и по происхождению - нищих. Они кучами следовали за нами и не отступали от нас ни на шаг, пока мы оставались в Файоле. Мы шли вверх по главной улице, по самой середине, а они окружали нас со всех сторон и таращили на нас глаза. Поминутно из толпы их выделялись двое-трое и стремительно бросались вперед, чтобы, забежав, оглянуться на все шествие, точь-в-точь, как деревенские мальчишки, которые бегут за слоном, когда его водят из улицы в улицу в виде объявления о предстоящем представлении. Мне было только лестно, что и я вхожу в число предметов, достойных такого удивления. Там и сям, на пороге домов нам встречались женщины в португальских модных головных уборах. Эти уборы своего рода чудо безобразия и состоят из грубой синей материи, прикрепленной к накидке того же цвета. Эта материя торчит высоко над головою, раскидывается широко по сторонам и отличается своей бездонной глубиной. Сидит она на голове, как бы навес палатки, и голова женщины прячется в ней, как голова оперного суфлера, который подсказывает певцам из под своей будки. Нет ни крошечки отделки на этом гигантском "капоре", как его величают, это просто-напросто гладкий, грязно-синий кусок грубого парусного холста, благодаря которому женщина не в состоянии идти в какую ей сторону угодно; ей надо идти или по-ветру, или вовсе не ходить. Общий дух этого рода капоров одинаков во всех островах этой группы и, вероятно, останется таковым еще на десять тысяч лет, но каждый остров видоизменяет его ровно настолько, чтобы можно было его жительниц отличать от других и чтобы усердный наблюдатель мог с первого взгляда сказать, с которого именно острова явилась обладательница того или другого капора.

Португальские пенни или "рейсы" (reis) нечто изумительное. Их требуется тысяча штук, чтобы составить один доллар. Все финансовые обороты производятся здесь на "рейсы", но мы об этом ничего не подозревали, пока не сделали этого великого открытия через посредство Блюхера.

и считает себя даже обязанным задать роскошный пир.

Нас, приглашенных, оказалось девять человек. Мы пообедали действительно прекрасно, в самой лучшей гостиннице. Когда обед был в самом разгаре, когда царило среди нас веселье, добрые сигары, хорошее вино и довольно сносные анекдоты, хозяин гостинницы представил нам счет. Блюхер заглянул в него и его бодрости мигом, как не бывало. Он заглянул еще раз, чтобы удостовериться хорошенько, что зрение еще ему не изменило и затем начал читать вслух, дрожащим голосом в то время, как румянец постепенно оставлял его щеки и придавал им пепельный оттенок.

- "Десять обедов по 600 рейсов с персоны = 6.000 рейс." (Прах их побери!)

- "Двадцать пять штук сигар по 100 рейс. за штуку = 2.500 рейсов!" (Мать Пресвятая Богородица!!)

- "Одиннадцать бутылок вина по 1.200 рейс. за штуку = 13.200 рейсов!" (Помоги нам, Боже!)

"Итого: - двадцать одна тысяча семьсот рейсов!" Премудрость Моисеева!.) Да на всем пароходе не найдется столько денег, чтобы покрыть весь этот счет! Оставьте вы меня одного, господа; предоставьте разоренного его неминуемому разоренью!

Право, я, кажется, в жизни не видывал более смущенной компании, чем наша. Никто ни слова! Только стаканы с вином, в полном молчании, нетронутые опустились на стол. Все словно вдруг онемели. Курившие сигары не заметили, как выронили их из рук. Каждый искал взглядом своего соседа, но ненаходил в нем ни единого луча надежды или ободрения. Наконец, это ужасное молчание было прервано. На лице Брюхера отразилась отчаянная решимость, как облачная тень, он встал и проговорил:

- Послушайте, хозяин: это низкое, недостойное плутовство! Я никогда и ни за что этого не допущу. Вот вам, извольте: сто пятьдесят долларов, но ни чуточки больше! Я кровью изойду, а не заплачу лишняго ни одного цента.

вон.

Надо полагать, что он ходил к какому-нибудь американцу, так как, вернувшись, подал снова свой счет, но уже с переводом на более христианский язык, а именно:

"рейс.", то есть = 6 дол.

" " 2.500" "" = 2 " 50 цент.

" " 13.200" "" = 13 " 20 "

Итого 21 дол. 70 цент.

Полное удовольствие снова водворилось среди гостей Блюхера, и они потребовали еще прохладительных напитков.