Простодушные у себя дома и за границею.
Часть вторая. Простодушные за границею.
Глава VII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Простодушные у себя дома и за границею. Часть вторая. Простодушные за границею. Глава VII. (старая орфография)

ГЛАВА VII. 

Буря ночью. - Испания и Африка на-показ. - Приветствие величественному иностранцу. - Геркулесовы столбы. - Гибралтарова скала. - Утомительное повторение. - "Королевское кресло". - Побежденная невозмутимость. - Редкости в подземных пещерах. - Личные свойства Гибралтара. - Несколько странных характеристик. - Частная увеселительная поездка в Африку, - Оскорбление действием мавританского командира, но без опасности для его жизни. - Попранное тщеславие. - Высадка на берег в Марокко.

Всю неделю нас угощало пощечинами бурное и безжалостное море; всю неделю нас мучила морская болезнь и опустошала каюты. Уединенные, безлюдные палубы были пропитаны брызгами морских валов, которые до того ревниво их оберегали, что одели даже дымовые трубы толстым слоем белой соляной коры, доходившей чуть не до самого их верха. Всю неделю мы дрогли днем под защитой спасательных лодок и навесов, а вечером курили чуть не до удушья и яростно сражались в домино, сидя в "курилке".

Самой ужасной оказалась последняя из всех семи ночей. Ни грома, ни какого другого звука не было слышно за порывистыми толчками парохода, за резким свистом бури между снастями и напором кипучих валов. Наше судно лезло куда-то наверх, как будто лезло прямо в небеса, потом вдруг останавливалось на мгновение, которое казалось нам целою вечностью, и так же неожиданно ныряло головою вниз, как будто в пропасть. Кипучия морския брызги мочили палубу словно дождем. Сумрак и темнота были повсюду. Изредка блеск молнии прорывал ее дрожащей огненной струею, которая давала нам возможность заметить вздымавшияся громады волн там, где до тех пор не было видно ничего подобного; под её сверкающим огнем загорались темневшия снасти и блестели, словно серебро, а лица человеческия становились призрачно, мертвенно бледны...

думали, что им все-таки будет не так страшно, если они выйдут на палубу и очутятся посреди бури, чтобы лицом к лицу увидеть смертельную опасность; что это все же лучше, нежели сидеть взаперти в своих гробоподобных каютах при тусклом свете ламп и лишь в воображении рисовать себе все ужасы, которые творятся там, "снаружи". Но раз, действительно очутившись наверху, увидав отчаянную борьбу, которую приходилось судну вести в тисках у бури, очутившись там, где им было слышно завыванье ветра, куда к ним долетали брызги соленой воды и откуда ил самим была видна великолепная картина, которую освещала молния, они всецело подчинялись её суровому обаянию и оставались уже в его власти... То была ужасная и поистине длинная-предлинная нескончаемая ночь!

30 июня, т. е. на другой день, утро было прелестное, и в семь часов уж погнало нас на палубу, благодаря счастливой весточке, что земля опять видна. Любопытно и вместе с тем приятно было видеть, что на палубе опять "вся" наша "корабельная" семья сошлась в полном сборе, хот удовольствие, написанное у каждого из нас на лице, и не могло всецело заслонить собой печать тревог и недугов, которую наложили на них долгие приступы бурь и волнений. Но вскоре утомленные взоры засверкали радостью, побледневшия щеки снова зарделись, а тело, ослабевшее от недуга, ожило вновь под животворным влиянием ясного, свежого утра. Да, наконец, и более сильное влияние действовало на нас: заброшенные далеко в море и уже истомленные, мы сознавали, что вот-вот увидим благословенную твердую землю, а увидать ее для нас было то же, что снова очутиться на родине, которую и без того помнил каждый из нас.

Приблизительно через час, мы были уже почти в самом Гибралтарском проливе. Справа от нас высились желтоватые холмы африканских берегов; подножие их скрывалось в голубоватой дымке, а вершины были окутаны облаками, что, впрочем, совершенно согласию со словами Св. Писания, в котором говорится: "и бысть земля покрыта мраком и облаками".

Мне кажется, что эти слова относились именно к этой части Африки. Слева виднелись гранитные бока высот древней Испании: в самой узкой своей части пролив имеет не больше тринадцати миль.

Тут же, вдоль испанского берега, высились оригинальные старинные каменные башни древних мавров (как нам казалось тогда), но впоследствии мы получили об этом более обстоятельные сведения. В прежния времена мароккские пираты крейсеровали вдоль берегов Испании, пока им не представлялся удобный случай высадиться, чтобы напасть на какое-нибудь испанское селение и разграбить его, а всех хорошеньких женщин увезти с собой. Это было весьма приятное и весьма распространенное ремесло. Но испанцы нарочно строили свои башни повыше на холмах, чтоб им удобней было видеть приближение мароккских грабителей.

мы, стоя на палубе, любовались вершинами, которые, как шапкой, были увенчаны облаками и равнинами, одетыми сумрачным туманом, над нами вдруг раскинулась еще более грандиозная картина и, словно силою магнита, приковала к себе наши взоры: то было статное, величественное судно, на котором паруса взвивались один за другим, пока оно не обратилось в целый лес раздутых парусов. Оно летело по морю, как огромная птица... Испания и Африка были забыты. Все внимание, весь восторг были посвящены красавцу-чужестранцу... Но в то время, как взоры всех были направлены на него, оно торжественно поплыло мимо нас и отдало на волю ветра родной нам флаг, с изображением "звезд на полосатом поле"...

Быстрее мысли наши шапки и платки взвились в воздухе и раздалось громкое "уррра!"... В эту минуту, многие из нас поняли впервые, какое заурядное и простое зрелище - видеть свой национальный флаг у себя, в родной земле, если сравнить его с тем же зрелищем на чужбине. Увидать его там все равно, что увидать тень родной земли и её святынь, её героев, все равно, что почувствовать прилив могучих сил, которым ничего не стоит обратить в потоки кровь недругов своих...

Мы уже приближались к знаменитым Геркулесовым столбам и даже один из них, "Обезьяний холм", уже виднелся впереди. Это была высокая гора величественного вида, на которой виднелись ясно полосы, обозначавшия слои гранита; другая же большая Гибралтарская скала еще была довольно далеко. Древние считали когда-то Геркулесовы столбы главным пунктом своих плаваний и краем света; но, надо заметить, что недостаток познаний был у них действительно велик. Даже пророки, писавшие книгу за книгой и послание за посланием, ни разу не намекнули хотя бы на существование большого материка по ту (то есть по нашу) сторону океана. А между тем, мне кажется, им следовало бы об этом знать.

Но прошло еще несколько минут и к нам навстречу выдвинулся вперед грандиозный одинокий утес, в виде величественной громады. Она, повидимому, возвышалась по самой середине широкого пролива и, казалось, со всех четырех сторон омывалась морского волной. Никакого ученого попугая не пришлось бы нам вопрошать, действительно ли это Гибралтар, даже еслиб мы сами этого не знали: во всем Испанском королевстве не могло быть другой такой скалы!

"Гибралтарский утес" (или скала) имеет до полуторы мили в длину, до четверти в ширину - у самого основания, и от 1.400 до 1.500 футов в вышину. С одной стороны и с одного конца он так же прямо, так же отвесно выступает из воды, как стена какого-нибудь дома; другой его конец, равно как и другая сторона, до такой степени неправильны и неровны, что даже военным чинам показалось бы тяжело на них взбираться. У подошвы этого откоса расположен город Гибралтар, окруженный стенами, или, вернее говоря, он занимает даже часть самого откоса. Везде, куда не оглянитесь, со стороны холмов, пропасти, моря или горных вершин, везде Гибралтар явится перед вами одетый в каменные твердыни и вооруженный пушками. С какого бы места вы не взглянули на него, он имеет всегда весьма оживленный вид. Он выступает в море на конце плоской и узкой полосы земли и отчасти походит на комок грязи, налипший на конце молотка. Несколько сот ярдов этого плоского пространства принадлежит англичанам, а затем ужь идет на четверть мили подальше, в промежутке между Атлантическим океаном и Средиземным морем, пространство в двести или триста ярдов, так называемая "Нейтральная территория", одинаково свободная для доступа испанцам и англичанам.

Этот вопрос переходил с уст на уста за все время нашего пути от Файоля к Гибралтару, он стоял в воздухе день и ночь и я, кажется, никогда в жизни не чувствовал себя таким утомленным, как от непрестанного повторения (хоть и в различных сочетаниях) одних и тех же слов, а также от неутомимого и неизменного ответа:

- Право, еще не знаю!

В последнюю минуту, шестеро или семеро из нас вдруг порешили, что поедут, и поехали в самом деле; это меня как-то разом успокоило и облегчило, так как мое решение, очевидно, уже запоздало и я мог теперь на досуге все обсудить спокойно, чтобы окончательно взять на себя решимость никуда не ехать. Видно, у меня есть же таки порядочный запас решимости, если мне иной раз надо целую неделю запасаться ею чтобы придти к какому-нибудь решению.

Но вот ведь как тревоги могут часто повторяться. Не успели мы еще отделаться от своих испанских бедствий, как Гибралтарские проводники накликали на нас другое: ужь чего, кажется, убийственнее нескончаемого повторения предания, начало которого ужь само по себе не представляло бы ничего замечательного.

"Креслом Королевы", потому что одна из испанских королев именно на нем повелела поставить свое кресло и возсела там, когда французския и испанския войска осадили Гибралтар, и сказала, что с места не сойдет, пока английский флаг не будет спущен на его укреплениях. Если бы у англичан не хватило настолько любезности, чтобы в один прекрасный день спустить его на несколько часов, королеве пришлось бы преступить свою клятву или же... умереть на месте!

Мы проехали на ослах и на мулах вверх по крутым узким улицам и вступили в подземные ходы, которые высечены в скале англичанами. Эти ходы или галереи нечто вроде просторных железнодорожных тоннелей, а в них на коротких разстояниях встречаются большие пушки, которые сурово выглядывают наружу, хмурясь на море и на город из своих бойниц, с вышины пяти или шестисот футов над поверхностью океана. Это подземное сооружение тянется почти на милю и, по всей вероятности, должно было стоить массы денег и труда. Орудия подземной галереи сторожат гавани обоих океанов и самый полуостров; но мне кажется, они могли бы и вовсе здесь не стоять на страже в виду того, что никакое войско не в состоянии взобраться на отвесную скалу. С её же уступов открываются чудесные виды на океан. В одном из этих уступов было высечено целое большое помещение, вся обстановка которого состояла из громадной пушки, а окнами были бойницы. Услужливый солдат, зная, что отсюда виднелся неподалеку большой холм, предупредительно пояснил нам:

- Вон тот высокий холм называется "Креслом Королевы", потому что одна из испанских королев именно на нем повелела поставить себе кресло и возсела там, когда французския и испанския войска осадили Гибралтар, и сказала, что с места не сойдет, пока английский флаг не будет спущен на его укреплениях. Еслиб у англичан не хватило настолько любезности, чтобы в один прекрасный день спустить его на несколько чаеов, королеве пришлось бы преступить свою клятву или же... умереть на месте!..

На самой вершине Гибралтарского утеса мы немного приостановились. Наши мулы, вероятно, также были утомлены, и на это они имели даже полное основание. Военная дорога, положим, хороша, но она довольно крута и вдобавок не из коротких. Вид с узкой полосы земли роскошный! Отсюда, с вышины, корабли казались нам миниатюрными, игрушечными лодочками, но с помощью телескопа они оказались на деле весьма внушительных размеров. Внизу, с одной стороны, нам было видно бесконечное множество батарей, из которых одна стоит у самого моря.

В то время, как я преуютно отдыхал себе на крепостном валу и подставлял свою открытую голову нежному, освежающему ветерку, услужливый проводник (только уже не мой собственный, а чей-то другой) подошел ко мне с любезным пояснением:

"Креслом Королевы", потому что...

- Позвольте, синьор! - возразил я поспешно. - Я бедный беззащитный чужестранец; я все равно что сирота на чужбине! Пожалейте меня! Пожалуйста, "по-жа-луй-ста", не навязывайте мне лишний раз эту чертовскую легенду! Хотя бы на сегодня только!..

Ну, я кажется, опять оказался грешен в грубости, хоть и давал зарок воздержания; обстоятельства, вынудившия меня его забыть, были, однако, свыше сил моих. Если бы вам так точно докучали в то время, как у ваших ног разстилалась бы дивная панорама Испании и Африки с голубым Средиземным морем, в то время, когда вам только и хотелось бы, что смотреть и еще смотреть и любоваться, и проникаться их красой в полном молчаньи, вы, может быть, разразились бы еще более грубыми словами, нежели я сам!

Гибралтарская крепость выдержала несколько продолжительных осад, причем одна из них длилась даже почти четыре года и англичане взяли ее наконец... да и то лишь с помощью обмана. Самая мысль, что кому-либо могло придти в голову взять ее приступом, уже достойна удивления, а между тем люди не раз следовали ей и на деле.

Тысяча двести лет тому назад этой местностью владели мавры; один из их замков еще и по сю пору, хмурый, стоит посреди города, а его поросшия мхом бойницы и укрепления, очевидно, были повреждены выстрелами во время войн и осад, о которых теперь нет и помину. Тайник, скрытый в утесе позади, был найден не так давно, а в нем меч изящнейшей работы и древнее тяжелое вооружение такой работы, с какою еще не были знакомы знатоки древностей, хоть они и предположили, что оно исполнено в римском стиле. Римское вооружение и римския святыни различного рода были также найдены в подземелье, на том конце Гибралтара, который вдается в море. Судя по историческим данным, весь этот край должен был принадлежать римлянам приблизительно в начале христианской эры, вдобавок и вещи, которые были там откопаны, повидимому, подтверждают это предположение.

жили не только до потопа, но даже еще за десять тысяч лет до него. Что жь, может быть, они и правы; но так как эти люди не могут сами постоять за себя, то этот вопрос и не может представлять для публики большого интереса. Все в том же подземельи попадаются еще скелеты и ископаемые из мира животных, которые водятся во всех частях Африки, но, сколько помнится, никогда не существовали нигде в Испании, за исключением этой одинокой вершины Гибралтара. Так вот поэтому и есть предположение, что пролив, разделяющий Африку и Гибралтар, был некогда твердою землею и что низкий, центральный перешеек между гибралтарской крепостью и Испанскими холмами был некогда дном морским. Поэтому становится понятным, что все эти африканския животные, которых еще и теперь находят за Гибралтарскими холмами, оказались отрезанными от испанского материка, когда произошло превращение его в перешеек. Африканские холмы, по ту сторону пролива, кишат обезьянами, которых теперь (как и прежде) не мало встречается на скалах Гибралтара, но в Испании их нигде нет и следа. Это вопрос несомненно интересный. Понятно, эти обезьяны могли бы перебраться в Испанию, и верно сами не прочь бы попытаться, если б им только захотелось; тем трогательнее их самопожертвование и их преданность этим мрачным утесам с единственной целью поддержать научную гипотезу. А посему свидетельствую гибралтарским обезьянам мое почтение за их самоотвержение и преданность убеждениям христиан!..

В Гибралтаре находится гарнизон в 6.000--7.000 человек и благодаря этому огненно-красных мундиров здесь не оберешься. Есть также и красные с синим, и будничные белоснежные наряды; есть даже шотландцы с обнаженными коленями. Встречаются и девушки-испанки с нежными взорами, и скрытые под вуалем красавицы-мавританки (по крайней мере, я предполагаю, что оне красивы) из Тарифы. Вот мавританские купцы из Феца в своих широких шароварах и в чалмах, вот долгополые и босоногие магометанские бродяги-оборванцы из Тетуана и Танжера, с коричневым, желтым или даже черным, как чернила, лицом; жиды изо всех окрестностей в своих лапсердаках, в шапочках и в туфлях точь в точь, как их изображают на сцене или на картинах, точь в точь как они, вероятно, выглядели три тысячи лет тому назад. Вы легко поймете, что нашим кочевникам, принадлежавшим к пятнадцати-шестнадцати различным штатам, было на что посмотреть в этой безпрестанно менявшейся панораме современных лиц и костюмов. Я называю все наше общество "кочевниками" так как оно отчасти само подает повод к этому названию: мы, словно кочевое племя, бредем себе толпою через те страны и, подобно индейцам, смотрим на все вокруг с выражением снисходительности и смиренного невежества на лице.

Заговорив о наших странниках-кочевниках, я кстати припомнил, что между нами есть два таких лица, которые иной раз способны порядком досаждать другим. Впрочем, "Оракул" в этот счет не идет. Спешу вам пояснить, что этот "Оракул" есть не что иное, как старый осел, невинный, как младенец; он ест за четверых и никогда не произнесет односложного словечка там, где можно употребить более длинное; ни в каком случае он не знает настоящого значения тех длинных слов, которые ему приходится употреблять и никогда не знает, куда именно следует их вставить, чтобы они были у места. Тем не менее, он спокойно решается высказывать свое мнение о самых туманных предметах и даже любезно подтверждает его изречениями авторов, которых никогда на свете не бывало. Если же, в конце концов, вы его прижмете к стене, он ускользнет от вас и возьмется опять за тот же вопрос с другой стороны, утверждая, что все время только о том и говорил, и снова нападет на вас с вашими же собственными доказательствами и возражениями в перемежку с его личными длиннейшими, выспренними словами и будет ими тыкать вам же самим прямо в зубы, как будто это его собственные слова. Он пробежит главу-другую в том или другом "Путеводителе", перепутает факты, благодаря своей плохой памяти, а затем и отправляется навязывать их кому ни попало, как величайшую премудрость, добытую в школе многолетним изучением писателей и ученых, которые давно уже скончались и не печатаются больше.

Сегодня утром, за завтраком, он показал нам в окно, прибавив:

- Видите вон тот холм на африканском берегу - это один из столбов Геркулеса; а вон и "окончательный" столб, вдоль того же берега.

"Окончательный"? Что жь, это прекрасное слово; но столбы вед на разных берегах, по обе сторобы пролива, - заметил я. (Мне было очевидно, что его сбило с толку объяснение, небрежно написанное в "Путеводителе").

- Ну, знаете, не вам бы и не мне об этом говорить! У одних писателей говорится так, а у других - иначе. Старик Гиббонс ничего не говорит об этом, совершенно обегая этот вопрос (Гиббонс всегда так делает, когда становится втупик); но Ролэмптон... посмотрим, что тот говорит? Он говорит, что оба столба были на одном и том же берегу, равно как и Тринкулиан, и Собастер, и Сираккус, и Лангомаргамбль...

- О, будет, будет с вас! Если ужь вы пошли выдумывать и самых авторов, и их доказательства, я ничего вам не имею возразить! Пусть столбы так и будут на одном берегу!

Оракул еще ничего; он даже и не внушает отвращения; нам даже не особенно тяжело выносить его присутствие. Но у нас на пароходе есть поэт и один добродушный, предприимчивый идиот и вот эти-то оба приводят все наше общество в отчаяние. Первый вручает экземпляры своих стихотворений консулам, командирам, содержателям гостинниц, арабам, немцам, ну, словом, всем и каждому, кто только не прочь претерпеть это нежелательное неудобство, причиняемое, впрочем, с самой благой целью. Его стихотворения хороши и прекрасны на пароходе, в открытом море; тем не менее, переход от "Оды к Океану во время бури" (в следующие же полчаса) к "Привету Петуху, заключенному в шкафуте корабля" показался всем довольно-таки резким. Но когда он обращается с рифмованной фактурой или воззванием к губернатору острова Файоля, а затем к главному командиру и к другим сановникам Гибралтара, и прибавляет к ним любезный привет корабельного поэта-лауреата, пассажиры не особенно распространяют эти произведения в своем кругу.

Второй из вышеупомянутых господ еще молод и зелен, но это человек не светлого и не глубокого ума; впрочем, когда-нибудь он достигнет этого совершенства, если припомнит ответы на свои вопросы. Он известен у нас на пароходе под названием "вопросительного знака", а вследствие частого повторения это выражение сократилось в одно только слово: "вопросительный". Он уже дважды имел случай отличиться. В Файоле ему указали на холм и сказали, что он имеет восемьсот футов в вышину и тысяча сто в длину; но вслед затем прибавиди еще, что в том же холме есть туннель в тысячу футов вышины и две тысячи длины, и он всему поверил!.. Он принялся все это повторять, обсуждал этот вопрос, читал о нем в своих заметках. Впрочем, в заключение, он почерпнул некоторую пользу для себя из намека, который сделал ему некий глубокомысленный, почтенный "паломник".

Здесь, в Гибралтаре, "вопросительный" терзает просвещенных офицеров британской службы своей галиматьей про Америку и про чудеса, которые она способна творить. Одному из них он, например, сказал, что парочка американских броненосцев зайдет в Гибралтар и что им ничего не стоит спихнуть крепость прямо в Средиземное море.

В настоящую минуту мы, то есть человек шесть, совершаем увеселительную поездку совершенно частного характера и по нашей собственной инициативе. Всех "белых", которые находятся в списке пассажиров небольшого пароходика, направляющагося к берегам древняго африканского города Танжера, вместе с нами, двенадцать человек. Мы несомненно очень веселимся, нет ничего вернее! Да мы и не можем чувствовать ничего, кроме удовольствия, плавая по таким сверкающим водам, вдыхая мягкий воздух полуденных стран. Никакия заботы не могут здесь нас осаждать: здесь мы находимся вне их власти.

Беззаботно прошли мы мимо хмурой крепости Малабат (главной твердыни маройкского султана) и не почувствовали ни малейшого намека на страх. Весь гарнизон высыпал наружу, вооруженный, и принял угрожающия позы; мы все-таки не устрашились! Весь гарнизон промаршировал туда и обратно за крепостными стенами, прямо перед нами; но, несмотря на это, мы глазом не сморгнули! мне кажется, что мы и в самом деле со страхом не знакомы.

Я осведомился, кто такой начальник гарнизона, и получил в ответ: Махмет-Али-Бен-Санком. Тогда я, с своей стороны, заметил, что для него было бы хорошо, если бы ему на помощь были присланы еще солдаты, но мне ответили, что нет. От него требуется только, чтобы он удержал за собою крепость, а на это его сил хватает... вот уже два года! Это был факт настолько очевидный, что его, понятно, никто не мог отрицать. Положительно нет ничего в мире сильнее известности!

и английских женщин. В девять часов, по дороге в театр, мы встретили генерала, судью, командира, полковника и, наконец, "Коммиссионера Соединенных Штатов Америки в Европе, Азии и Африке". Все они побывали в клубе, чтобы занести в список посетителей свои имена и звания, и кстати порастрясти себе карманы. Они сказали нам, чтобы мы пошли в небольшой магазинчик близ здания суда и купили там лайковых перчаток, так как оне очень изящны и недороги. Нам показалось весьма подходящим ехать в театр в лайковых перчатках и потому мы поспешили последовать их совету.

В магазине красивая молодая девушка предложила мне взять пару синих перчаток; но мне хотелось не таких и я колебался. Тогда она сказала, что оне будут казаться гораздо красивее на такой руке, как моя. Это замечание тронуло меня и я украдкой умильно взглянул на свою руку, и в самом деле, она мне показалась довольно представительной. Я примерил перчатку на левую руку и слегка покраснел: очевидно, она была для меня мала. Однако, мне польстило, когда продавщица заметила:

- О, оне вам в самый раз!

(Но я-то знал прекрасно, что это неправда).

Я принялся усердно их тянуть и дергать, но это оказалось довольно неутешительным трудом. Между тем она говорила:

"так" неловки, когда приходится их натягивать.

Такой лести я никогда не мог бы ожидать: я умею обращаться только с замшей. Сделав еще усилие, я порвал перчатку с самого основания первого пальца и до ладони, но постарался спрятать образовавшееся отверстие. А продавщица продолжала разсыпаться в любезностях и я поддерживал в себе решимость оказаться их достойным или умереть.

- О, да, вы опытный человек! (Перчатка разлезается в спинке, книзу). Оне как раз вам по руке... У вас такая маленькая ручка!.. Если перчатка лопнет, можете ничего мне не платить... (Она лопается по самой середине). Я всегда могу различить, когда кто умеет надевать лайковые перчатки; такая ловкость и изящество достигаются лишь долгим опытом... (Вся спинка перчатки, как говорится по-морскому, "отдала парус". Кожа разлезлась поперек суставов и от перчатки остались лишь одни жалкие лохмотья).

Мне слишком льстила любезность прелестной продавщицы, чтобы я решился выставить ей на-показ свою неловкость и сдать с рук на руки этому "ангелу" её товар. Я весь пылал, сердился, чувствовал себя смущенным, но все-таки был счастлив и доволен. В эту минуту я ненавидел своих товарищей за то внимание, которое они проявляли ко всему происходившему; я от души желал, чтобы они перенеслись отсюда... ну, хоть в Иерихон! Однако, хоть я и сознавал всю свою мелочность, а сам говорил в то же время:

- Прекрасно! Эта рука сидит у меня изящно, как облитая. Я люблю, чтобы перчатка так хорошо сидела... Не безпокойтесь, пожалуйста не безпокойтесь: я надену другую дорогой. Здесь у вас так жарко!

молодой продавщицы мелькнул несколько иронический взгляд. Очутившись на улице, я оглянулся еще раз: она чему-то смеялась сама себе, и я не мог не проговорить мысленно с едкою наемешкою:

- Ну, да, конечно, "ты"-то умеешь надевать лайковые перчатки, не так ли? Ах, ты, самонадеянный осел, которого может сбить с толку каждая бабья юбка, которой только не жаль будет потратить на это свей труд и время!

Безмолвие товарищей меня тревожило. Наконец Дан проговорил задумчиво:

- Не все джентльмэны умеют надевать лайковые перчатки, но есть и такие, которые умеют!

- Но всегда легко можно отличить, когда джентльмэн привык носить лайковые перчатки, - проговорил доктор, обращаясь, как мне показалось, к луне.

- О, да! Такая ловкость и изящество достигаются лишь долгим опытом.

- Да, да, и я заметил, что если кто дергает лайковую перчатку изо всей мочи, словно кошку за хвост, когда та свалится в угольную яму, значит тот понимает, как надо надевать перчатки, значит, он опытн...

- Будет вам, друг любезный, будет! - прервал я его. - Вы, вероятно, думаете, что вы очень остроумны; но я этого мнения "не" разделяю! А если вы пойдете да разболтаете об этом кому бы то ни было из наших стариков-сплетников на пароходе, я никогда вам этого не прощу! Вот и все!

На время они действительно оставили меня в покое. Мы приняли вообще за правило оставлять друг друга в покое вовремя, чтобы избежать неприятного сознания разстроенного веселья. Но и они, ведь, тоже купили себе перчатки и сегодня утром мы все вместе выбросили за борт свои злополучные покупки. Оне были сделаны из грубой, непрочной кожи и покрыты широкими желтыми веснушками, так что в сущности не могли годиться ни для носки, ни для выставки на-показ. Мы совершенно неожиданно очутились в обществе ангела во плоти (юной продавщицы), но не мы провели его, а он нас...