Простодушные у себя дома и за границею.
Часть вторая. Простодушные за границею.
Глава XVI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Простодушные у себя дома и за границею. Часть вторая. Простодушные за границею. Глава XVI. (старая орфография)

ГЛАВА XVI. 

Версаль. - "Возвращенный рай". - Дивный парк. - "Потерянный рай". - Стратегическое искусство Наполеона.

Версаль!.. Как он дивно прекрасен!

Вы смотрите, вы таращите глаза и стараетесь понять, что это не воображение, что вы на земле, а не в садах Эдема. Но мысли ваши мутятся, пораженные целым миром красот, которые вас окружают; вам почти верится, что вас прельщает обманчивый, прелестный сон. Окрестные картины поражают вас, как военная музыка.

не целого государства; а вокруг, словно радугой, раскинулись цветы, виднелись колоссальные статуи, которым просто не было числа, но которые казались лишь разбросанными кое-где на обширном пространстве сада. Внизу, к более низменной части сада спускались с площади лестницы каменные и настолько широкия, что, казалось, целые полки могли бы свободно брать за караул и не теснить друг друга. Большие фонтаны разливались целыми реками сверкавших в воздухе струй воды, вытекавшей из бронзовых изваяний; эти струи сливались и в виде дугообразных фонтанов соединялись в фигуры неподражаемой красоты. Вокруг зеленою стеной шли аллеи, которые тянулись по всем направлениям, окаймленные бархатистою травой вместо пушистого ковра. Плотными рядами высились по обе стороны густолиственные деревья, ветви которых сплетались в вышине и казались такими же безукоризненно-симметричными сводами, какими могли быть только каменные. Там и сям мелькали зеркальные озера, а на их поверхности покачивались морския суда в миниатюре. И повсюду, повсюду: на ступеньках дворца, на большой площади, вокруг фонтанов и под деревьями, и далеко, далеко под сводами бесконечных аллей виднелись сотни и тысячи людей в ярких нарядах. Эти разодетые люди гуляли, бегали и танцовали, придавая общей волшебной картине жизнь и оживление, которое могло бы ей не доставать, но которое лишь придавало ей еще больше совершенства и прелести.

Чтобы лишь посмотреть на это, не жаль было совершить долгое странствие. Здесь все гигантских размеров. Нет ничего мелкого, ничего дешевого. Статуи здесь больших размеров; сам дворец роскошен, парк занимает протяжение, равное целому графству, аллеи его просто бесконечны. Размеры и разстояния в Версали чрезвычайно велики.

Мне прежде думалось, глядя на его картины, что оне преувеличены и даже совершенно несообразны, что на картинах Версаль гораздо красивее, чем можно даже себе представить какое-либо другое место. Теперь я знаю, что все эти картины и иллюстрации никогда и ни в каком отношении не подходили к оригиналу и что никакой художник не в силах был изобразить Версаль на полотне таким же прекрасным, каков он в действительности.

Прежде я думал, что со стороны Людовика XIV было очень дурно потратить двести миллионов долларов на устройство этого изумительного парка в то время, когда была во Франции такая нужда в хлебе; но теперь я в этом не совсем уверен. Людовик отвел под парк пространство в шестьдесят миль в окружности и принялся возводить здание дворца, проводить дорогу из Парижа в Версаль. На этих работах было ежедневно занято 86.000 человек, и их работа до того вредно влияла на здоровье, что каждую ночь их целыми телегами увозили прочь. Жена одного из дворян того времени говорит об этом, как о простом "неудобстве", и пренаивно замечает, что "оно недостойно внимания при общем состоянии счастья и спокойствия, в котором мы теперь живем".

Я всегда был дурного мнения о своих соотечественниках, которые подстригают свои изгороди в виде пирамид и раскидывают скверы и горки, придают растениям всевозможные неестественные формы; когда же я заметил, что то же самое проделано и с этим большим парком, то начал чувствовать себя как-то неловко. Но скоро мне стала ясна самая мысль и разумная цель всего сооруженья: французы преследуют общий вид. Мы стрижем и гнем с дюжину деревьев в невообразимые формы; на небольшой площадке, величиной не превышающей нашу столовую, и тогда, конечно, эти деревья имеют довольно нелепый вид. Но здесь дело другое. Здесь берут двести тысяч высоченных лесных деревьев и сажают их в два ряда; не допускают и признака листка или ветви проявиться на стволе ниже, чем на шесть футов от земли, только на этой высоте начинают ветви раскидываться во все стороны и тянутся дальше и дальше, пока не сплетутся в вышине, образуя безукоризненно правильный свод, как у тоннеля. Эффект получается дивный. Деревьям придают до пятидесяти различных форм и, таким образом, впечатление получалось бесконечно разнообразное и картинное. Ни одна аллея не найдет себе подобной, а следовательно и взор не утомляется однообразием картины... А затем я оставлю эту тему и предоставлю другим решать вопрос, как это люди ухитряются заставлять бесконечные ряды деревьев рости точь в точь в одинаковом размере... ну, скажем хоть 1 ²/₃ свода и как все это поддерживается точь в точь в одинаковом и неизменном положении, в одном и том же безукоризненно изящном и симметричном виде, месяц за месяцем и год за годом. Я пробовал было решить эту загадку, но потерпел неудачу.

Мы прогулялись по большому скульптурному залу, побывали в ста пятидесяти картинных галереях Версаля и почувствовали ясно, что пребывание в таких местах совершенно безполезно, если для этой цели не имеешь целого года в своем распоряжении. Все эти картины изображают боевые сцены и только одно единственное небольшое полотно написано на тему иную, нежели знаменитые французския битвы и победы. Бродили мы еще по Большому и по Малому Трианону, этим памятникам королевской расточительности и горестных событий. Они полны воспоминаний о Наполеоне I, о троих усопших королях и стольких же королевах. В одной и той же роскошной кровати они спали здесь все поочередно; но теперь некому спать на ней.

В большой столовой стоял стол, за которым Людовик XIV и г-жа де-Ментенон (а после них Людовик XV и г-жа Помпадур) обедали одни в полуобнаженном виде, наедине, без прислуги; стол этот был подъемный и спускался вместе с полом, на котором стоял, когда надо было менять или наполнять блюда. В одной из комнат Трианона стояла мебель в том самом виде, в каком оставила ее бедная Мария-Антуанетта, когда толпа ворвалась к ней и увлекла с собой, в Париж, ее и короля... увлекла безвозвратно! Тут же по близости, в комнатах стояли экипажи, на которых не было другой окраски, кроме позолоты, экипажи, некогда служившие французским королям в торжественных случаях, но потом стоявшие без употребления, за исключением того, когда венчали королей на царство или крестили наследников престола. Там же стояли забавные санки в виде львов, лебедей тигров и т. п., - санки, которые некогда красовались своей резной и расписной работой, но ныне стояли в пыли и в полном разрушении. У них тоже была своя особая история.

Когда большой Трианон был ужь совсем готов, Людовик XIV сказал г-же де-Ментенон, что создал для нея рай земной и спросил, остается ли ей еще чего желать. Он прибавил еще, что желал, чтоб Трианон был не менее, как настоящим совершенством. Тогда Ментенон сказала, что она желала бы еще только одно (заметьте, что дело было в теплой, благоухающей французской земле, в летнюю пору!) - прокатиться в санях по густолиственным аллеям Версаля. И на другое утро бархатисто-зеленые аллеи были густо устланы снежной пеленой... из сахара и соли; целая вереница причудливых саней была готова к услугам причудливой фаворитки, повелевавшей самым веселым и самым безнравственным двором, который когда-либо приходилось иметь французскому королевству.

Из роскошного Версаля с его дворцами, статуями, садами и фонтанами мы направились обратно в Париж и посетили его антиподы - предместье Сент-Антуан. Улицы здесь грязны и узки; грязны и дети, заграждающия путь по ним; там же вертятся, толпятся или расхаживают большими шагами замазанные, оборванные женщины. Неопрятные логовища внизу, в уровень с землею, были заняты складами тряпья: здесь самое доходное занятие - ремесло тряпичника; другия такия же логовища были наполнены платьем второстепенного и третьестепенного качества, платьем, продававшимся по таким ценам, которые разорили бы любого хозяина, если он только продавал бы не краденое; еще и еще грязные логовища, в которых велась мелочная торговля и где продавались колониальные товары, покупавшиеся на какие-нибудь полпенни, а всю-то лавочку и вместе с самим хозяином на придачу можно было купить за пять долларов, и только. В этих кривых проулках хоть кто угодно возьмется вам убить человека и бросить в Сену его труп за какие-нибудь семь долларов. И почти в каждый из этих кривых улиц или в большинстве их, осмелюсь сказать, живут лоретки.

возмущения. Когда затевается что-либо вроде революции, они всегда и на все готовы. Им доставляет столько же искренняго удовольствия строить баррикады, сколько свернуть друг другу голову или спустить приятеля в волны Сены. Эти дикари и грубияны врываются в роскошные залы Тюильрийского дворца и порой берут приступом и наводняют Версаль, когда их короля требуют к ответу.

Но теперь им ужь больше не придется строить баррикад или разбивать солдатам голову камнями, подобранными на мостовой! Луи-Наполеон ужь позаботился об этом. Он уничтожает эти грязные и кривые улицы, а вместо них проводит благородные бульвары, прямые, как ниточка. Они до того прямы и просторны, что, кажется, пуля могла бы пролететь по ним с начала до конца, не встретив иного препятствия, кроме мяса и костей человеческих. Стройные здания вдоль этих бульваров, наверно, никогда больше не послужат убежищем и притоном для голодающих и недовольных бродяг и революционеров. Пять таких больших дорог звездой расходятся от большого, просторного центра; эта площадь замечательно удобна для эволюции тяжелой артиллерии. Бывало, здесь бунтовала разъяренная толпа; но теперь она должна искать себе другого сборного пункта. Этот умница Наполеон вдобавок устилает свои мостовые плотным сплавом асфальта и песку. Конец баррикадам из древков знамен; конец нападениям на царственную особу короля с булыжником в руках!

Не могу я чувствовать большой приязни к моему бывшему соотечественнику-американцу, Наполеону III, особенно в такое время, когда я представляю себе мысленно его доверчивую жертву, Максимилиана, распростертого навеки без движения у себя в Мексике, а его вдовствующую супругу, бедную помешанную, во Франции, у окна французского дома умалишенных, страстно жаждущую увидеть того, кто уже больше никогда к ней не вернется!

Но все-таки я восхищаюсь его выдержкой, энергией, его спокойной самонадеянностью, его здравым смыслом!