Простодушные у себя дома и за границею.
Часть вторая. Простодушные за границею.
Глава XXI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Простодушные у себя дома и за границею. Часть вторая. Простодушные за границею. Глава XXI. (старая орфография)

ГЛАВА XXI. 

Красивое озеро Лекко. - Прогулка по окрестностям в экипаже. - Удивительная общительность кучера. - Сонная страна. - Обагренные кровью алтари. - Очаг и центр священнического лукавства. - Поразительный роман полуденных стран. - Месторождение арлекина. - Приближение к Венеции.

Мы проехались на пароходе вниз по озеру Лекко, мимо диких горных видов, мимо селений и усадьб, и, наконец, высадились в городе Лекко. Нам сказали, что отсюда до древняго города Бергамо всего лишь два часа езды в экипаже, что, следовательно, мы поспеем туда во-время к поезду.

Мы раздобыли себе открытую коляску, с диким, шумливым кучером, и тронулись в путь. Лошади у нас были бойкия, дорога ровная. По левую руку громоздились скалы; по правую было красивенькое озеро Лекко; нас то-и-дело спрыскивал дождик.

Перед самым отъездом наш кучер подобрал на улице окурок сигары длиной около дюйма и сунул его себе в рот.

Когда прошло таким образом около часу, мне аоказалось, что христианское милосердие повелевает дать ему закурить. Я протянул ему свою сигару, которую я сам только-что закурил. Он взял, молча сунул свой окурок себе в карман, а мою сигару прямо себе в рот! Никогда еще не доводилось мне видеть более общительного человека; или, по крайней мере, такого, который был бы общительнее после такого краткого знакомства.

Теперь нам представилась внутренняя часть страны. Здесь итальянские домики сложены из прочного камня, но нередко они в дурном состоянии. В большинстве случаев все крестьяне - взрослые и дети - бездельничали, а их ослы и цыплята устраивались поудобнее в чистой комнате и в спальне и их за это не подвергали наказанию. Погонщики всех рыночных повозок, которых мы видели на своем пути, лежали на солнопеке, растянувшись на своем товаре, и спали крепчайшим сном. Через каждые триста-четыреста ярдов нам попадались большие кресты, в которых были вделаны грубые изображения тех или других святых или каменные колонны, поставленные при дороге.

Некоторые из изображений Христа Спасителя были бы своего рода редкостью. Он был представлен распростертым на кресте. Лик Его искажен страданиями; из Его ран от тернового венца, из Его пронзенного бока, из Его истерзанных рук и ног, из всего измозженного тела - отовсюду струились целые потоки крови! Такое зловещее, страшное зрелище могло бы свести с ума детей... сколько мне кажется, конечно. Были тут же и некоторые, так сказать, дополнения к картине, которые увеличивали её впечатление. То были разные настоящия деревянные и железные принадлежности, которые и были разложены на виду, вокруг фигуры Христа; пучек гвоздей и молотов, чтоб их вбивать; "губа" и трость, на которую она была насажена; сосуд с "оцтом" (уксусом), лестница, для восхождения Спасителя на крест, копие, которым "прободили" Христа. Терновый венец был сделан из настоящого терна и прибит настоящими гвоздями к главе Божественного страдальца. Даже на некоторых из церковных картин, даже старинных "мастеров живописи", изображающих Христа или Пресвятую Деву, на главе Их бывают прибиты гвоздями серебряные или позолоченые венцы. Получается впечатление чего-то столько же смешного, сколько и непристойного.

То тут, то там, на фасадах придорожных гостинниц мы видели такия же грубые, громадные картины, изображавшия истязаемых святых, как и в часовнях. Конечно, их страдания не облегчились от того, что их изобразили так невежественно и несообразно.

Мы находились теперь в самом центре, в самых недрах католической власти - среди счастливых и довольных, и веселых в своем невежестве людей, среди пороков, нищеты и равнодушной лени и вечного застоя низких, недостойных натур.

- Все это хорошо вяжется с таким народом (сказали мы от души про себя). Пусть же он всем этим и наслаждается наравне с прочими животными и да хранит его небо от всяческой кары. "Мы", лично не питаем злобы против этих итальянцев, которые окуривали нас!

Нам пришлось проезжать через самые невообразимо-странные, смешные, неслыханно-старые города, навеки связанные самыми древними обычаями, погруженные во тьму отдаленнейших веков и совершенно неведающие, что земля вертится! Да, впрочем, им даже совершенно безразлично, вертится ли она или стоит на месте. "Этим" людям больше нечего делать, как только есть да спать, спать да есть и разве ужь немножко поработать, если удастся приятелю постоять над ним, чтоб не дать ему спать. "Им" ведь не платят за то, чтоб они развивали свои мысли. "Им" ведь не платят, чтобы они заботились о мировых интересах. То были люди непочтенные, недостойные, неумные, неученые и неблестящие... но в их груди, за всю их глупую, невежественную жизнь сохранились спокойствие и мир, превосходящие всякое понимание. Ну, как могут люди, именующие себя "людьми", согласиться вести такую позорную жизнь и быть счастливы?

Мы промчались мимо многочисленных старых средневековых замков; они были перевиты плющем, который помахивал своими зелеными ветвями, словно знаменами, над теми-же башнями и зубцами, где некогда развевались знамена каких-нибудь стариков-крестоносцев.

Наш возница указал нам на один из таких укрепленных замков и сказал (передаю его слова в переводе):

- Видите вы вон тот большой железный крюк, который торчит на стене под самым высоким из окон разрушенной башни?

Мы отвечали, что видеть не видим, но что не сомневаемся, что он там есть.

- Ну, так вот, - продолжал он, - существует легенда, связанная с этим железным крюком. Около семисот лет тому назад этот замок принадлежал благородному графу Луиджи Дженнаро Гвидо Альфонсо ди-Генва...

- А какое у него было другое имя? - спросил Дан.

- Другого не было, только и было у него что имя, которое я вам уже сказал. Он был сын...

- "Сын бедных, но благородных родителей"... ну, и прекрасно! Бог с ними, с подробностями, говори нам самую легенду. Продолжай!

Легенда.

Ну, так вот, в то время весь мир был в страшном волнении по поводу Гроба Господня. Все феодальные владельцы в Европе закладывали свои земли, плавили свою серебряную посуду, лишь бы снарядить отряд воинов и с ним примкнуть к великим войскам всего христианского мира и стяжать себе славу в Святой войне.

Граф Луиджи, как и все другие, обратил все в деньги и в одно теплое, тихое сентябрьское утро, вооружившись бердышем, опускной решеткой и громовой кулевриной (пушкой), он проскакал среди рядов стражи своего тюрьмообразного замка, среди их лат и щитов; за ним вслед самый молодецкий из отрядов христианских разбойников, какой когда-либо попирал землю Италии. Его верный меч, Экскалибур, был также с ним.

Его прекрасная супруга и её юная дочь со слезами махали ему платками в знак прощанья с зубцов и башен укреплений. Он уехал вполне счастливый.

славного рыцарства! Увы! те времена ужь не вернутся боле!..

Граф Луиджи прославился в Святой Земле. Он врывался в самую сечу в доброй сотне сражений, и отовсюду живым выводил его верный меч Экскалибур, хоть случалось ему часто получать тяжкия раны. Лицо его загорело, подвергаясь знойным лучам сирийского солнца во время длинных переходов, он томился голодом и жаждой, он сидел в тюрьмах, лежал в чумных госпиталях... И часто, часто думал он о своих милых домашних и не знал, хорошо ли им живется. Но сердце его спешило ему подсказать в успокоение:

"Не тревожься! Разве не охраняет твой домашний очаг твой родной брат?"

Девятнадцать лет пришли и прошли. Война за правое дело кончилась победоносно: Готфрид Бульонский возсел королем в Иерусалиме. Христианския войска охраняли теперь знамя крестоносцев, которое свободно развевалось над гробом Господним...

Спускались сумерки.

Пятьдесят человек арлекинов в свободных широких одеждах усталыми шагами приближались к замку графа Луиджи. Они шли пешком; пыль, которая покрывала их одежду, ясно говорила, что они идут уже давно и издалека. Они нагнали какого-то крестьянина и спросили, могут ли они разсчитывать найти в этом замке пищу и ночлег Христа ради? Или, быть может, поучительное представление, какое они с удовольствием готовы дать, встретит у хозяев замка милостивый прием?

- Ведь наше представленье таково (прибавили они), что удовлетворит самому разборчивому вкусу.

- Как бы не так! - проговорил крестьянин. - С позволения вашей милости, позволю себе доложить: лучше бы вам отправиться подальше отсюда вместе со всем вашим цирком, нежели подвергать жизнь свою опасности в этом замке.

- Это еще что значит? - воскликнул старший. - Разъясни мне свои слова, не то, клянусь Мадонной, тебе не сдобровать!..

- Ну, успокойся, полно, добрый мой фигляр! Я только и сказал, что сущую правду, которая сокрыта у меня в душе. Да будет мне свидетелем св. апостол Павел, стоит вам только попасть в замок, когда граф Леонардо хлебнет через край, и вас наверняка швырнут всех, всех до одного с самых высоких укреплений... Увы, мне! В эти тяжкия времена нами не правит больше добрый граф Луиджи!

- Как, добрый граф Луиджи?

- Он самый, ваша милость, осмелюсь сказать. В его время бедные жили в довольстве, и лишь богатых он теснил. Налогов мы не знали, отцы церкви добрели от его щедрот. Путники приходили и уходили, и никто им в этом не мешал, всякого встречал в его хоромах радушный прием, всяк имел право есть его хлеб и пить его вино на придачу. Но... увы, мне! Девятнадцать лет тому назад наш добрый граф уехал воевать за крест Христов и много лет ужь протекло с тех пор, как от него были вести. Говорят люди, будто косточки его развеял ветер в полях Палестины.

- Ну, а теперь-то что?

- Да что, теперь (помилуй, Господи) жестокий Леонардо управляет и владеет замком. Он вымогает подати у бедняков, он обирает путников, которые останавливаются отдохнуть у его порога, дни он проводит в распрях и убийствах, а ночи в пирах и разгуле, он поджаривает на жаровне отцов церкви и радуется такому милому препровождению времени. За последния тринадцать лет никто, кроме него, в глаза не видал бедной супруги графа Луиджи; ходят даже упорные слухи, что Леонардо ее держит в заточении, потому что она не хочет идти с ним под венец. Она уверена, что её возлюбленный супруг еще жив, и потому не хочет изменять ему. Ходят слухи и про её дочь, будто она также сидит в темнице... Нет, нет, добродушные фигляры, ищите себе подкрепления и отдыха где-нибудь в другом месте! Лучше вам было бы погибнуть, как подобает христианам, нежели принять позорную кончину, быть сброшену вон с той высокой мрачной башни!.. Ну, а пока будьте здоровы!

- И тебя тоже, добрый селянин, да сохранит Господь!

Однако же, не взирая на его предостережение, фигляры повернули прямо по направлению к замку. Графу Леонардо доложили, что труппа актеров просит у него гостеприимства.

- Хорошо! - ответил он. - Поступите с ними, как обыкновенно. Впрочем, постойте! Мне они будут еще нужны. Пусть их войдут сюда, а там, позднее, сбросьте их с укреплений или... Сколько у нас святых отцов на-готове?

- За день удалось мало их добыть, милостивый господин! Один аббат и с дюжину нищенствующих монахов, вот все, что у нас есть.

- Черти и фурии!.. Или наши владения ужь пошли в семена? Пришлите сюда всех фигляров. Потом зажарьте их вместе с попами!

Вошли наряженные в длинных платьях арлекины.

- А вот и вы, негодяи! - проговорил граф. - Что же можете вы сделать такого, чтобы заслужить гостеприимство, которого вы просите у нас?

- Грозный, могущественный властелин, толпы зрителей приветствовали наши скромные усилия громким рукоплесканием. В нашей труппе есть стихотворец, талантливый Уголино, есть по заслугам знаменитый Родольфо, даровитый, образованный Родериго, антрепренер наш не щадит ни труда, ни издержек...

- Прах его побери! Да вы-то что умеете делать? Пристегни свой болтливый язык.

- Мой милостивый повелитель! Мы умеем давать акробатическия представления, упражняться с гирями, в балансировании на воздухе и над землею и, если уже ваша светлость простирает свою милость до того, что спрашивает меня об этом, я осмелюсь тут же объявить, что еще нет подобного нашему истинно замечательному и чудесному Цампиллеротатиотю...

на эту даму и на эту девушку в слезах: с первой я повенчаюсь через час, вторая должна осушить свои слезы, а не то её тело пойдет на съедение ястребам. Ты сам и все твои бродяги должны увенчать нашу свадьбу своим веселым представлением.. Эй, привести сюда попа!

Супруга Луиджи бросилась к начальнику актеров.

- О, спасите меня! - воскликнула она. - Спасите от судьбы, которая для меня хуже смерти! Взгляните на мои печальные очи, на впалые щеки, на изсохшее тело. Смотрите, в какую развалину обратил меня этот злодей, и пусть в душе у вас проснется сострадание! Взгляните и на эту девушку: заметьте, как она худа, как робка её поступь, как бледны её щеки, когда все её юное существо должно бы двести румянцем и улыбкой и радоваться счастью бытия! Выслушайте нас и сжальтесь! Этот изверг, это чудовище был братом моего супруга. Он, который бы должен быть нашей защитой, продержал нас в тюрьмах своих укрепленных стен в течение всех последних тринадцати лет. Но за какое же преступление? За то, что не хотела я изменить своей клятве в верности супругу, не хотела вырвать с корнем из сердца своего крепкую любовь к тому, который ведет свои крестоносные дружины в Святую Землю... О, я твердо уверена, что он не умер! И этот изверг требует, чтоб я венчалась с ним!!. О, спасите нас! Спасите истязуемых, умоляющих вас женщин! - Лукреция бросилась к его ногам и с мольбой обняла его колени.

- Ха, ха, ха! - прогремел грубый Леонардо. - Поп, делай свое дело, - и потащил рыдавшую женщину прочь.

- Отвечай раз и навсегда: будешь ли ты моею? Клянусь святыми, вместе с отказом ты вздохнешь в последний раз!

- Ну, так умри же!.. - и его меч сверкнул из ножен.

Быстрее мысли, быстрее молнии ниспало с мужественных фигляров их свободное платье и пред собранием очутилось пятьдесят человек рыцарей в сияющих латах! Пятьдесят палашей сверкнули в воздухе над головами вооруженных воинов; но ярче и грознее всех сверкал меч Экскалибур и, опустившись на вражеский меч, вышиб его из руки Леонардо.

- Луиджи нам поможет! Ого-го! - гикали одни.

- Нам - Леонардо!.. Получайте сдачи! - кричали другие.

- О, Боже, Боже! Это моя супруга!

- О, мой родитель!

- Сокровище мое!..

Граф Луиджи связал своего брата-изменника по рукам и по ногам. Опытные воины Святой Земли в виде забавы изрубили на куски неуклюжих и неопытных бойцов. Победа графа была полная. Счастие снова водворилось в его семье.

(Картина).

* * *

- А что же сделали с его негодным братом? - спросил я.

- О, ничего ровно! Только его повесили на том самом железном крюке, про который я вам уже говорил. Повесили... за подбородок!

- Как так?

- И там оставили его?

- Да, на несколько лет.

- А!.. И он... он... умер?

- Лет шестьсот-пятьдесят тому назад или около того.

Мы достигли почтенного, старинного укрепленного городка Бергамо, столь славного в истории, за три четверти часа до отхода поезда. Бергамо имеет от тридцати до сорока тысяч жителей и замечательно как место рождения арлекина. Узнав об этом, мы с большим интересом отнеслись к легенде, которую рассказал нам возница.

Мы отдохнули, подкрепились пищей и сели в вагон в самом счастливом и довольном настроении духа. Я не буду останавливаться на рассказах о красотах озера Гарда; о его величественном замке, который таит в своих гранитных недрах тайны таких отдаленных веков, что даже предания могут в них затеряться; о внушительных горных видах, которые облагораживают его чудные окрестности. Не скажу ничего и о древней Падуе, или Вероне; о их Монтекки и Капулетти; их знаменитых балконах и гробницах Ромео и Юлии; но поспешу скорее прямо в древнюю столицу моря, к обрученной и уже овдовевшей невесте Адриатики.

Путешествие наше было очень, очень длинно. Но вот, под вечер, когда мы сидели молча и едва сознавали, где мы и что с нами, погрузившись в то особое, задумчивое молчание, которое обыкновенно наступает после шумных разговоров, кто-то крикнул:

- Венеция!..

зари...