Простодушные у себя дома и за границею.
Часть вторая. Простодушные за границею.
Глава XXIX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Простодушные у себя дома и за границею. Часть вторая. Простодушные за границею. Глава XXIX. (старая орфография)

ГЛАВА XXIX. 

Неаполь. - Наконец, в карантине! - Город Аннонсиацион, т.е. "Благовещения". - Восхождение на гору Везувий. - Двух-центовое государство. - Темные стороны характера неаполитанцев. - Чудеса монахов. - Восхождение на Везувий (продолжение). - Иностранец и извозчик-неаполитанец. - Вид ночью на Неаполь со стороны горы. - Восхождение на Везувий (продолжение).

Наш пароход стоит здесь, в Неаполитанской бухте, в карантине. Он уже простоял несколько дней и простоит еще. Но нас, прибывших сюда из Рима по железной дороге, не коснется эта неприятность. Конечно, ни одна душа теперь не смеет поехать от нас на корабль или к нам с корабля: теперь он все равно, что тюрьма. Пассажиры, оставшиеся на пароходе, по всей вероятности, проводят долгие знойные дни в том, что из под навеса (тента) поглядывают то на Везувий, то на прекрасный город Неаполь и... посылают проклятия. Прошу себе представить целых десять дней такого милого препровожденья времени!..

Мы ежедневно подъезжем на лодке к пароходу и убеждаем своих спутников съехать на берег. И это успокоивает их.

Мы останавливаемся в десяти шагах от парохода и начинаем говорить:

- Что за роскошь Неаполь!.. Цены в отелях несравненно сходнее, нежели где бы то ни было в других местах Европы... И как хорошо и прохладно! Какие здесь горы сливочного мороженого! Как ужь давно мы шатаемся по окрестностям и пригородам, ездим по островам Неаполитанского залива!..

И это действует на них успокоительно.

I. Восхождение на Везувий.

Я долго буду помнить нашу прогулку на Везувий отчасти по тому, сколько диковинных зрелищ мы за это время навидались, но главное по случаю страшной усталости, которой стоило нам это путешествие.

Из числа наших спутников двое-трое, впрочем, заезжали отдохнуть денька на двана остров "Искию", восемнадцать миль за бухтой; мы называем это "отдыхом", но я, собственно говоря, не помню, в чем именно он состоял, потому что, вернувшись в Неаполь, мы убедились, что не смыкали глаз в течение сорока восьми часов. Мы ужь намеревались уйти в тот вечер пораньше на покой, чтобы нагнать хоть часть потерянного нами сна, как вдруг услышали про эту прогулку на Везувий. Наша компания должна была состоять из восьми человек; выехать из Неаполя предполагалось в полночь. Мы собрали провизию на дорогу, наняли экипажи, чтобы доехать до города "Благовещения", а потом толкались себе по Неаполю, чтобы только не заснуть в ожидании полуночи. Аккуратнейшим образом мы двинулись в путь, когда полагалось, и через полтора часа ужь были в городе "Благовещения", этом самом последнем уголке подлунной.

В других городах Италии простолюдины мирно лежат себе на месте и ожидают, чтоб вы начали им задавать вопросы или поручили бы сделать что-нибудь такое, за что они могут получить какую-нибудь плату. Но здесь люди теряют последния крохи вежливости: они хватают дамский плэд со стула, где он лежал, и подают его, требуя за эту услугу пенни; распахивают дверцы коляски и требуют за это вознаграждения; захлопывают те же дверцы, когда вы уезжаете, и опять требуют денег; помогают вам снять верхнюю накидку от пыли: пожалуйте им два цента! Чистят вам платье и замазывают его еще больше прежнего: два цента! Приветствуют вас улыбкой: два цента! Поклон с подобострастным приседаньем, со шляпою в руке: два цента! Они охотно дают всяческия указания, как-то, например:

- Мулы сейчас будут!.. (два цента!) Жаркий день, сэр!.. (два цента!). Подъем продолжается четыре часа!.. (два цента!) и т. д. лепечут они.

Они вас окружают, мучают, толпятся вокруг вас, потеют и издают самые оскорбительные запахи. Для них не существует такого унизительного ремесла, за которое они не взялись бы за деньги. Мне не представлялось случая узнать что-либо самому про высшие классы жителей этого города, но, насколько я могу судить о них по наслышке, им еще не хватает одной или двух дурных черт праздношатающейся черни; но зато они возмещают эти две-три черты другими, которые еще того хуже!.. И как здесь люди попрошайничают! Много есть даже хорошо одетых...

Я говорю, что не знаю ничего про высшие классы по собственным наблюдениям, но я ошибаюсь. То, что я видел вчера вечером, не сделали-бы люди более низкого происхождения, но добрые сердцем. Целыми сотнями, тысячами стекались зрители в главный театр Сан-Карло и... для чего? Чтоб посмеяться над бедной старухой, чтоб осмеять и освистать актрису, которую когда-то они же сами считали своим кумиром, но которая с тех пор утратила красоту лица и голоса, лишенного своих роскошных звуков. Все только о том и говорили, что за редкое это будет зрелище! Говорили, что театр будет битком набит, потому что поет "Фреццолини". Говорили, что она теперь уже не может петь так же хорошо, как прежде, но что публика все-таки будет рада ее видеть.

Итак, мы отправились. Каждый раз, что бедная женщина принималась петь, поднимались свистки и хохот по всему роскошному театру, но стоило ей уйти со сцены и ее вызывали, ей апплодировали. Одну или две арии ее заставляли повторять раз пять-шесть под-ряд; а появлялась она вновь на сцене - и опять свистки, опять ее провожают хохот и те же свистки, опять ей кричат "bis!"и опять грубо издеваются над нею! И как же это забавляло этих гнусных, высокорожденных негодяев! Нарядные мужчины в белых лайковых перчатках и их дамы хохотали до слез и восторженно били в ладоши, когда злополучная старуха смиренно начинала в шестой раз одно и то же, в безропотном терпеньи, для того только, чтобы встретить целую бурю свистков!

То было самое безумное, самое жестокое, самое безсердечное представление на свете. Старушка-певица наверно победила бы толпу американских бродяг и сорванцов своим мужеством и неизменным спокойствием, с которым она отзывалась на "bis" еще и еще, улыбаясь и любезно раскланиваясь; затем пела как только могла лучше и с поклоном уходила, сопутствуемая свистками и хохотом, но ни на миг не теряя самообладанья. Конечно, везде, кроме Италии, её пол и её безпомощность были бы для нея достаточной защитой; никакой другой и не потребовалось бы в любом государстве. Подумайте, какое множество мелких душонок толпилось в театре вчера вечером! Если бы директор мог наполнить свой театр в тот вечер только душами неаполитанцев, без их плотской ободочки, он выручил бы, вероятно, не меньше девяносто тысяч долларов. Какие же черты должны преобладать в душе человека, чтобы допустить его помогать "трем тысячам" безобразников свистать, глумиться, хохотать над "одной" беззащитною старухою и позорно унижать ее? Такой человек непременно должен вмещать в себя "все" гнуснейшия черты, какие только есть на свете!..

Мои личные наблюдения убедили меня (а за пределы своих "личных" наблюдений я и не люблю пускаться!), что все эти черты существуют в высших классах населения г. Неаполя. Во всем другом, может быть, они и очень добрые люди, за это я не могу поручиться!

II. Восхождение на Везувий (продолжение).

Два раза в год духовенство созывает верующих в собор, выносит пред народ чашу запекшейся крови и показывает толпе, что у нея на глазах эта кровь медленно растворяется и... становится жидкой. Каждый день повторяется эта отталкивающая шутка, в то время как священники ходят в толпе и собирают деньги за это представление. В первый день для того, чтобы кровь растворилась, требуется сорок семь минут, это потому, что церковь битком набита и сборщикам надо дать время обойти всю толпу. После того, с каждым днем разжижение происходит все быстрее и быстрее, по мере того, как толпа редеет. Наконец, на восьмой день присутствующих оказывается лишь несколько десятков человек и чудо растворения совершается в четыре минуты!

Тут же в Неаполе бывала прежде грандиозная процессия, состоявшая из духовенства, горожан, солдат, матросов и главных представителей городского управления. Один раз в год они все торжественно ходили "брить голову Мадонне", - раскрашенной, набитой кукле, волосы которой каким-то чудом выростали снова через каждые двенадцать месяцев. Эту процессию "бритья" поддерживали и повторяли еще каких-нибудь четыре-пять лет тому назад. Это был значительный источник доходов для той церкви, в которой находилось упомянутое чудесное изображенье. Церемония всенародного "бритья" Мадонны происходила всегда с чрезвычайным блеском и роскошью; чем их было больше, тем лучше для духовенства: тем большие толпы (а следовательно и сборы) она привлекала... Однако, пришел, наконец, тот час, в который папа и его верные слуги лишились в Неаполе своей популярности, а городское управление воспретило дальнейшия повторения ежегодного зрелища в честь изображения Мадонны.

Вот вам два образца поступков неаполитанцев. Одна половина населения свято и твердо верила в эти оба глупейших и безсмысленнейших чуда; другая же или верила также, или просто не возражала и таким образом сама потворствовала кощунству и обману. Что же касается меня, то меня, даже удивляет мысль, что народ верил в эти жалкия, низкопробные чудеса: тот самый народ, который требует по два цента за каждый свой поклон и обижает бедную женщину-старуху, конечно, способен и на это.

ИИи. Восхождение на Везувий

Неаполитанец всегда спросит за все вчетверо больше, нежели, в сущности, намерен получить, но если вы дадите ему сразу, сколько бы он ни спросил, ему станет совестно, что он потребовал так мало, и... он тотчас же потребует еще! Когда бы ни случилось неаполитанцу получать или отдавать деньги, непременно поднимается резкий спор и размахиванье руками. Невозможно купить здесь хотя бы на два цента простейших ракушек без того, чтобы не поднялись суета и ссора.

Один "конец" в двуконном экипаже стоит один франк, так уже полагается по закону, но кучер, под тем или другим предлогом, непременно потребует больше и, как только добьется просимого, тотчас же потребует еще. Разсказывают, например, что один господин нанял одноконную коляску в один "конец", цена которой по таксе была всего полфранка. Для пробы, он дал кучеру пяти-франковик, тот просил прибавки и получил еще один франк. Затем, попросил еще, и получил еще (уже седьмой!) франк, а вслед за сим поспешил возобновить свои требования; но на этот раз ему отказали и он поднял шум. Чужеземец предложил ему:

- Ну, хорошо, давайте мне мои семь франков обратно и я посмотрю, что могу вам дать!

Кучер отдал, но взамен получил лишь полфранка, по таксе, и... тотчас же попросил еще два цента "на водку".

IV. Восхождение на Везувий (продолжение).

Ну, так вот. Как я уже сказал, мы раздобыли себе мулов и лошадей, после полуторачасовых споров и торгов с населением города "Благовещения", и вялые, полу-сонные двинулись в путь вверх по склону горы; у самого хвоста каждого мула шел оборванец, который делал вид, что погоняет бедное животное, а на поверку сам держался за него и заставлял себя тащить наверх. Сначала я подвигался весьма медленно вперед, но вскоре во мне проснулось недовольство при мысли, что я должен заплатить свои кровные пять франков единственно за то, чтоб моего мула тянули назад за хвост и мешали ему взбираться вверх по склону. Итак, я разсчитал проводника а тогда стал двигаться скорее.

Один только раз представился Неаполь нашим взорам, но за то в виде роскошнейшей картины, которую мы увидали с возвышения на склоне горы.

ночной. Их блеск был меньше, нежели блеск звезд у нас над головою, но зато мягче и красивее, богаче. По всему Неаполю огни встречались и перекрещивались множеством светящихся линий и изгибов. Позади города и далеко вокруг него, на целые мили в сторону, посреди ровной долины, были разбросаны круги, ряды и пучки огоньков, которые сверкали, как алмазы, и таким образом обозначали те места, где целые десятки деревень были погружены в глубокий мирный сон.

вескими, ударами. Это обстоятельство, в соединении с волшебною картиной далеких огней, сделало меня безмятежно счастливым, и я был даже рад, что мы поехали на Везувий.

V. Восхождение на Везувий (продолжение).

Это будет прекрасною темой для отдельной главы, которую я и напишу завтра же или послезавтра.