Простодушные у себя дома и за границею.
Часть вторая. Простодушные за границею.
Глава XXXI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Простодушные у себя дома и за границею. Часть вторая. Простодушные за границею. Глава XXXI. (старая орфография)

ГЛАВА XXXI. 

Погребенный город Помпея. - Какими являются теперь жилища, в которых люди не живут ужь восемнадцать сотен лет. - Судилище в Помпее. - Разрушение. - Следы отшедших в вечность. - "Женщинам вход воспрещается". - Театры, булочные, школы и т. п. - Скелеты, уцелевшие в золе и пепле. - Жертва долга. - Преходящее свойство славы.

Погребенный город Помпея.

Итальянцы произносят: "Помпейя".

Мне всегда почему-то представлялось, что в Помпейю мне надобно спускаться с факелами, по темным, сырым лестницам, как, например, в серебряные копи; что над головой у меня будет лава; во все стороны будут идти, скрещиваясь, мрачные туннели, а по бокам их будут виднеться (весьма слабо напоминая прежние дома) какие-то полуразрушенные, сидящия прямо в земле, темницы... Но ничего подобного на самом деле не случилось.

Добрая половина раскопанного города уже стоит на открытом месте, под лучами дневного светила. Длинные ряды прочно сложенных кирпичных домов (только теперь без крыш) стоят так точно, как они стояли восемнадцать веков тому назад, и их накаляют знойные лучи солнца. Помосты и полы, чисто подметенные, не потеряли ни одного из ярких осколков мозаики, которая даже не выцвела. Они попрежнему украшены искусными изображениями животных, птиц, цветов, которые мы воспроизводим в наши дни на непрочных коврах. Есть тут и Венеры, и Вакхи, и Адонисы, которые и любезничают любовно, и напиваются до пьяна на пестрых фресках, украшающих стены большого "зала" и "спальни". Есть и узкия улицы, и еще более узкие тротуары, мощеные большими плитами из прочной, затверделой лавы: мостовые глубоко изрыты колесами телег, а тротуары истерты ногами пешеходов давно минувших веков. Есть булочные, храмы и суды, бани и театры - все начисто прибраны и вылощены и ничем не напоминают серебряных копей, сокрытых в недрах земли. Обломки столбов, дверные отверстия без дверей, поломанные крыши множества домовых стен - все это замечательно напоминало какой-нибудь "пострадавший от огня" участок в любом из наших городов. Еслиб при этом было на-лицо: обуглившияся бревна, выбитые стекла, кучи мусора и хлама, общий вид черноты и запах гари, сходство было бы самое полное...

Но, нет! Солнце сияет сегодня над Помпеей так же ярко, как оно сияло, когда Христос родился в Вифлееме иудейском; а улицы её теперь во сто раз чище и опрятнее, нежели их видел помпеец во цвете роскоши и могущества своего родного города. Я знаю, о чем говорю: ведь собственными же глазами я вижу на главных улицах Помпеи: "Торговой" и "Улице Фортуны" (т. е. Счастья), что и там мостовые оставались без поправки по меньшей мере двести лет под-ряд! Разве не въелись в толстейшия плиты колеи от пяти до десяти дюймов глубины, врытые колесами телег и колесниц обманутых плательщиков налога? Разве по этим признакам я не могу заключить, что надсмотрщики за мостовыми в Помпее никогда не исполняли своих обязанностей и что, не заботясь никогда о починке мостовых, они никогда не заботились и о том, чтоб оне были чисты? И, наконец, разве это ужь не есть врожденное свойство всех надсмотрщиков за мостовыми избегать исполнения своих обязанностей, когда бы ни представился к тому удобный случай? Как бы мне хотелось знать имя последняго из занимавших этот пост в Помпее: задал бы я ему тогда хорошую потасовку!..

Я потому говорю с таким человеком на эту тему, что попал ногой в одну такую колею; когда же увидел первого из злополучных скелетов, на котором еще сохранились следы лавы и пепла, мою грусть несколько смирило размышление: а что, если как раз этот-то самый человек и был последний из "надсмотрщиков за мостовыми"?

Нет, Помпея больше ужь не погребенный город! Это действительно "настоящий" город, в котором стоят сотни-сотен домов, но без крыш; улиц такая сеть, что в них можно заблудиться, если рискнуть пойти без проводника; и при таких условиях легко может случиться, что придется заночевать в каком-нибудь дворце, который больше не знавал живых жильцов после ужасной ноябрьской ночи восемнадцать веков тому назад.

Мы прошли в ворота, которые стоят лицом к Средиземному морю, и потому называются "Морския Ворота"; миновали почерневшую, разбитую статую Минервы, которая продолжает неустанно сторожить сокровища и владения, которые спасти она была не в силах; наконец, попали на длинную улицу и остановились на "Форуме Правосудия" (Судейской площади).

Помост здесь был ровный и чистый; по обе стороны колоннады полуразрушенных столбов, между которыми были разбросаны прекрасные колонны ионического и коринфского стиля. В верхнем конце "Форума" были места для "судей", теперь никем не занятые; позади них мы спустились в темницу, где пепел и горючая лава настигли двух заключенных. Они были закованы и в ту памятную ноябрьскую ночь погибли, не сокрушив своих цепей! Как они, должно быть, безумно силились разорвать эти кандалы, когда вокруг них надвигались лава и огонь!..

Мы пошли побродить по частным домам богачей, в которые в древности мы не могли бы войти без торжественного приглашения на непонятном латинском языке... если б их владельцы были живы и жили в них; впрочем, вряд ли и тогда мы получили бы такое приглашение!

Все эти люди строили себе дома почти на один лад. Полы все выложены мозаичными причудливыми узорами из разноцветного мрамора. На пороге взор ваш привлекает латинское изречение, привет "Salve", или иной раз даже изображение "собаки" с надписью: "Берегись собаки!", а иной раз медведя или фавна без всякой надписи. Затем, вы входите в "вестибюль", а из него уже в помещение, где посредине находится большой мраморный бассейн и трубы для фонтана. По обе стороны были спальни, дальше, за фонтаном, гостиная, потом небольшой садик, столовая и т. д... Полы выложены мозаикой, стены оштукатурены, украшены фресками или барельефами; там и сям стояли большие и малые статуи, встречались небольшие рыбные садки и водопады сверкающей воды, которая струилась невидимо откуда в колоннадах, состоящих из красивых столбов, огибающих двор; вода освежала воздух и давала прохладу цветочным клумбам. У помпейцев были роскошные расточительные вкусы и привычки. Самые утонченно-прекрасные бронзовые изделия, какие мы только видели в Европе, были откопаны в "мертвых городах" Геркулануме и Помпее; там же добыты тончайшия камеи и гравюры на драгоценных каменьях; картины, найденные там и существующия ужь веков восемнадцать или девятнадцать, зачастую приятнее для глаз, нежели знаменитая мазня, написанная "старыми мастерами" триста лет тому назад.

Древние весьма далеко ушли в искусстве. От момента создания этих произведений искусства I-го века по P. X. и вплоть до XI-го в. (по P. X.) искусства живописи как бы совсем не существует; по крайней мере, памятников его не осталось. Тем более любопытно было наблюдать, до какой степени (в некоторых отношениях, конечно) эти язычники древности далеко превосходили великих "мастеров", которые явились гораздо позднее, после них. Весь мир, кажется, гордится скульптурными группами "Лаокоона" и "Умирающого гладиатора" в Риме. Оне были такия же древности, как сама Помпея; также как и она, оне вырыты из земли, но насколько оне действительно стары, т. е. к какой именно эпохе древности относятся оне и кто именно их творец, это можно лишь предположительно сказать. А между тем, даже безвестные, поломанные, поистертые, запятнанные позорным прикосновением безчисленных веков, оне все еще с усмешкой смотрят на тщетные усилия людей соперничать с их совершенством...

существ, где они ездили и ходили пешком и наполняли город шумом и суетой торговли и увеселений. Они, однако, не сидели праздно, даже в те дни им была знакома спешка, на это у нас были очевидные доказательства. Например, в одном углу города стоял древний храм, между колонн которого был кратчайший путь, чтоб наискось пройти из одной улицы в другую; вот они и проложили себе дорожку, и она стопами многих поколений, которые дорожили временем, врезана в твердые плиты каменного пола. Очевидно, древние не хотели обходить кругом, когда было скорее и ближе пройти через храм.

Повсюду вы встречаете что-нибудь такое, что поражает вас сознанием, до такой степени эти дома были уже стары, когда их настигла ночь разрушения огнем; много тут и такого, что нам живо напоминает давно умерших обитателей Помпеи, и, как живые, встают они у нас перед глазами. Вот, например, ступени лестницы, которая ведет в школу; оне, как и ступени лестницы в главном городском театре, состоят из толстых брусьев лавы в два фута толщины; однако, несмотря на это, оне чуть не насквозь истерты! Целыми веками под-ряд мальчики спешили в школу и из школы, веками торопились их родители занять место на представлении в театре, и вот теперь, когда они уж веков восемнадцать, как обратились в прах и тлен, следы их стройных мускулистых ног еще оставили на камне неизгладимый отпечаток, который мы видим еще и но сей час.

Мы пошли дальше, проходя лавку за лавкой, магазин за магазином, вниз по улице, которая носит прозвище "Торговой" и вызывает в памяти картины изделий Рима и Востока. Но торговцы исчезли, рынки опустели и умолкли. Ничего от них не осталось, кроме разбитых кувшинов, засевших в твердом цементе из лавы и пепла; масло и вино, которое некогда их наполняло, исчезло куда-то вместе с хозяевами кувшинов.

В пекарне еще сохранился жернов для того, чтобы молоть зерно, и печи, чтобы в них печь хлебы. Говорят, что люди, которые откапывали Помпею, нашли в этих самых печах хорошо выпеченные хлебы, которые пекарь не успел вынуть из печи, когда ему пришлось в последний раз оставить свою лавку: обстоятельства слишком настоятельно заставили его спешить.

В одном доме, единственном в Помпее, куда теперь нет доступа для женщин, было множество маленьких комнат с короткими и очень прочными каменными "ложами" (кроватями), сохранившимися в таком точно виде, какой они имели и в древния времена, а на стенах красовались изображения, еще настолько хорошо сохранившияся, что, казалось, будто они написаны вчера; однако, описать их содержание никто бы не дерзнул. Там и сям попадались латинския надписи, непотребные искорки острот, нацарапанных, по всей вероятности, человеческими руками, воздетыми к небу в отчаянной мольбе о помощи среди надвигавшагося "губительства огнем", которое настигло их еще прежде, нежели миновала ночь.

рукою на его край. Эта рука у них, таким образом, проложила на твердом, толстом камне широкую выемку в один или два дюйма ширины... Нет, вы себе представьте, какое безчисленное множество тысяч рук должно было касаться этого самого места в продолжение долгих, угасших веков, если оно истерло камень, твердый, как железо!

дама (насколько я могу судить, богатая и благовоспитанная женщина) объявляла, например, что "отдает в наем помещение с банями и тому подобными современными удобствами, и несколько сот лавченок, но при условии, чтобы все эти помещения не были приспособлены для безнравственных целей"...

Вы можете узнать, кто и в котором доме жил в Помпее: это вам разъяснит надпись, высеченная на каменной плите, прибитой на стене почти каждого дома. Тем же способом можете вы дознаться и о том, кто и в какой покоится гробнице. Вокруг, повсюду разсеяны предметы, которые хоть что-нибудь да говорят нам о привычках и образе жизни давно забытого народа. Случись, например, огнедышащей горе засыпать любой из американских городов, ну, что может от него уцелеть? Едва ли хоть какой-либо слабый знак или указание на его былую, историческую жизнь!..

В одном из продолговатых зал домов Помпеи найден скелет человека. В одной руке у него зажаты десять золотых монет, в другой - большой ключ: он поспешил захватить с собой деньги и направился уже к дверям, но на пороге упал и... умер. Еще минута - и он был бы спасен!

Видел я еще скелеты: мужчины, женщины и двух молодых девушек. У женщины руки раскинуты в безумном страхе, как бы в ужасе перед моментом смерти; мне даже почудилось, что на её безформенном лице я могу даже проследить выражение страха и отчаяния, которое искажало его, когда над этими самыми улицами разразился каменный и огненный ливень много веков тому назад. Девушки и мужчина лежали ничком, положив лицо на руки, как бы стараясь защитить его от надвигающихся туч пепла и камней. В одном жилище найдены были сразу остовы восемнадцати человек в сидячем положении. Позади них, на стенах, почерневшия большие пятна еще обозначают те места, около которых они сидели; эти пятна являются как бы тенью людей, сидевших у стены, и даже дают возможность догадаться, в какой приблизительно позе они тогда сидели.

"Julia di Diomede".

Самая, может быть, поэтичная из всех раскопок в Помпее это - римский солдат, одетый в полное вооруженье. Верный своему долгу, верный славному сану воина великого Рима, полный суровой решимости, которой прославились римские легионы, он стоял на своем посту у городских ворот безмолвно, стройно, неподвижно, пока адски разбушевавшееся пламя не выжгло из него непобедимого духа, поколебать которого оно было не силах!..

Ни разу не случалось мне читать что-либо про Помпею, чтоб не пришел на память этот самый воин. Не могу я и теперь ничего писать о ней без того, чтоб не удовлетворить своему естественному стремлению - отдать ему дань воспоминания, которую он вполне заслужил. Вспомним, что это был солдат (не полицейский!), и воздадим ему за это хвалу! Будучи солдатом, он не двинулся с места: обратиться в бегство ему воспрещало чувство воинского долга. Будь он полицейским, он, пожалуй, тоже не двинулся бы с места, но только потому, что был бы погружен.... в глубокий сон.

Во всем городе Помпеи не найдется лестниц выше, как в шесть ступеней; там все дома были одпоэтажные; там поди жили не так, как живут теперь и в Венеции, и в Генуе, и в Неаполе, т. е. под облаками.

Наконец, мы вышли из под таинственной сени внушительной, гордой старины, за черту города, который некогда погиб, много веков тому назад, со всеми своими обычаями и особенностями; погиб, когда еще апостолы проповедывали новую веру, которая теперь для нас стара, как недра земные... Задумчиво пошли мы под деревьями, которые растут вдоль целых участков еще до сих пор, погребенных в пепле остальных улиц и площадей Помпеи, шли в тихой задумчивости, пока меня не пробудил от размышлений резкий свисток и крик:

Это напомнило мне, что я живу в девятнадцатом веке и что я не какая-нибудь мумия, занесенная пылью веков и пеплом тысяча восемьсот лет тому назад.

Переход был поразительный. Мысль, что действительно к самому городу древней Помпеи подъезжают железнодорожные поезда и что пассажиров скликают самыми безцеремоиными свистками и криком, была так же дика и несообразна, как непоэтична и даже неприятна.

Стоило только сравнить яркий солнечный день, его веселье и кипучую житейекую суету с ужасами, которые тут же видел историк Плиний Младший 9-го ноября 79 года по P. X, когда он мужественно боролся с препятствиями, чтобы унести прочь свою, престарелую мать, подальше от опасности, в то время, как она просила его (с чисто материнским самоотверженьем!), чтобы он бросил ее на погибель и спасался сам.

"Тем временем страшная темнота усилилась до того, что могло казаться, будто находишься где-то в чужом месте, посреди черной и безлунной ночи, или же в комнате, где потушены огни. Со всех сторон, справа и слева, слышались жалобы женщин, плач детей, крики мужчин. Один призывал своего отца, другой сына, третий жену; и только по голосу могли они узнать друг друга. Многие в отчаянии молили небо, чтобы скорей настала смерть.

"Некоторые умоляли богов придти к ним на помощь; другие думали, что эта ночь будет последняя на свете, что вечный мрак поглотит вселенную!.. И мне это казалось тоже; и я сам утешал себя в грядущей смерти размышленьем: Смотри, - и всему миру ведь настал конец!.."

(Так повествует Плиний Младший).

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Насытившись красотами величавых развалин Рима, Байи и Помпеи, окинув взглядом длинные ряды полуразбитых и безвестных царственных голов, которые украшают корридоры Ватикана, я невольно был поражен размышленьем, которое никогда прежде меня не поражало: "Как тленна, как непостоянна слава человека!.."

В былые времена люди жили долго, и лихорадочно все эти годы суетились, трудились, как рабы, были тружениками на поприще ораторском, военном или литературном и, побыв ораторами, полководцами или писателями, ложились себе на смертный одр и... умирали, счастливые тем, что составили себе в истории прочное и безсмертное имя. Но вот пролетают каких-нибудь десятка два быстротечных веков, и от всего этого... что осталось?

Не останется ничего в истории, ни даже в преданиях, ничего, хотя бы поэмы, ничего, что могло бы придать ему хоть мимолетный интерес.

Ну, что может остаться, например, от великого имени генерала Гранта веков сорок спустя?

"объяснительные" строки:

"Урия С. (а не З., как бы следовало) Грант. Известный поэт древних времен в земле ацтеков, - Соединен. Штат. Британской Америки. Некоторые из писателей говорят, что он был в славе около 742 г. по P. X., но ученый А-а-Фу-фу утверждает, что он был современником "Шаркспира", английского поэта, и прославился приблизительно около 1328 г., то есть около трех веков после (?!) Троянской войны, а не до нея. Он написал: Покачай меня, мама!..."

Подобные размышленья навевают на меня грусть...