Простодушные у себя дома и за границею.
Часть третья. Простодушные за границею.
Глава I.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Простодушные у себя дома и за границею. Часть третья. Простодушные за границею. Глава I. (старая орфография)

Часть третья. 

ПРОСТОДУШНЫЕ ЗА ГРАНИЦЕЮ. 

ГЛАВА I. 

Снова в море. - Паломники в добром здоровье. - Величественный Стромболи. - Сицилия при лунном свете. - Сцилла и Харибда. - "Оракул" попался. - Его метод лечения "Горизонтального параллакса". - Мы огибаем берега Греции. - Древния Афины. - Мы заперты в карантине; нас не пускают в город. - Избавлены от заключения! - Полуночная стычка, но без кровопролития. - Разбойники поневоле. - Попытка взять штурмом Акрополь. - Неудача. - Среди славного прошлого. - В мире разбитых статуй. - Волшебное видение. - Знаменитые окрестности. - Отступление в полном порядке. - Мы арестованы стражей. - Мы путешествуем по-военному. - Благополучно дома!

земель, но все были на-лицо. Не было ни тени, ни намека на какое бы то ни было известие о смерти или о нездоровьи, которое могло бы омрачить радость нашей встречи. Опять были здесь полностью все, чтобы послушать хор матросов, когда поднимают якорь, и помахать в знак прощания земле в то время, как мы удалялись от Неаполя. За обеденным столом опять все места были заняты; все партии домино на-лицо; оживление и толкотня на палубе в полуночный час, при чудном лунном свете - все было опять "по старому"; хоть это старое и было всего несколько недель тому назад, но эти недели были так переполнены всякими событиями и впечатлениями, что оне нам казались чуть ли не целыми годами. Недостатка в веселом оживлении не было на палубе "Куэкер Сити". На этот раз её прозвище положительно к ней не пристало.

Вечером, часов в семь, мы увидели величественный вулкан Стромболи.

Горизонт на западе был позолочен закатившимся солнцем и испещрен далекими судами. Над головой у нас высоко плыла полная луна, а под ногами раскинулось темно-синее море. Нас окутали как бы своего рода сумерки, созданные всеми этими различными освещениями и оттенками, разлитыми вокруг нас и над нами. С каким царственным величием возседал этот одинокий монарх-властелин над гладкой поверхностью моря! Морская даль одела его багровым блеском и как бы прибавляла еще одну завесу блестящого тумана к серебристой и легкой, как паутина, тонкой ткани, сквозь которую мы смотрели на него. Его факел погас; его огни чуть тлели; высокий столб дыма, который поднимался к небесам и терялся в разроставшемся лунном сияньи, был единственным признаком того, что этот полноправный морской властелин был еще жив, а не призрак уже мертвого города.

В два часа утра мы прошли чрез Мессинский пролив, и так ярко светил лунный свет, что Италия по одну, а Сицилия по другую сторону пролива были нам так же ясно видны, как если бы мы шли посреди улицы между ними.

Молочно-белый город Мессина был весь, как звездами или как блестками, усеян газовыми рожками и представлял собой действительно волшебную картину. Нас собралось на палубе большое общество; мы шумели и курили в ожидании увидеть знаменитые Сциллу и Харибду. Но вот и сам "Оракул" вышел сюда же со своей подзорной трубою и прирос к палубе, как второй Колосс Родосский. Для всех было большим удивлением, что он появился в такой поздний час; тем более, никому не могло в голову придти, что он полон забот о какой-нибудь сказке древности, вроде Сциллы и Харибды.

- Эй, доктор, что вы тут делаете в ночную пору? Чего ради понадобилась вам непременно видеть эту местность?

- Чего ради "мне" понадобилось видеть эту местность? Мало вы еще меня знаете, молодой человек! Иначе вы не задали бы мне подобного вопроса. Я желаю видеть "все" те места, о которых упомянуто в Библии!

- Вот чепуха! Об этих местах вовсе не упоминается в Библии.

- Не упоминается в Библии? Да эта-то местность, ну, позвольте спросить, что это за местность... если ужь вы так знаете; ее прекрасно и подробно?

- Сцилла и Харр... чорт возьми! А я-то думал, что это Содом и Гоморра!

Он сложил свою подзорную трубку и сошел вниз, в каюту.

Приведенный выше разговор - достояние корабля; но, по всей вероятности, он несколько извращен тем фактом, что наш Оракул, в сущности, вовсе не был ученым богословом и не очень-то много времени уделял изучению библейских стран. Говорят, Оракул жаловался, что в эту жаркую погоду единственное сносное питье у нас на корабле это - масло. Конечно, он не хотел сказать именно слово "масло", но, принимая во внимание, что в жаркое время, теперь, когда мы ушли из страны льдов, масло всегда пребывает в жидком состоянии, надо отдать ему справедливость, что раз в жизни он хоть одно слово употребил совершенно правильно. Когда мы были в Риме, он говорил, что "папа" {По-английски "Popes", папа и "Pope" имя английского знаменитого писателя и поэта. Прим. переводч.} весьма благообразный старик, но что он никогда не был высокого мнения об его (?!) Илиаде {"Александр Поп" (Alexander Pope), а не папа, был переводчиком Илиады Гомера; этот английский перевод греческого великого произведения появлялся постепенно с 1715 по 1720 год. Пр. авт.}.

Наш Оракул, по своей профессии, доктор-шарлатан, а следовательно и самая главная его принадлежность - это его безграничное невежество. Так как он вовсе ничего не знает, но делает вид, что ему все решительно известно, то у нас на корабле было принято предлагать ему хитроумные вопросы нарочно для того только, чтобы полюбоваться, как он спокойно ухитрится их разрешить. На-днях Гарри, сынишка нашего капитана, изучая навигацию, набрел на выражение: "горизонтальный параллакс" и ему показалось, что это было бы весьма подходящей темой для Оракула. Вот он и подошел к нему, и говорит:

- Горр... Гори... или ну, как там?

- Горизонтальный параллакс. Он есть у одного из матросов и ему даже очень плохо приходится.

- Горизонтальный параллакс (почесывая в голове, повторил доктор)... - Горизонтальный параллакс!.. Гм... Горизонт... ну, чего вы ко мне пристали, Гарри, с вашими возлюбленными матросами? "Мне" нет никакого дела до матросов. Ну, и тащили бы к ним своего корабельного врача? Это ведь "его" дело!

- Знаю, что его. Да я и был ужь у него; он говорит, что ничего об этом не знает!

он успеет понахвататься за целый год!.. Горизон... зои... Слушайте, Гарри, вот вы что сделайте: возьмите четыре столовых ложки усыпительного средства, чтобы он заснул, а вслед затем налепите ему еще на спину горчичник, чтобы его разбудить, и, сколько я смекаю, это задаст ему порядочную встрепку. "Деятельность" организма - вот здесь главная мысль... Да, деятельность!.. Видите ли, у него в крови произошел застой: ему именно необходимо что-нибудь такое, что помогло бы ему пободрей вскочить да встряхнуться. И смотрите, не теряйте времени. Ну, их в болото, ваши горизонтальные "пар'лаксы!" Они способны страшно разгорячить человека, когда заберут над ним волю!..

Огибая берега греческих островов, мы провели день весьма приятно. Эти острова очень гористы; их общая преобладающая окраска состоит из серых и коричневых оттенков, весьма близких к красно-рыжему. Маленькия белеющия деревеньки, окруженные деревьями, гнездятся в долинах или же лепятся на высоких отвесных скалах, которые возвышаются над берегом.

Нам довелось видеть только один единственный красивый закат, как бы роскошный багряный румянец, разлившийся по всему западному небосклону, от которого румяный отблеск ложился далеко на морскую поверхность. Красивые или, по крайней мере, замечательные закаты, кажется, весьма редки в этой части света. Они и нежны, и тихи, и прелестны; они изящны и женственно-утонченны, но здесь мы не видали тех роскошных огненных картин, которые загораются вслед уходящему солнцу в наших северных полярных странах.

Но какое нам было дело до закатов солнца, когда мы были преисполнены горячим волнением, по мере приближения к самым знаменитым из городов вселенной? Какая нам была забота до внешних картин, когда перед нашими мысленными очами проходили торжественною вереницей тени Ахилла и Агамемнона и тысячи других героев древности? Какое нам было дело до закатов солнца, когда мы готовились жить, и дышать, и разгуливать по современному городу Афин, и даже, далеко забираясь вглубь веков, лично нагонять цены на рабов, Диогена и Платона, на торжище публичном или болтать с соседями об осаде Трои, да о великих подвигах при Марафоне?..

И мы, конечно, отнеслись с пренебрежением к солнечному закату.

на которой виднелось что-то такое, что мы вскоре, с помощью своих подзорных труб, совершенно верно приняли за развалины зданий афинской цитадели (крепости), но самой выдающейся из этих развалин был маститый Парфенон!

Здесь воздух так чист и прозрачен, что в телескопе совершенно ясно и отчетливо видна каждая колонна этого благородного сооружения и даже развалины меньшого размера, окружавшия его, принимали более определенный вид. И это на разстоянии пяти-шести миль! В долине, близ Акрополя, то есть той самой квадратной вершины, о которой мы говорили выше, даже сами Афины можно было ясно разглядеть в простой бинокль. Каждому из нас хотелось выбраться на берег и как можно скорее посетить все достопримечательные в древности места. Еще ни одна из виденных нами стран не возбуждала в наших спутниках такого единодушного любопытства.

Но пришли к нам дурные вести. Комендант гавани Пирей подъехал к нам на лодке и объявил, что мы должны или совсем уехать, или уйти из гавани и просидеть на своем пароходе одиннадцать дней в строжайшем карантине! Мы снялись с якоря и вышли из гавани, чтобы простоять вне её около двенадцати часов, с целью запастись на дорогу углем и припасами и двинуться дальше, в Константинополь. Такого горького разочарования нам еще не случалось испытать... Простоять на якоре целый день в виду самого Акрополя и по необходимости, волей-неволей, отплыть в дальнейший путь, не посетив Афин! Да нет, "разочарование" - слово еще слишком слабое для того, чтобы при помощи его выразить это ощущение!

Весь день после полудня наши провели на палубе за книгами, за картами и подзорными трубами или биноклями; все старались разобрать, который именно "скалистый хребет" - Ареопаг, который покатый холм - Пникс, которое из возвышений - скала Муз? и т. д. Все у нас в голове смешалось. Спор разгорался; дух партийности все возрастал. Представители церкви с волнением смотрели на возвышение, с которого, по их словам, проповедывал народу св. апостол Павел; представители другой партии говорили, что этот холм зовется "Гиметтей", а третьи - что это "Пентеликон!" После всей этой суматохи в одном только мы могли быть уверены, что возвышение с квадратною вершиной - "Акрополь", а величественные развалины, которые его венчают - "Парфенон", изображение которого мы еще знали в детстве по своим школьным книгам.

Мы принялись осведомляться у каждого, кто только приближался к нашему пароходу: есть ли в Пирее стража, и строга ли она, и какой опасности, в смысле ареста, могут подвергнуться те из нас, которым удалось бы незаметно проскользнуть на берег, и, наконец, в случае, если бы таковых задержали, то что собственно могут им сделать? Ответы получались самого неутешительного свойства, например:

Начальствующий отвечал нам:

- Наказание будет "строгое".

Но мы его спросили:

- Однако, в какой мере "строгое"?

- Чрезвычайно строгое!

Вот все, чего мы могли от него добиться.

В одиннадцать часов ночи, когда почти все у нас на пароходе лежали ужь в постели, мы вчетвером тихохонько подкрались к берегу на маленькой лодке; луна пряталась за тучи и покровительствовала нашему предприятию. Мы разделились по-двое и пошли вперед, держась подальше друг от друга, вверх по низкому холму, с целью обойти Пирей вокруг, вне сторожевой и полицейской власти. Пробираясь украдкой по этой утесистой, поросшей репейником возвышенности, я чувствовал себя, как будто шел куда-то что-то воровать. Тот из моих спутников, который шел ближе ко мне, беседовал со мною о правилах карантина и о взысканиях за нарушение его, но в этой теме мы не нашли ничего утешительного.

Несколько дней тому назад я говорил с нашим капитаном, и он мне рассказал про одного человека, который вплавь добрался до берега с корабля, стоявшого в карантине, за что и отсидел в тюрьме целых шесть месяцев. А несколько лет тому назад, будучи в Генуе, капитан одного карантинного судна отправился на лодке на корабль, который готовился к отплытию и уже стоял вне гавани; капитан сдал на этот корабль письмо к своему семейству, а местные власти посадили его за это в тюрьму на три месяца, после чего вывели его самого и его корабль в открытое море, пригрозив, чтобы он никогда в жизни больше не показывался в этот порт.

"карантино-преступной" экспедиции, и мы сочли за лучшее прекратить его. Мы обошли кругом весь город и не видали ни души, кроме одного только человека, который с любопытством вытаращил на нас глаза, но не сказал ни слова, да еще на придачу с десяток людей, спавших у себя на пороге. Мы проходили мимо, но не будили никого; зато будили по дороге всех собак, и надо признаться, что за нами по пятам лаяли непременно одна или две, а несколько раз даже и целых десять-двенадцать сразу. Оне с таким нахальством поднимали гам, что наши товарищи, оставшиеся на пароходе, смело могли сказать, по какому направлению мы двигались вперед; слушая лай собак, они могли угадать, где именно мы находились. Скрытая за тучами луна все еще благоприятствовала нам. Обогнув весь город вокруг, мы проходили мимо домов в отдаленной части его, как вдруг луна вышла из-за облаков и чудно засияла, но мы ужь больше не боялись её света. Подходя в колодцу близ одного дома, чтобы напиться воды, хозяин только посмотрел на нас и вошел в дом, предоставляя нам уничтожить хоть весь город. Я с гордостью могу, однако, засвидетельствовать, что мы ему не причинили ни малейшого вреда.

Видя, что дальше нет дороги, мы избрали целью своего путешествия высокий холм слева от Акрополя, видневшагоея вдали, и пошли прямо вперед, побеждая все преграды, вперед по незначительному пространству самого неровного грунта, какой только где-либо еще существует, исключая нашего штата Невады. Часть нашего пути была покрыта произвольно разбросанными мелкими камнями: мы наступали разом штук на шесть и все они катились у нас из под нот. Другая часть, наоборот, была пуста и недавно вспахана; а еще часть его была занята на большом протяжении низким виноградником, который цеплялся и надоедал нам, преграждая дорогу, но мы сначала приняли его за кусты терновника. Равнина Аттики, которая граничила с этим виноградником, была просто голый, угрюмый, не поэтичный пустырь... Хотелось бы мне знать, на что была она похожа в самое славное время Греции, лет за пятьсот до Рождества Христова?

Когда было уже около первого часа ночи, когда мы умирали от жажды и разгорячились на ходьбе, Денни неожиданно воскликнул:

- Да ведь эти сорные травы - виноградные лозы!..

И через пять минут у нас в руках ужь были целых два десятка гроздей крупного белого вкуснейшого винограда. Мы, было, потянулись достать еще, как вдруг рядом с нами, из недр темноты, поднялась какая-то мрачная, таинственная тень и проговорила:

Нам пришлось скорее убежать.

Через десять минут мы попали на красивую дорогу и она-то, вопреки всем остальным, на которые мы раньше попадали, вывела нас куда следовало. Мы так и пошли по ней. Широкая, ровная, красивая и весьма исправная дорога белела, осененная по бокам (на протяжении одной или более мили) вереницей деревьев в один ряд, а также и роскошными виноградниками. Два раза мы туда забегали воровать виноград, но во второй раз кто-то нас окликнул из какого-то невидимого места. После того мы опять ушли и больше не разсчитывали поживиться виноградом по сю сторону Афин.

В скорости мы набрели на старинный каменный водопровод, укрепленный на арках, и с той самой минуты уже начали видеть вокруг себя развалины со всех сторон: мы подходили к цели нашего путешествия.

Теперь мы не могли ужь видеть Акрополь или высокий холм; я хотел идти по дороге, пока не поровняемся с ними, но мнение других пересилило, и мы принялись усердно взбираться на каменистый холм прямо перед нами, а с вершины его увидали вдруг еще такой же. Взобрались на него и увидали еще другой. Целый час провели мы в утомительных подъемах; но наконец дошли до целого ряда открытых могил, врезанных в самой скале. Одна из них служила временно местом заключения Сократу. Затем мы обогнули откос холма, и цитадель во всем своем великолепии развернулась перед нами! Мы поспешили перейти через ров, подняться по извилистой дороге и очутились в древнем Акрополе, а у нас над головою высились грандиозные стены цитадели. Мы не останавливались на пути своем, чтобы осмотреть их массивные мраморные плиты или измерить их высоту и необыкновенную толщину, и тотчас же прошли чрез большой сводчатый проход вроде железнодорожного туннеля прямо к воротам, которые ведут к древним храмам. Но они оказались на запоре! Повидимому, нам не суждено было увидеть великий Парфенон лицом к лицу. Мы обогнули угол стены и увидали низкий бастион (футов восемь снаружи и десять-двенадцать изнутри). Денни приготовился лезть на него, а мы собирались последовать его примеру. После усиленного и тяжелого карабканья он, наконец, достиг его вершины; но несколько камешков сдвинулось с места и скатилось внутрь, во двор. Тотчас же послышалось хлопанье дверьми и окрик. В одно мгновение ока Денни спрыгнул со стены, и мы в безпорядке отступили к воротам.

мы также взяли бы ее, конечно.

Наружу высыпал гарнизон, четверо греков. Мы пошумели у ворот и... нас впустили... но, понятно, при помощи хитрости и подкупа.

Мы прошли через большой двор, прошли в большие ворота и очутились на мостовой из чистейшого мрамора, глубоко изрытого следами. Перед нами в волнах лунного света возвышались благороднейшия из развалин, какие когда-либо нам приходилось видеть... Пропилеи! Небольшой храм Минервы, храм Геркулеса и величественный Парфенон, - все эти здания были сложены из белейшого пентелийского мрамора, но теперь уже приняли некоторый розоватый оттенок; если же где мрамор отбит или надтреснут, там надбитое место приняло вид отколотого куска сахару. Шесть кариатид, то есть мраморных женщин в длинных развевающихся одеждах, поддерживают портик храма Геркулеса, но портики и колоннады прочих сооружений состоят из массивных столбов Ионического и Дорического стиля, капители и карнизы которых все еще сохранили в значительной степени свои совершенства, несмотря на века, пролетевшие над ними, несмотря на осады, которые им пришлось выдержать. Первоначально Парфенон имел двести двадцать шесть футов в длину, сто в ширину и семьдесят в вышину; два ряда больших колонн (по восьми колонн в каждом) в дальнем и близком конце, по одному одиночному ряду, в семнадцать колонн в каждом, по бокам. Парфенон был некогда безспорно самым изящным и самым красивым из всех зданий, когда-либо сооруженных на свете.

Большинство внушительных столбов Парфенона еще стоит, но крыша исчезла. Лет двести пятьдесят тому назад он имел еще вполне безукоризненный и законченный вид, но в пороховой погреб венецианцев, помещавшийся там, упала граната и взрывом разрушила и лишила его крыши. Я сам очень мало вообще помню о Парфеноне, и потому один или два факта, одну или две цифры я вставил сюда для удобства тех, у кого память коротка, заимствовал же я их из своего "Путеводителя за границею".

Как-то особенно внушительна была картина, раскинувшаяся вокруг нас в то время, как мы задумчиво бродили по мраморному полу этого величественного храма. Тут и там в расточительном изобилии были разсеяны белые изваяния мужчинъи женщин, опправшихся на мраморные глыбы. Одни из них были без рук, другия - без ног, третьи - без головы; но все они казались такими грустными при лунном свете и так поразительно походили на живых людей! Они вставали и со всех сторон - смотрели на полуночного непрошенного гостя, таращили на него свои окаменелые глаза, выглядывая из самых неожиданных уголков и углублений, провожали его взглядом с высоты целой груды обломков вниз по безлюдным корридорам. Они преграждали ему дорогу и торжественно указывали ему путь прочь от святилища, вытягивая вперед свои отбитые руки. А через храм, стоявший без крыши, сквозила сверху вниз луна, и её свет ложился полосами на мраморный пол, еще более омрачая разбросанные обломки и побитые статуи тенями, падавшими от колонн.

Большие обломки мрамора, некогда составлявшие часть постаментов, были еще покрыты барельефами, которые изображали битвы и осады, военные суда в три или четыре пары весел, торжества и процессии, - словом все, что только можно было себе представить. Историки говорят, что храмы в Акрополе переполнены благороднейшими из творений не только Фидия и Праксителя, но и других величайших мастеров скульптуры. И, конечно, эти изящные останки изваяний служат самым лучшим тому доказательством.

Мы пошли потом бродить по двору, поросшему травой и усеянному обломками, он находится позади Парфенона. Порою нас пугало, что вдруг из под травы на нас глядело чье-нибудь белое каменное лицо своим мертвым, окаменевшим взглядом. Все это место, казалось, было населено призраками мертвецов. Я почти приготовился к тому, что афинские герои, жившие двадцать веков тому назад, явятся из царства теней и проберутся тайком в этот древний, хорошо им знакомый храм, которым они так безгранично гордились.

Полная луна плыла теперь по безоблачному небу. Мы беззаботно, ни о чем не думая, шли себе да шли, и подошли к самому краю могучих укреплений цитадели, взглянули вниз и увидали... волшебное видение! И что за видение: Афины при лунном свете! Верно их именно и видел великий пророк в своем представлении о Новом Иерусалиме.

Город раскинулся в ровной долине прямо у наших ног; он развернулся вдаль, как дивная картина; а мы смотрели на него как бы с высоты воздушного шара. Мы не видели ни намека на улицу, но зато каждый дом, каждое окно, каждая вьющаяся лоза, каждый выступ были видны так ясно и так резко выделялись, как в самый яркий полдень. А между тем в действительности не было ни этой яркости, ни блеска, ничего резкого, ничего отталкивающого!.. Безмолвный город утопал в самом мягком из освещений, какое когда-либо проливала на землю луна, и казался живым существом, которое объято мирным сном.

На дальнем его конце был небольшой храм; его изящные столбы и разукрашенный фронтон сверкали так богато, что приковывали к себе взор как бы волшебным обаянием. Ближе, по направлению к нам, возвышались молочно-белые стены королевского дворца среди большого кудрявого сада, всего испещренного как бы дождем янтарно светлых точек или струей золотых искр; оне отчасти теряли свой блеск в роскошном, торжественном сиянии луны и, как бледные созвездия Млечного Пути, мягко сверкали в целом море темной листвы. У нас над головою величественные колонны, стройные и внушительные даже в своем разрушении, у наших ног уснувший город, а вдали серебристое море. Картина была полная и безукоризненно прекрасная.

и Демосфен, Фокион и Пифагор, Евклид и Пиндар, Ксенофонт и Геродот, Фидий и Пракситель и художник Ксевкс. Что за блестящее созвездие знаменитых имен!.. Но больше, чем других, я бы желал увидеть старичка Диогена, который бродил себе терпеливо тут же со своим фбнарем и наткнулся бы на нашу компанию в своих усердных поисках за единственным в мире честным человеком. Может быть, не мешает мне признаться, что я думал (и думаю еще до сей минуты), что он тогда, пожалуй, задул бы свой огонь.

Мы предоставили Парфенону сторожить древния Афины, как он их сторожит уже целых двадцать три века, а сами вышли и остановились за стенами цитадели. Вдали виднелся древний, но все еще полный совершенств храм Тезея, а ближе, лицом к западу, была расположена Бема, с которой Демосфен громил филиппиками и возжигал пламя патриотического чувства в своих соотечественниках. Справа был Марсов холм, на котором в древности возседал Ареопаг. По словам св. апостола Павла, он сам у подножия этого возвышения, где находился рынок, беседовал ежедневно с болтливыми афинянами. Мы взобрались на те самые гранитные ступени, на которые поднимался аи, Павел, чтобы говорить с народом и остановились на четыреугольном врезанном углублении, где он стоял, и постарались вспомнить, что говорится в Священном Писании по этому поводу, но по той или по другой причине, я не мог припомнить самых слов. С тех пор я разыскал их, вот оне:

"...В ожидании их (т. е. сопровождавших его) в Афинах, Павел возмутился духом при виде этого города, полного идолов. Итак он разсуждал в синагоге с иудеями и с чтущими Бога и ежедневно на площади со встречающимися..."

.....И, взяв его, привели в Ареопаг и говорили: "можем ли мы знать, что это за новое учение, проповедуемое тобою?.."

"И став Павел посреди Ареопага (на Марсовом холме) сказал: "Афиняне! По всему вижу я, что вы как бы особенно набожны. Ибо, проходя и осматривая ваши святыни, я нашел и жертвенник, на котором написано: "Неведомому Богу". Сего-то, которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам!.." (Деян. Апост. гл. XVII).

Немного погодя нам пришло в голову, что пора бы уходить отсюда, если мы хотим поспеть домой, прежде чем дневной свет нас предаст в руки врагов; мы и отправились обратно. Отойдя довольно, далеко, мы кинули прощальный взор на Парфенон. Между его открытых колоннад лился лунный свет и серебрил их капители своим прикосновением. В том виде, в каком он явился тогда пред нами, он так и сохранится в памяти у нас: торжественный, великий и прекрасный!..

Шествуя дальше все вперед, мы уже начали превозмогать свой страх и перестали думать о неприятностях со стороны карантина или кого-нибудь другого. Мы стали смелы и неугомонны; я даже один раз, в порыве внезапной смелости, бросил камнем в собаку. Впрочем, мне все-таки приятно вспомнить, что я дал мимо, потому что ведь, пожалуй, её хозяином мог оказаться какой-нибудь полицейский. Вдохновенный своей неудачей, я сделался еще смелее и по временам положительно принимался насвистывать, хотя и не особенно громко. Но одна дерзость влечет за собой другую; и вот я вскоре нырнул в виноградник и завладел целым галлоном винограда, не взирая на полный лунный свет, не обращая внимания даже на то, что мимо на муле проезжал какой-то крестьянин. Денни и Берч последовали моему примеру. У меня одного хватило бы винограду человек на двенадцать; но Джэксон тоже воспылал храбростью и таким образом был принужден войти в виноградник. Первая же кисть винограда, за которую он ухватился, принесла с собой беду! Хмурый, бородатый разбойник выскочил с громким окриком к нам на дорогу и при свете луны замахнулся мушкетом.

Мы свернули в сторонку, до направлению к Пирею... не бегом, о, нет, а так себе, вы понимаете, ну, скорым шагом.

Разбойник еще раз окликнул нас, но мы все шли себе вперед. Уже становилось поздно и нам некогда было тратить время на болтовню с чужеземцем. Но вот Денни сказал:

Мы оглянулись.

И в самом деле, они были тут как тут, эти фантастические пираты, вооруженные огнестрельным оружием. Мы замедлили шаги, чтобы дать им подойти поближе, а я тем временем достал свой запас винограда и решительно, но не особенно охотно спустил его на землю в тени, при дороге; но я ничего не боялся, ничего! Я только чувствовал, что непохвально воровать виноград, тем более, если его владелец (или даже сам владелец со своими друзьями) ходит дозором.

Чужеземцы подошли к нам и обыскали узелок, который был в руках у Берча, но не нашли там ничего, кроме осколков священных камней с Марсова холма, которые, впрочем, не составляют контрабанды. Они, очевидно, заподозрили его в желании недостойным образом их обмануть, а потому, казалось, были готовы чуть ли не содрать с нас скальпы. В заключение они отпустили нас, пригрозив нам на прекрасном греческом языке (сколько мне кажется), и преспокойно остались себе позади. Пройдя так ярдов триста, они остановились, и мы, ликуя, двинулись вперед. Но вдруг из тьмы и мрака появилось еще одно вооруженное пресмыкающееся и вместо них, шло за нами следом на протяжении двухсот ярдов, затем оно сдало нас на руки другому такому же извергу, который, в свою очередь, выполз из каких-то таинственных недр, а тот, опять-таки в свою очередь, передал нас другому! На протяжении полуторы мили наш аррьергард шел под прикрытием военной силы. Никогда за всю мою жизнь мне еще не случалось путешествовать с таким почетом!..

Долгое время спустя мы не решались опять приняться воровать виноград, а если и пробовали счастья, то непременно поднимали на ноги еще какого-нибудь разбойника-"придиру" и тотчас же отказывались от дальнейших предприятий этого рода. Мне кажется, это тот самый поселянин, который проехал мимо нас на своем муле, разставил их на сторожевых постах, чтобы подкарауливать нас вдоль по всей дороге от Афин и до Пирея.

Это показывает, конечно, что за страна современная Аттика: это своего рода община людей "условных характеров". Эти люди были там поставлены не для того, чтобы охранять свои владения от чужестранцев, а от своих же. Чужестранцы вообще редко посещают Афины и Пирей, а если и посещают, то днем и могут накупить себе винограду сколько им угодно, за самую пустую цену. Современные обитатели этой части Греции весьма известные стяжатели и фальсификаторы, если молва говорит правду, я же готов легко этому поверить.

Мы закончили свой тринадцати-мильный утомительный обход, когда только-что разрумянили восточный горизонт самые ранние проблески зари, придавая Парфенону и его колоннам вид разбитой арфы, повисшей на перламутровом фоне горизонта. Наконец, мы выбрались на берег моря, прямо против судов, а нас, по обыкновению, сопровождали сотен пять пирейских собак, которые с воем бежали за нами по пятам. Мы позвали лодку, которая виднелась в двух или трехстах ярдах от берега, и в тот же миг увидали, что это был полицейский сторожевой ботик, который подстерегал людей, нарушающих карантин, которые могли бы оказаться по близости. Мы ловко увернулись от наблюдательности разведчиков, успев уже к этому привыкнуть! Когда они добрались до того места, где мы только-что были, нас там уже не оказалось! Они полавировали вдоль берега, но в ложном направлении, а вскоре и наша собственная лодка вынырнула из тумана и приняла нас на борт. "Наши" с парохода услыхали наш сигнал. Мы тихо, без шума, ушли прочь на веслах и, прежде чем нас увидал опять сторожевой бот, были уже благополучно дома.

Из наших спутников четверым очень хотелось посетить Афины и они отплыли полчаса спустя после того, как мы вернулись. Но не были они на берегу и пяти минут, как полицейские уже заметили и так усердно принялись их гнать, что им едва удалось пробраться назад к своей лодке; вот и все. Они больше уже не брались за свое предприятие.