Простодушные у себя дома и за границею.
Часть третья. Простодушные за границею.
Глава II.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Простодушные у себя дома и за границею. Часть третья. Простодушные за границею. Глава II. (старая орфография)

ГЛАВА II. 

Современная Греция. - Низвергнутое величие. - Переезд через Архипелаг и Дарданеллы. - Исторически-подлинные следы. - Первый из подрядчиков древности, о котором история умалчивает. - На якоре перед Константинополем. - Фантастическия моды. - Ловкий гуртовщик гусей. - Замечательные калеки. - Главная мечеть. - Тысяча и одна колонна. - Большой базар в Стамбуле.

Начиная с Афин, на всем протяжении островов греческого Архипелага мы не видели ничего, кроме неприступных стен морских утесов и безплодных холмов; на их вершине порой виднелись изящные столбы какого-нибудь древняго храма, одинокого, давно заброшенного: самая верная картина разрушения, постигшого Грецию в позднейшие века. Не видели мы ни вспаханных полей, ни частых сел, ни травы, ни деревьев, ни какой бы то ни было растительности и редко-редко какой-нибудь одинокий домишка. Греция - это суровая, безлюдная пустыня, повидимому, без хлебопашества, без фабричной промышленности, без торговли. Чем поддерживают свое существование забитые нуждою греки или их правительство - это тайна.

Мне кажется, древняя Греция и современная, если их сравнить, являются самыми резкими крайностями, какие только можно найти в истории: Георг I, восемнадцатилетний юноша, и горсточка иностранных властей возседают теперь на местах Фемистокла и Перикла, всех их знаменитых учеников и полководцев золотого века Греции. Тот самый флот, который составлял предмет удивления всего мира, когда Парфенон еще был нов, теперь является нищенской горсточкой рыбачьих лодок, а мужественный народ, творивший такия чудеса храбрости при Марафоне, теперь обратился в жалкое племя презренных рабов. Классический Илисс высох, а с ним вместе изсякли и все источники греческого величия и роскоши. Весь греческий народ насчитывает лишь восемьсот тысяч душ, а нищеты, нужды и бедствия среди них столько, что их смело хватило бы на восемьсот миллионов человек, да еще осталось бы лишняго. При короле Оттоне доходы государства равнялись пяти миллионам долларов от "десятинного", сбора, взимавшагося со всех полевых сельско-хозяйственных продуктов страны и от невероятно высоких налогов на предметы промышленности и торговли. (Этот "десятинный" сбор состоял из десятой части жатвы, которую земледелец обязан был доставить на своих вьючных мулах в королевския житницы на разстоянии "не более шести миль").

и тому подобных нелепостей, которыми разрешают себе забавляться такия игрушечные королевства, в подражание большим монархиям. Вдобавок он вздумал еще выстроить большой белый мраморный дворец, который сам по себе стоил добрых пять миллионов. Результат получился простой: в пяти десять не содержится ведь ни разу. Все вышесказанное не могло быть сделано на одни и те же пять миллионов, и королю Оттону не легко пришлось.

Довольно долго бедствовал греческий властелин со своими безнадежными и бездарными пособниками, состоявшими из ловких негодяев, которые оставались по восьми месяцев в году, потому что им нечего ужь больше было занимать, нечего даже конфисковать из целой пустыни безплодных утесов и заросших бурьяном пустырей.

Сначала греческое королевство было предложено одному из сыновей Виктории, и затем уже разным младшим сыновьям царской крови, но у них еще настолько хватило жалости и великодушия отказаться от такой плачевной чести и настолько уважения к былому величию Греции, чтоб не иметь желания издеваться над её жалкими лохмотьями и позорить её мишурный трон в дни её позора и упадка. Наконец, добрались до юного датского королевича Георга, и он согласился. Он окончил постройкой роскошный дворец, который я видел прошлую ночь при лунном освещеньи, он же, говорят, делает много и еще другого на спасение и пользу Греции.

Мы прошли посреди пустынного Архипелага через узкий пролив, который называют то Дарданеллами, то Геллеспонтом. Эта часть греческой земли богата историческими воспоминаниями и бедна, как Сахара, всем остальным.

Так, например, подходя к Дарданеллам, мы шли вдоль берегов, окаймляющих Троянскую равнину и мимо устьев Скамандры; издали мы видели место, где прежде стояла Троя и где теперь нет её, нет этого города, погибшого, когда мир был еще так молод. Бедных Троян давно ужь нет в живых; они явились на свет слишком поздно для того, чтобы застать в живых праотца Ноя и слишком рано, чтобы видеть наш современный зверинец. Видели мы еще сборный пункт флотилии Агамнемнона, а вдали - гору, которая на географической карте названа Идой.

"подрядов", упомянутых в истории, причем исполнители его деликатно были наказаны Ксерксом. Я говорю о прославленном пловучем мосте, который Ксеркс повелел построить через самую узкую часть Геллеспонта, где в нем всего две-три мили ширины. Незначительная буря разрушила утлое сооружение, и царь, полагая, что наказать подрядчиков всенародно было бы назидательно для преемников, приказал их позвать и казнил в присутствии своих войск. Десять минут спустя, он уже заключил другой "подряд".

Древние писатели прибавляют, что второй мост оказался весьма хорошим. Ксеркс перевел по нем свои пять миллионов воинов и, если бы его не разрушили нарочно, весьма возможно, что он стоял бы еще и по сей час. Если бы наше правительство хоть изредка карало своих подрядчиков, это было бы весьма полезно.

В том же Геллеспонте видели мы место, через которое переплывал лорд Байрон с Леандром: первый раз он ехал повидаться с той, на которой была сосредоточена вся его нежность, и его преданность могла бы разрушить только смерть, а второй только так, чтобы "встряхнуться", как говорит Джэк. Были тут же у нас, по близости, две знаменитые могилы: в одной покоился непробудным сном Аякс, в другой Гекуба.

По обе стороны Геллеспонта нам попадались морския крепости и батареи под красным турецким флагом, порою деревушка, иной раз вереница верблюдов. Нам приходилось на все это смотреть, пока мы не достигли широкого Мраморного моря. Затем, по мере того, как земля уходила от нас, пропадая вдали, мы опять принялись за вист и за другия игры.

На заре, по утру, мы бросили якорь в устье Золотого Рога. Все наши еще спали и только двоим или троим пришлось видеть великую столицу Оттоманской империи. Теперь пассажиры больше ужь не встают не в урочное время, чтобы возможно скорее полюбоваться видом чужеземных оригинальных и неведомых столиц и городов: эта страсть у них уже прошла. Если бы перед нами были сами египетския пирамиды, и то они не вышли бы на палубу, не докончив предварительно своего завтрака.

середине. Галата и Пера находятся по одну сторону Босфора и Золотого Рога, Стамбул (древняя Византия) по другую. На том берегу Босфора лежит Скутари и другия окрестности Константинополя. Этот знаменитый город имеет миллион жителей, но его улицы так узки, а дома так теено скучены, что он занимает немногим больше пространства, нежели полгорода Нью-Иорка. Если смотреть на него с корабельной стоянки или находиться в одной-двух милях от Босфора, - Константинополь самый красивый из всех виденных нами городов. Как богатый наряд, раскинулись его частые дома вверх, по направлению от берегов и по вершинам множества холмов. Тут и там выглядывают сады, большие шарообразные купола мечетей, а безчисленные минареты, привлекающие взоры, придают турецкой столице самый восточный вид, о котором невольно мечтаешь, читая описания восточных путешествий. Словом, Константинополь картина, полная благородства!

Но привлекательность его начинается и кончается вместе с его картинностью. С той минуты, как высадишься на берег, и вплоть до той, когда вернешься обратно, приходится его проклинать. Лодка, в которой едешь на берег, превосходно разсчитана на то, чтобы служить службу, для которой она предназначается. Она устроена опрятно и красиво, но никто не мог успешно управлять ею среди порывистых течений, которые бушуют между Черным морем и Босфором; лишь весьма немногие могли бы успешно управлять ею даже на тихих водах. Это продолговатый легкий челн (каик), один конец которого широк, а другой не шире лезвия ножа. Этот острый конец и служит ей носом, поэтому можете себе представить, как яростно кипит у него быстрое теченье. При челне имеется два весла, иногда даже и четыре, но руля вовсе нет. Отчаливая, вы намереваетесь держать прямо туда, куда едете, но прежде чем доехать, вас отнесет раз пятьдесят в совершенно другую сторону. Сперва месит кашу одно весло, а потом другое, редко, редко работают они оба за-одно. Такого рода катанье на лодке разсчитано, вероятно, на то, чтобы свести с ума нетерпеливого человека в какую-нибудь неделю. Лодочник здесь самый неуклюжий, самый глупый, самый невежественный в мире народ; это неоспоримый факт.

На суше... Ну, на суше это было своего рода вечное, непрерывное представленье. Народ толпится, как в цирке, плотнее, чем пчелы, запружая узкия улицы; люди красовались в самых деревенских, самых пестрых, самых язычески-экстравагантных нарядах, какие только мог бы придумать портной в припадке белой горячки; ни одна фантазия не казалась тут черезчур безумной, никакая нелепость - черезчур нелепой, никакая смелость в смысле безобразия лохмотьев черезчур смелой. Не было, кажется, и двух человек, одинаково одетых. Каждая кучка суетящихся людей представляла из себя самые резкие, самые поразительные контрасты. На некоторых из патриархов были внушительного вида тюрбаны (чалмы), но громадное большинство неверных было в огненно-красных шапочках, которые здесь называют фесками; остальные части их наряда положительно не поддавались описанию.

Лавки здесь сущие курятники, коробки, ванны, чуланы... словом все, что угодно, и помещаются оне в первом этаже. Там возседают турки, скрестив ноги, там же работают, торгуют и курят свои длинные трубки и сами пахнут как... как турки. Этим все сказано. Перед ними в узких улицах снуют нищие, которые вечно просят, но ничего не собирают. Замечательно изувеченные калеки, почти лишенные человеческого образа, бродяги подгоняют вьючных ослов, носильщики тащут на спине ящики бакалейных товаров величиною с дом; снуют торговцы виноградом, зерном, семенами и множеством других вещей; тут же в блаженном сне пребывают в мире и согласии знаменитые константинопольския собаки, среди снующих над ними и мимо них человеческих ног. Безшумно скользят мимо целые отряды турецких женщин, задрапированных с головы до ног в развевающияся платья; сквозь белоснежные покрывала, повязанные вокруг головы, виднеются только глаза и неясные очертания лица. Если следить глазами за тем, как оне движутся туда и сюда, их можно сравнить с мертвецами в саванах, возставшими из могил во время бури и грома, которыми сопровождались над Голгофой ужасные муки Христовы в ночь распятия Его... Да, улица в Константинополе - это такая картина, которую один раз надо посмотреть... только не больше!

Был тут еще и продавец гусей, который гнал их по городу целую сотню, употребляя все старания, чтобы их продать. В руках у него была жердь, длиною в десять футов с крюком на конце. Иной раз который-нибудь из гусей отделялся от стада и делал веселенькую прогулку куда-нибудь за угол, наполовину расправляя крылья и до крайности вытягивая вперед шею. Но раздражало ли это самого продавца? Нисколько! Своей длинною жердью он доставал до виновного, а затем с невыразимым хладнокровием хватал его крючком за шею и без дальнейших усилий водворял на его прежнем месте в стаде. Он управлял своими гусями так же свободно, как другой управлял бы утлым челном. Несколько часов спустя мы видели его в уголке, на камне, вокруг которого кипели шум и суматоха. Он спал крепким сном, сидя на солнопеке, а вокруг гоготали его гуси и путались в ногах у ослов и у людей. Спустя час мы еще раз проходили мимо, а он уже проверял свое стадо, чтобы убедиться, не пропал ли или не украден ли который из его гусей. Способ проверки был у него единственный в своем роде: он держал свою жердь на разстоянии шести-восьми дюймов от стены и заставлял гусей поочереди и вереницей проходить в этом узком пространстве. По мере того, как они проходили, он их считал... Такое ухищрение не допускало возможности ошибиться.

в Италии вообще сколько угодно, но мне показалось, что их особенное изобилие в Милане. Если вам захочется видеть общий высокий уровень калек, как на подбор, или людей-уродцев, отправляйтесь прямо в Константинополь. Неаполитанский нищий, имеющий возможность выставить на-показ ногу, которая вся целиком обратилась в один общий безформенный палец с таким же чудовищным безформенным ногтем, наживет себе своим безобразием целое состояние, но в Константинополе он не привлечет никакого внимания и даже рискует умереть с голоду. Ну, кто станет обращать внимание на подобные прелести среди множества диковинных уродцев, которыми запружены мосты Золотого Рога и которыми щеголяют притоны и логовища Стамбула? О, злополучный самозванец, может ли он тягаться с женщиной о трех ногах или с мужчиной, у которого один глаз на щеке? Как бы ему пришлось краснеть перед человеком с пальцами на локте! Куда ему деваться от стыда перед карликом, у которого по семи пальцев на каждой руке, а верхняя губа и нижняя челюсть отсутствуют совершенно? Бисмиллах! Калеки в Европе - сущий обман и подделка: самый цвет их сосредоточен в переулках Перы и Стамбула!

Женщина о трех ногах лежала на мосту, выставляя напоказ прохожим свой товар, т. е. все три свои ноги: одну обыкновенную и две длинных палки, тонких, как чья-нибудь тощая рука. Подальше красовался человек без глаз на лице цвета пережаренного бифштекса, его лицо было морщинисто и покрыто шероховатостями, как поверхность лавы, и в самом деле до того искажено, что никто в мире не мог бы отличить нарост, заменявший ему нос, от его скул. В Стамбуле был человек с поразительно огромной головой, с необыкновенно длинным туловищем, с ногами в восемь дюймов длины, которые заканчивались чем-то вроде лыж. Он передвигался на этих руках и ногах, а спина у него была такая вогнутая, как если бы на нем ездил верхом колосс Родосский.

О, для того, чтобы добыть себе пропитание в Константинополе, нищему необходимо обладать весьма крупными достоинствами. На посиневшого несчастного человека, за которым была бы только одна единственная заслуга, что его взорвало, посмотрели бы здесь, как на обманщика и самозванца, а просто раненый солдат на костылях не нажил бы никогда ни цента.

Мечеть св. Софии - вот главный гвоздь Константинополя. Я сильно подозреваю, что главный её интерес заключается в том, что она была строена под христианскую церковь, а потом обращена в мечеть, без особых изменений, благодаря туркам-магометанам, которые завоевали ту страну.

Св. София - храм колоссальных размеров, он существует тринадцать иди четырнадцать веков, но настолько неказист, что мог бы, пожалуй, быть и старше. Его громадный купол, говорят, так же замечателен, как и купол св. Петра в Риме; но грязь, которая в нем царит, гораздо замечательнее его красоты, хоть о ней и не упоминают никогда. В этой церкви сто семьдесят столбов, каждый из цельной мраморной глыбы самых разнообразных сортов мрамора; но они попали сюда из древних храмов Бальбека, Гелиополя, Афин, Эфеса; они побиты и отвратительны на взгляд. Им было уже за тысячу лет, когда эта церковь была еще нова, и контраст между ними был бы слишком велик, если бы зодчие Юстиниана не подправили их немножко. Внутренность купола покрыта уродливыми турецкими надписями из позолоченной мозаики, которая блестит, как объявление о цирковом представлении. Пол и мраморные перила все потерты и запачканы. Повсюду общий вид испорчен целой паутиной веревок, которые свесились с головокружительной высоты купола и поддерживают безчисленное множество смрадных ламп и страусовых яиц, которые повисли на разстоянии шести-семи футов над землею. Скучившись, стояли и сидели, вблизи и вдали, турки-оборванцы. Они читали книги, слушали проповеди или поучения, как дети. И в пятидесяти местах повторялось все одно и то же: то они наклонялись вперед и выпрямлялись, и снова кланялись, и снова целовали землю, бормоча все время молитвы, и продолжали эти гимнастическия упражнения, пока не уставали или, по крайней мере, должны были устать.

и веревочная паутина, нигде и ничего такого, что могло бы привлечь к себе чувства или вызвать восхищение.

Если кто восхищается св. Софией, тот, вероятно, почерпает свой восторг из "путеводителей", в которых про каждую церковь говорится, что "знатоками она считается во многих отношениях самым замечательным сооружением, какое только видано на свете". Или, может быть, это говорят знатоки из дебрей Нью-Джерсея, которые терпеливо изучают разницу между фресками и fire-plug и с этой минуты чувствуют себя в праве изливать свой критический пафос на живопись, скульптуру и архитектуру везде и всегда.

Посетили мы также и вертящихся дервишей.

Их было двадцать один человек. На них были длинные, светлые, свободные одежды, висевшия до пят. Каждый из них поочередно приближался к священнику (все они стояли внутри большой круглой загородки) и отвешивал ему глубокий поклон, а затем, кружась непрерывно, как безумный, отправлялся на свое место в круге и продолжал кружиться. Когда все они, таким образом, докружились до своих мест, они оказались на разстоянии пяти-шести футов друг от друга и в таком порядке продолжали кружиться, пока не обошли весь круг трижды. На это потребовалось двадцать пять минут. Они кружились собственно на одной левой ноге, а правой только притоптывали об пол, быстрым движением, которое выбивало невероятно скорый темп. Большинство вертелось по сорока раз в минуту и на этом числе держалось все двадцать пять минут. И длинные одежды раздувались и принимали вид больших воздушных шаров.

не пропускали никого, кроме вертящихся дервишей: всякому приходилось или вертеться или оставаться вне круга. Там больные лежали на земле, а около них женщины клали и своих больных детей, одного даже грудного младенца: по их распростертым телам шествовал патриарх дервишей. Они были убеждены, что исцелятся, если он потопчет их ногами по спине или по груди или постоит у них на затылке. Это недурно для народа, который думает, что все его дела созидаются или разрушаются невидимыми гениями воздуха, великанами, гномами, для народа, который верит еще по сей час в дикия бредни тысячи и одной ночи. Мне это говорил даже один интеллигентный миссионер.

"тысячу и один столб", которые, собственно говоря, не знаю для чего предназначались первоначально, но были, говорят, возведены для бассейна в самом центре Константинополя. Посреди пустынной местности вы спускаетесь вниз по лестнице... и вот, наконец, вы пришли! Вы очутились на сорок футов в глубину под землею, в настоящей чаще высоких, стройных колонн в византийском стиле. В каком бы месте вы ни стали, как бы часто ни меняли положения, вы непременно являетесь центром, от которого расходится до двенадцати длинных сводов и колоннад, теряющихся в отдалении и в полумраке пространства. Этот высохший бассейн занят теперь несколькими шелкопрядами. Один из них показал мне на крест, врезанный высоко в одном из столбов, вероятно, желая указать на то, что этот крест был там еще до времен завоевания Константинополя турками; только он, верно, не совсем ловко за это принялся, потому что я его не понял. В простодушии своем я не тревожил себя излишними разспросами, но теперь мне приходит в голову, что этот старый шелковичный червь, быть может, даже сам врезал тот крест на колонне, имея в виду извлечь себе из этого выгоду.

Мы сняли сапоги и вошли в мавзолей султана Махмуда. Его гробница покрыта покровом из черного бархата, богато расшитого серебром, а стоит она за красивыми серебряными перилами; по бокам и по углам её горят массивные серебряные подсвечники, в которых весу, вероятно, больше доброй сотни фунтов, а в них пылают свечи толщиной с толстую ногу. На верху саркофага лежит феска с богатым бриллиантовым украшением, стоившим, по словам сторожа, сто тысяч фунтов стерлингов. Доктор сказал, что должно быть большим утешением обратиться в труп, чтобы лежать под сенью такого драгоценного алмаза, и большим поощрением к развитию воображения быть при нем сторожем и лежать на такой гробнице.

Отправились мы и на главный базар в Стамбуле, но я не скажу о нем ничего, кроме того, что это улей чудовищных размеров, весь состоящий из маленьких лавок, которых здесь, по моему, тысячи. Все оне помещаются под одной общей крышей и перерезываются на отдельные кварталы узкими проходами-улицами, над которыми высятся крытые своды. Каждая уличка отведена какой-нибудь специальности торговли, другая - другой и так далее. Если вам нужно купить себе сапоги, в вашем распоряжении вся улица, вам не придется бегать за башмачными магазинами по разным местам. То же самое с шелковыми изделиями, платками, предметами древности и т. п. Весь базар все время запружен толпой, а так как яркия восточные ткани щедро выставлены на-показ перед каждой лавкой, то большой базар в Стамбуле и является зрелищем, на которое стоит посмотреть. Он полон жизни и движения, деловитости и суеты, грязи и нищих, ослов, крикливых продавцов носильщиков, дервишей, высокородных женщин, покупательниц-турчанок, греков и магометан с лицами и костюмом колдунов, пришедших сюда с гор и из дальних провинций; но пахнут они всем, чем угодно, и единственный запах, который они не разносят по главному базару, это запах чего-нибудь хорошого.