Простодушные у себя дома и за границею.
Часть третья. Простодушные за границею.
Глава XII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Простодушные у себя дома и за границею. Часть третья. Простодушные за границею. Глава XII. (старая орфография)

ГЛАВА XII. 

Извлечения из записной книжки. - Рай Магомета и рай по Библии. - "Прекрасный Дамаск", древнейший из городов вселенной. - Восточные картинки в любопытном старом городе. - Дамасский городской экипаж. - История обращения св. Павла. - "Улица, так называемая прямая". - Могилы: Магомета и св. Георгия. - Избиение христиан. - Боязнь матометан оскверниться. - Дом Неемана. - Ужасы проказы.

Следующий день был настоящим бедствием как для людей, так и для лошадей. Он состоял опять из тринадцати часового перехода, включая один час, отведенный на "полдничанье", или, вернее, на полуденный отдых. Мы шли по самым безплодным известковым холмам по самым узким и опасным ущельям, какие только могут быть на редкость даже в самой Сирии. В ущельях мы чуть не задыхались от удушливого, знойного воздуха; а, на более высокой местности отражение солнца на известковых холмах нам ослепляло глаза. Было сущей жестокостью подгонять искалеченных лошадей; но приходилось, делать нечего, покориться необходимости, лишь бы поспеть в Дамаск в субботу вечером.

Мы видели древние памятники и храмы причудливой архитектуры, высеченные из прочного гранита, высоко у нас над головами, прямо над обрывами, но у нас не было ни времени, ни сил лезть опять наверх и разглядывать их. Об остальных впечатлениях дня на сухом языке моих заметок в моей записной книжке говорится:

"Снялись лагерем в семь часов пополуночи и совершили ужаснейший переход через долину Зеб-Дана, по крутым горам. Лошади спотыкались и хромали, а наш арабский сыч, который больше всех орет и носит мехи с водой, как всегда, за тысячу верст убегал вперед и у нас не было воды напиться... Что же, он так никогда и не околеет! Прекраснейший источник в ложбине, густо поросшей померанцевыми, фиговыми и масличными деревьями и группами кустов. Останавливались на час полдничать у фонтана Фиджии, где пила знаменитая Валаамова ослица, второго по величине во всей Сирии; вода ледяная... как в Сибири. В путеводителях не сказано, чтобы Валаамова ослица действительно когда-либо здесь пила, может быть, кто-нибудь нарочно уверил наших паломников. Купались, Джэк и я, одну секунду: вода, как лед! Это главный исток реки Аваны, в полумиле от места их слияния. Чудная местность! Вокруг все гигантския деревья. Так хорошо и прохладно, если б только можно было удержаться от сна; широкий поток вихрем вырывается из под горы. Над ним очень древния развалины, не имеющия за собой никаких исторических данных: предполагается, что цель их была поклонение божеству источника или Валаамовой ослице, или еще кому-нибудь. Вокруг источника жалкия гнезда отребьев рода человеческого; грязь, лохмотья, впалые щеки, болезненная бледность, раны, выдающияся кости, в глазах болезненное чувство нищеты и в каждом нерве, в каждом мускуле, с головы до ног, вопиет самый хищный голод. Как они набрасывались на каждую кость! Как разрывали на куски хлеб, который мы им давали! Ужасно видеть, как они толпятся вокруг нас, как следят за каждой крошкой, которую откусываешь, следят жадными глазами и безсознательно как бы глотают каждый раз, как сам глотаешь; им словно кажется, что этот кусочек проходит у них вниз по горлу... Нет, никогда, не суждено нам больше поесть с удовольствием в этой ужаснейшей стране! Легче, кажется, проехать целый день по солнопеку, нежели думать о том, что еще три недели предстоит нам по три раза в день есть при таких условиях! В числе этой компании голодных есть шестнадцать младенцев, от одного и до шести лет от роду, ноги которых не толще щеточной палки. В один час пополудни мы оставили источник, который заставил нас свернуть в сторону часа на два пути, и дошли до сторожевого поста Магомета на высотах Дамаска, как раз во-время для того, чтобы успеть полюбоваться видом, прежде чем двинуться дальше. Чувствуем ли мы усталость?.. Спросите-ка о том у ветра, который унес последния её крохи в море".

По мере того, как знойный дневной свет переходил в сумерки, мы смотрели вниз на картину, всемирно известную своей красотой. Мне кажется, случилось где-то читать раз четыреста или больше, что Магомет, когда он еще был простым погонщиком верблюдов, пришел сюда и посмотрел отсюда вниз на Дамаск впервые и сделал одно замечание, которое впоследствии стало общеизвестным. Он сказал тогда, что человек может лишь однажды войти в рай и потому-то он, Магомет, предпочитает войти в рай небесный. Вот почему он сел на этом самом месте и наслаждался созерцанием рая земного, т. е. прекрасного Дамаска, а вслед затем встал и пошел прочь, не переступая за порог его врат. Да том месте, где он стоял, воздвигнута башня, в ознаменование этого события.

Дамаск, если на него смотреть вниз с горы, действительно красив. Он кажется красив даже иностранцам, привыкшим к роскошной растительности, и я вполне понимаю, как неизъяснимо красив он может быть в глазах людей, привыкших к Богом забытым пустырям и безлюдью сирийских равнин. Мне кажется, сириец, которому случается впервые созерцать эту картину, должен бы сойти с ума от восторга.

С высоты, на которой он остановится, ему будет прямо, впереди видна стена мрачных гор, лысых, лишенных всякой растительности, и ярко сверкающих на солнце. На дальней своей границе оне служат преградой гладкой пустынной равнине; её гладкая, как бархат, желтая песчаная поверхность перерезана тонкими линиями. Это линии дорог, испещренных точками мелкими, как мошки, которые ползут вереницей и которые, сколько нам известно, есть не что иное, как вереницы верблюдов и целые караваны людей. По самой середине пустынной равнины раскинулось выпуклое пространство роскошной зеленой растительности, а приникая к самым его недрам белеет большой красивый город, как остров, состоящий из жемчугов и опалов, сверкающих своими переливами посреди целого моря изумрудов. Такова картина, которую вы видите далеко впереди, внизу, причем, конечно, дальность разстояния ее смягчает, а солнце ее украшает, и сильные контрасты увеличивают впечатление; воздух, полный истомы и покоя, ее одухотворяет и придает ей вид скорее чудного виденья из страны грез (в которой мы бываем лишь во сне), нежели чего-то осязаемого, вещественного, принадлежащого к нашему грубому, докучному миру. Если же вы припомните, сколько миль сухой, песчаной, безлюдной и безплодной, скучной, негодной, безобразной земли вам пришлось проехать, прежде чем вы сюда попали, вы, конечно, найдете, что это самая, самая, что ни на есть прекрасная страна во всей необъятной вселенной.

Если бы мне когда случилось еще раз побывать в Дамаске, я стал бы лагерем на Магометовом холме, прожил бы там с неделю и вернулся бы назад, не входя в Дамаск. Да и нет нужды заглядывать за его стены. Сам того не подозревая, пророк Магомет оказался весьма премудрым, когда не пожелал войти в пределы дамасского земного рая.

изречений в доказательство того, что это действительно Эдем, а "две реки", которые, согласно библейскому повествованию, орошали райское местопребывание Адама, не что иное как реки Авана и Фарфар. Весьма возможно, что тогда оно так и было, но теперь этот рай далеко не райского свойства и жить вне его можно столь же счастливо, как и в нем. Он так неровен, в нем до того тесно и грязно, что вблизи нельзя даже поверить, чтобы это был тот самый великолепный город, который виден издали, с вершины холма. Его роскошные сады скрываются за высокими глиняно-грязными стенами, и земной рай давно ужь превратился в скопище нечистот и безобразия. Впрочем, чистой воды в Дамаске все-таки довольно много и этого вполне достаточно для того, чтобы араб считал его прекраснейшим и благословенным местом во всей вселенной: в знойной Сирии вода такая редкость!..

Мы у себя в Америке прокладываем железнодорожные пути по своим главным городам; а в Сирии дороги нарочно проводятся около или мимо жалких луж, которые они величают "источниками" или "фонтанами", и которые встречаются не чаще, как часах в четырех пути одна от другой. Но "реки" библейския - Фарфар и Авана, простые ручейки, протекают по самому городу Дамаску и потому в каждом доме, в каждом его саду сверкают серебристые фонтаны и ручьи свежей воды. Дамаск, со своей чащей зелени и своим богатством водою, действительно должен казаться чудом из чудес бедуину пустыни. Но Дамаск простой оазис, ни больше, ни меньше! За целые четыре тысячи лет воды его не изсякли, плодовитость его не уменьшилась. Теперь, когда мы сами видели его, мы понимаем, почему этот город так давно существует. Он и не мог быть уничтожен временем; он будет еще процветать и впредь, на радость, на утеху взорам усталого, истомленного жаждой путника, пока воды его будут течь в его пределах, в недрах Дамаска, посреди вопиющей безплодности пустыни.

- "Хоть ты и стар, как летописи, но ты свеж, как дыхание весны; ты цветущ, как бутон твоих собственных роз, и исполнен благоухания, как цвет твоих же померанцев, о, Дамаск, жемчужина Востока!"

Время основания Дамаска относится к тому отдаленному периоду, когда еще не было на свете Авраама, и потому его считают древнейшим городом вселенной. Он был основан Узом, внуком Ноя. "История первых времен существования Дамаска сокрыта во мраке глубокой древности"... Откиньте содержание первых глав книги Бытия и уже никакое из событий Ветхого Завета не происходит без того, чтобы с ним не было связано упоминание о городе Дамаске. В древних письменах каждого века, за минувшия четыре тысячи лет, всюду упоминалось; его имя, воспевалась ему похвала. Загляните как угодно далеко в отдаленное, смутное прошлое истории, везде вы встретитесь с Дамаском. Для него годы все равно, что минуты, десятилетия - лишь незначительные промежутки времени. Дамаск считает время не по дням, неделям и годам, а по тем царствам, которые на его глазах возникали, процветали и обращались в развалины. Он был свидетелем основания первых сооружений Баальбека, и Фив, и Ефеса; он видел, как из простых поселений они разростались в могущественные города и удивляли весь мир своим великолепием; он дожил до того, что увидел их разрушение, безлюдность, видел, как ими завладели совы и сычи. Дамаск был свидетелем процветания и высшей славы Израильского царства; он же видел их падение и разрушение. Он видел, как возвысилось и в течение двух тысяч лет процветало значение Греции и греческого народа; видел, как она пала и погибла. Когда Дамаск был уже старым городом, ему пришлось видеть основание Рима и его сооружений; пришлось быть свидетелем того, как он держал весь мир под сенью своей могучей власти и как он постепенно приходил в упадок. Несколько сотен лет, которые продолжалось могущество и блеск Генуи и Венеции, были для сурового, древняго старика Дамаска лишь мимолетной искоркой, которая не стоила того, чтоб о ней вспоминать.

Дамаск видел все, все, что ни случалось в мире, все пережил и все еще живет. Он видел прах костей тысячи царств и в будущем видит падение и смерть еще тысячи других, пока ему самому придет конец. Хоть звание "Вечного города" и присвоил себе Рим, но, по справедливости, Вечным городом может считаться единственно Дамаск.

Говорят, во всякий город, укрепленный стенами, можно попасть и после захождения солнца, за бакшиш; весьма возможно, но только не в Дамаске. Однако, и у Дамаска, который заслуживает уважения за свое четырехтысячелетнее существование на земле, много старых, древних, смутных предразсудков. Здесь нет уличных фонарей, и каждый по закону обязан выходить из дому по вечерам и ночам не иначе, как со своим фонарем, так точно, как это водилось в древния времена, когда герои и героини арабских сказок ходили по улицам Дамаска или летали обратно в Багдад на своих волшебных коврах-самолетах.

Несколько минут спустя после того, как мы очутились в стенах Дамаска, совершенно стемнело. Нам пришлось проезжать довольно большие пространства по кривым улицам от восьми до десяти футов шириною, замкнутым по обе стороны высокими глиняными стенами, огибающими сады.

Наконец мы добрались до такого места, где замелькали туда и сюда огни фонарей, и поняли, что очутились в самом центре этого любопытного, древняго города. В маленькой, узкой уличке, загроможденной нашими вьючными мулами и целым роем неопрятных арабов, мы сошли с лошадей и через какую-то дыру в стене проникли в отель.

Мы очутились на большом дворе с мощеным плитами полом, с цветами и апельсинными деревьями вокруг, с большим прудом посредине, в который стекали воды из многочисленных труб. Мы перешли через двор и вошли в комнаты, которые были приготовлены для четверых из нас. В большой мраморной нише, устланной плитами, которая помещалась между двух комнат, находилось хранилище чистой, свежей воды; она постоянно была в движении, как проточная, благодаря полудюжине проведенных в нее труб. В этой знойной, пустынной стране ничто не могло произвести такого освежающого впечатления, как эта чистая вода, сверкавшая при свете огней; ничто не могло показаться так красиво, ничто не могло так обаятельно звучать, как её звукоподражание дождю, особенно отрадное для слуха путника, так отвыкшого от подобного рода звуков. Комнаты наши были большие, уютно обставленные; даже полы в них были устланы мягкими коврами самых веселых красок. Очень приятно было видеть опять ковры: ведь ничего нет грустнее гробоподобных, выложенных камнем гостиных и спален в Азии и в Европе, которые все время наводят на мысль о могиле. Очень широкий диван с пестрою обивкой тянулся вдоль одной из стен на протяжении двенадцати-четырнадцати футов; на противоположной стояли одиночные кровати с пружинными матрацами. Были тут еще и большие зеркала, и столы с мраморными досками. Все это возбуждало такое же чувство признательности в людях, измученных системами путешествовать и ощущениями, как, например, впечатление неожиданности; никогда нельзя поручиться за то, что может вам дать турецкий большой город, хотя бы в нем и было, как в Дамаске, например, четверть миллиона жителей.

того, как я окунул свою пылавшую голову в его освежающую глубину. Тогда мне пришло в голову, что, может быть, эта вода предназначена для питья. Как ни было бы роскошно такое купанье, я пожалел, что воспользовался им, и готов был уже идти объясняться по этому поводу с хозяином. Но вдруг мелко завитой и надушеный пудель подскочил и больно куснул меня за икры... Не успел я опомниться, как, не долго думая, уже швырнул его в глубину водоема и завидя слугу, который приближался ко мне с кувшином, поспешил уйти, предоставляя собаченке выкарабкиваться насколько возможно успешнее. Для того, чтобы чувствовать себя вполне счастливым, мне не хватало только чувства удовлетворенной мести, а потому в первый же вечер нашего пребывания в Дамаске я именно таким и был, когда явился в ужину. Долго лежали мы на мягких диванах, покуривая наргилэ и длиннейшие чубуки и болтая о сегодняшней ужасной поездке. Тогда-то я и узнал то, что знал еще прежде, а именно: что сильную усталость все-таки стоит испытать хотя бы ради наслаждения, которое чувствуешь потом, отдыхая.

Поутру мы послали за ослами. Весьма достойно примечания то обстоятельство, что нам пришлось нарочно за всем этим посылать.

Я уже сказал, что Дамаск - ископаемая древность; на деле, он таков именно и есть. Где бы то ни было, во всяком другом месте, нас осадила бы крикливая толпа погонщиков ослов, проводников, торговцев, нищих, но в Дамаске населению до того ненавистен самый вид путника-христианина, что они не хотят иметь с ним никакого дела. Каких-нибудь год или два тому назад иностранцу было даже не безопасно ходить по улицам Дамаска: это самое фанатическое из всех магометанских чистилищ во всей Аравии. Где бы ни увидали вы одного хаджи {Hadji - по-турецки - учитель. Прим. перев.} в зеленом тюрбане, который служит признаком, что сия просвещенная особа была на поклонении в Мекке, так и знайте, что на него одного вы встретите их целую дюжину в Дамаске. Дамасцы - самые безобразные и самые плутоватые негодяи, каких нам когда-либо случалось видеть. Почти все женщины, укутанные в покрывало, каких нам здесь пришлось встречать, оставляют глаза открытыми, но зато множество их совершенно скрывает свои взоры под плотно спущенным черным покрывалом, в котором женщина делается похожа на мумию. Если же нам случалось подметить непокрытые глаза, их быстро спешили закрыть, из боязни заразиться лицезрением христианского облика. Нищие проходили мимо нас, не прося бакшиша; купцы на базарах не протягивали нам напоказ своих товаров и не кричали неутомимо: "Эй, Джон!" или: "Сюда, сюда, взгляни, Ховоджи!"

Напротив, они только улыбались, на нас глядя, и не говорили ни слова.

борозду, безпощадно подгоняемые мальчишками-погонщиками мулов. Эти мучители бегут за несчастными животными, целыми часами покрикивая на них и подгоняя их бодилом {Заостренная палка, которою подгоняют волов. Прим. пер.}. Таким образом, они заставляют ослов все время идти галопом, но при этом сами не утомляются и не отстают от них. Ослы падали и осыпали нас песком с ног до головы; но против этого больше ничего нельзя было поделать, как только скорее вскочить и спешить все дальше. Наши ослики то-и-дело стукали нас со всего размаху об острые уuлы, об носильщиков, тяжело нагруженных верблюдов и горожан Дамаска. Мы до того были погружены в желание избежать столкновения и несчастных случаев, что у нас даже вовсе не было возможности что-либо разсматривать вокруг себя. И в самом деле, мы почти ничего не видали, пока проехали с половину города и знаменитую улицу, так называемую прямую. Кости наши чуть не выскочили из своих сочленений; мы сами были как безумные от возбуждения, бока у нас болели от швырянья туда и сюда... Нет, не люблю я ездить в дамасских уличных повозках!

"Иудиному дому" и к дому, в котором жил Анания. Веков восемнадцать или девятнадцать тому назад некто Савл, родом тарсянин, особенно был озлоблен против новой секты так называемых христиан. Он оставил Иерусалим и отправился в путь по всей стране, направив против них свой ожесточенный набег.

Итак, он шел себе вперед, все дальше и дальше, "дыша угрозами и убийством на учеников Господа" (Деян. IX, 1).

"Когда же он шел и приближался к Дамаску, внезапно осиял его свет с неба. Он упал на землю и услышал голос, говорящий ему: "Савл, Савл, что ты гонишь Меня?.." Он в трепете и ужасе сказал: "Господи, что повелишь мне делать?"

"Встань и иди в город и сказано будет тебе, что тебе надобно делать" (Деян. IX, 3--6).

Савл встал и заметил, что сильный, сверхъестественный свет лишил его зрения; он ослеп "и повели его за руку и привели в Дамаск..." И три дня он лежал слепой в доме Иудином и за это время ничего не ел и не пил. И некий человек по имени Анания, гражданин Дамаска, услышал голос, говоривший ему:

"Встань и пойди в улицу, так называемую прямую, и спроси в Иудином доме тарсянина, по имени Савла; он теперь молится" (Деян. IX, 11).

Сначала Ананию не хотелось идти, потому-что он прежде уже слышал про Савла и имел повод сомневаться в этого рода "сосудах, избранных", чтобы проповедывать учение мира и единения.

"прямую", но как он нашел к ней дорогу и когда нашел, как сумел опять найти ее, чтобы вернуться по ней обратно, это все тайны, которые можно объяснить лишь тем фактом, что он действовал под влиянием Божественного внушения.

Он нашел Павла и подкрепил его пищей, и рукоположил его в проповедники Слова Христова; и из этого самого старого дома, за которым в погоню мы измерили улицу, ложно названную "прямою", Павел пошел и вступил на смелый путь миссионерства, которому следовал до самой своей смерти. Но этот дом не был домом того Иуды, который продал Господа и Учителя своего за тридцать сребренников. Я поясняю это в видах справедливости к тому Иуде, который был совершенно иной человек, нежели предатель, о котором я только-что упомянул выше. Да, совершенно другой человек, и жил он в весьма хорошем доме. Жаль только, что больше ничего о нем нам неизвестно.

В приведенных выше сведениях я имел целью дать некоторые указания людям, которые не пожелают сами прочесть библейские рассказы, пока их не побудят к этому каким-нибудь таким хитроумным способом, каков, например, мой. Надеюсь, никто из друзей прогресса и образованности не помешает мне в моем своеобразном предприятии.

"прямая", не прямее спирали штопора, но и не так пряма, как радуга. Св. евангелист Лука не говорит прямо, что улица пряма, но говорит "улица, так называемая прямая". Прекрасный образец иронии, единственное, кажется, шутливое замечание во всей Библии. Мы долго шли по этой самой улице, а затем свернули с нея в сторону и посетили дом, известный тем, что некогда в нем жил Анания. Почти не подлежит сомнению, что часть его прежнего, настоящого жилища действительно еще существует: это старинная комната от двенадцати до пятнадцати футов под землею; архитектура её, очевидно, весьма древняя. Если не Анания, то все же кто-нибудь другой жил в ней во времена св. Павла, что, впрочем, безразлично. Я напился у колодца Анания и, как это ни странно, вода в нем оказалась так свежа и прозрачна, как если бы он только-что вчера был вырыт.

в Дамаске, что жители искали убить его так же точно, как искали бы убить в наше время всякого за подобную дерзость; ему пришлось бежать и спасаться от преследований в Иерусалиме.

Затем, мы направились к могиле детей Магомета, а также и к той, в которой будто бы покоятся бренные останки св. Георгия-Победовосца, того самого, что укротил и убил дракона, и тому подобное вплоть до пещеры под утесом, где св. Павел укрывался во время своего бегства, пока преследователи его не потеряли надежду его поймать; после чего мы отправились в мавзолею пяти тысяч христиан, погибших во время резни христиан с турками в Дамаске в 1861 году. Говорят, много дней под-ряд по его узким улицам струилась кровь; мужчин, женщин и детей убивали всех без разбора и по целым сотням бросали на гниение посреди христианского квартала; говорят еще, что смрад был ужаснейший. Все христиане, которые только могли, бежали из города, а магометане не хотели осквернять рук своих прикосновением к "собакам-неверным". Жажда крови распространилась тогда даже до горных возвышенностей Ермона и Анти-Ливана, и в короткое время еще были убиты двадцать пять тысяч христиан, а их имущества и земли преданы разрушению. Как ненавидят христиан в Дамаске!.. Да, впрочем, и во всех турецких владениях! Но как дорого заплатят они за это, когда Россия снова обратит свое оружие против них!

Сердцу отрадно бранить Англию и Францию за то, что их вмешательство спасло Оттоманскую империю от разрушения, которое она вполне заслужила за минувшую тысячу лет. Гордость моя страдает при виде того, что эти язычники отказываются есть пищу, которую они же стряпали для нас, или отведать блюдо, которое мы ели, или, наконец, пить из козьяго меха, который мы осквернили своими христианскими устами, за исключением, впрочем, того случая, когда они профильтруют воду из меха сквозь тряпку, которую они уже подносят ко рту, или даже сквозь губку!

вмешиваться снова в их дела.

три тысячи лет тому назад. Он так и говорит: "Разве Авана и Фарфар, реки дамасския, не лучше всех вод израильских? Разве я не могу омыться в них и очиститься?" (2 Царств, гл. V).

Но некоторые из моих читателей, быть может, позабыли, кто был в такое отдаленное время этот Нееман? Он был главнокомандующий сирийских войск, любимец царя и знатный вельможа, живший в роскоши. Он был человек сильный и доблестный, но пораженный проказою. Как это ни страшно, а все же дом, на который указывают, как на его жилище, обращен теперь в больницу для прокаженных. Обитатели её выставляют напоказ свои ужаснейшия увечья, протягивают руку и просят подаяния, как только иностранец переступит за порог их жилища.

Никто не может в точности взвесить все ужасы этого страшного недуга, пока не увидит его во всей его отвратительнейшей наготе в бывшем жилище Неемана в Дамаске: кости, вывернутые, искривленные и потерявшия свой первоначальный вид; крупные узлы, торчащие на лице и на теле; суставы, омертвевшие и отпадающие... Ужас! Отвращение!