Простодушные у себя дома и за границею.
Часть третья. Простодушные за границею.
Глава XIX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Простодушные у себя дома и за границею. Часть третья. Простодушные за границею. Глава XIX. (старая орфография)

ГЛАВА XIX. 

Детство Спасителя. - Непристойное кривлянье смиренных паломников. - Жилище Аэндорской колдуньи. - Наин. - Святотатство. - Популярная восточная картинка. - Библейския метафоры постепенно становятся все понятнее. - "Вольный сын пустыни". - Древний Израиль - Подвиги Иеуя. - Самария и её знаменитая осада.

Назарет удивительно как интересен, потому что имеет такой вид, как будто он остался точь в точь таким, каким его покинул Христос. Все время ловишь себя на том, что говоришь: "Христос-отрок стоял на этом пороге. Вот в этой улице Он тогда играл, вот этих камней касался своею десницей, вот по этим известковым скалам некогда бродил"...

Если кто напишет книгу о детстве и юности Христа умно и чистосердечно, тот даст нам произведение, которое представит собою одинаково живой интерес как для старых, так и для молодых. Я так сужу по несравненно большему интересу, который представил для нас Назарет сравнительно с тем, сколько мы ожидали от Капернаума и от "моря" Галилейского. Стоя у берегов моря Галилейского, было невозможно составить себе хотя бы неопределенное, отдаленное представление о величавом образе Того, Кто ходил по гребням валов, как по твердой земле, и, прикасаясь в мертвым, воскрешал их, и они начинали говорить и ходить. В числе своих заметок я нашел и с новым интересом перечел несколько названий отдельных глав, которые у меня были списаны с апокрифического издания Нового Завета, помеченного 1621 годом.

Те немногия главы, в которых рассказано про детство Спасителя, содержат в себе много такого, что кажется и легкомысленным, и недостойным того, чтобы его хранили в потомстве. Большая доля остальной части этой книги похожа на настоящее Священное Писание. Повсеместно, во многих соборах Франции и Италии, можно найти предания о лицах, которые не фигурируют в Библии, и о чудесах, о которых не упоминается ничего на её страницах; но все они есть в этом апокрифическом Новом Завете. Положим, их изгнали из нашей современной Библии, но они все-таки имеют претензию на то, что будто бы веков двенадцать-пятнадцать тому назад они считались настоящим Священным Писанием и, как таковое, стояли высоко в уважении христиан.

В Назарете нам навязали еще второго пирата, второго непобедимого араба-телохранителя. Мы в последний раз взглянули на этот город, который лепится к склону холма, как выбеленное осиное гнездо, а в восемь часов утра мы уже уехали. Спешившись, мы повели своих лошадей по тропинке, которая извивалась, сколько мне кажется, как пробочный винт. То была дорожка, как мне самому по себе довелось испытать, крутая, как внутренний изгиб радуги, и, вдобавок, худшая из дорог, какие встречаются в географии, за исключением одной только дороги на Сандвичевых островах, про которую мне даже вспомнить тяжело, и, может быть, одной или двух горных тропинок в Сиерре-Неваде.

Часто на этой узенькой тропинке лошади приходилось останавливаться на грубом каменном выступе, а затем опускаться передними ногами за край обрыва больше, чем наполовину своего роста. Это движение заставляло ее упираться носом в землю в то время, как хвост её торчал прямо вверх, и придавало ей такой вид, как будто бы она стоит на голове, вверх ногами. Никакая лошадь не может в таком положении иметь внушительного вида.

Наконец, мы закончили свой спуск и поплелись рысцой через великую равнину Ездрилона.

Некоторые из нас, вероятно, будут убиты, прежде чем мы окончим свое паломничество. Наши паломники читают "Кочевую жизнь" Граймса и поддерживают себя в постоянном настроении дон-кихотского геройства. Они все время не выпускают из рук своих пистолетов; порой, когда всего менее можно этого ожидать, вытаскивают их наружу и прицеливаются в бедуинов, которых нигде не видно, вынимают из ножен кинжалы и дико замахиваются на тех же самых бедуинов, которых вовсе не существует. Я нахожусь в постоянной и смертельной опасности, потому что эти припадки у них делаются внезапно, в неправильные промежутки времени, и, понятно, я не могу заранее сказать, когда я именно должен сойти прочь с дороги, чтобы им не помешать. Если я буду нечаянно убит в один из таких безумных, романтических припадков наших паломников, то мистер Граймс должен строго за это ответить, как пособник этого прискорбного факта. Если бы наши паломники обдуманно прицелились и выстрелили в человека, то это было бы еще хорошо и прекрасно, потому что этот человек не подвергался бы никакой опасности, но эти аттаки наобум, вот против чего я возражаю. Не хочу я больше видеть таких мест, где поверхность земли ровна и где можно нестись в карьер: они вбивают в голову пилигримам всякого рода мелодраматическую чепуху.

Вдруг, совершенно неожиданно, когда глупейшим образом плетешься себе шажком по солнопеку и думаешь о чем-нибудь, Бог весть каком далеком, они вдруг налетают, словно вихрь, галопом, пришпоривая и криком подгоняя своих сухопарых, костлявых кляч с потертыми спинами, пока пятки их не встанут у них выше головы. Они несутся мимо и вдруг появляется малюсенький игрушечный револьвер, слышится малюсенький залп и какой-то малюсенький комочек, свистя, пролетает по воздуху. Теперь, когда я уже начал свое паломничество, я намерен довести его до конца, хотя, по правде сказать, ничто, кроме самой отчаянной храбрости, не могло поддержать меня в моем намерении по сей день. Бедуинов все равно я не боюсь, потому что ни бедуины, ни обыкновенные арабы не выказывали намерения делать нам зло, но я чувствую, что боюсь своих собственных товарищей.

Доехав до дальнейшей окраины равнины, мы проехали немного вверх по холму и очутились в Аэндоре, знаменитом своею волшебницей. Её потомки живут там еще и по сей час. Это самая дикая орда полунагих дикарей, какую мы когда-либо до сих пор встречали. Они стаями вылетали из своих глиняных ульев, из под навесов над товарными ящиками, из зияющих пещер под выступами скал, из разселин и пропастей в земле. В пять минут мертвого уединения и безмолвной тишины как не бывало, а у ног наших лошадей очутилась умоляющая, стонущая, кричащая толпа, которая загораживала нам дорогу.

- Бакшиш! Бакшиш, ховаджи, бакшиш!..

Ну, точь в точь Магдала, только здесь, в Аэндоре, глаза неверных горели еще более яростным огнем и ненавистью.

Народонаселения здесь считается двести пятьдесят человек и больше половины аэндорских граждан живет в скалистых пещерах. Грязь, разврат и невежество - вот особенности Аэндора. Мы больше уже ничего не скажем о Магдале и Дебурие: во главе их стоит Аэндор. Он хуже всякого индийского "campoodee". Аэндорский холм - голый, утесистый, имеет угрожающий вид. Нигде ни стебелька, ни травинки не заметишь; только одно единственное дерево торчит. Это смоковница, которая нетвердо прилепилась меж утесов и у входа в зловещее логовище настоящей Аэндорской колдуньи.

По преданию, в этой пещере некогда сидел царь Саул в полуночный час и со страхом вперил вдаль свои взоры, и дрожал, а земля колебалась, громы небесные грохотали по холмам, и посреди полымя и дыма дух усопшого пророка появился и встал лицом к лицу с царем. Туда, в эту пещеру, прокрался царь Саул в ночной темноте, в то время, когда его войска спали; он хотел узнать, какая судьба его ожидает в битве на следующий день. Он пошел прочь, опечаленный, навстречу смерти и позору!

Из утеса в мрачном углублении этой пещеры сочится ключ. Мы кстати испытывали сильную жажду; но граждане Аэндора воспротивились тому, чтобы мы туда вошли. Им ничего не значит быть грязнулями, им ничего не значит ходить в лохмотьях, им ничего не значит опаршиветь, им все равно быть варварски-невежественными и дикими людьми, им даже все равно до некоторой степени умирать с голоду; но зато они действительно любят быть чисты и непорочны перед своею святыней, какова бы она ни была. А потому они содрогаются и чуть что не бледнеют при мысли, что уста христианина могут осквернить своим прикосновением ключ, водам которого полагается вливаться в их собственную, священную глотку. У нас не было никакого желания оскорбить "хотя бы их" чувства или попирать "их", предразсудки, но вода у нас вся вышла в это утро и мы все горели от жажды... Вот в это-то время и при таких-то обстоятельствах я сложил один афоризм, который уже приобрел известность. Я сказал так:

- Нужде закон не писан!

Мы вошли в пещеру и утолили жажду.

Мы поехали прочь от этих крикливых бедняков, оставляя их, наконец, позади целыми отрядами или по-парно, по мере того, как мы вереницей потянулись вверх по холмам; прежде всего отстали от нас старики, потом дети; молодые девушки попозже; более сильные из мужчин бежали за нами следом целую милю и оставили нас только тогда, как уже заручились последним пиастром, какой они только могли заполучить в виде "бакшиша".

Через час мы добрались и до г. Наина, где Христос возвратил в жизни умершого сына вдовицы.

Наин - та же Магдала, только в более мелких размерах; его население ничего из себя не представляет. Ярдах во ста от него есть древнее, "настоящее" кладбище, насколько мне известно. Могильные плиты лежат плашмя на земле, как это принято у евреев в Сирии. Мусульмане им не разрешают иметь высокие памятники. Мусульманская же гробница, по обыкновению, грубо отделана лепной работой, а на одном конце её виднеется перпендикулярный выступ, чрезвычайно грубое подражание орнаментам. В городах зачастую нет ни намека на могилу. Высокий, прямой мраморный могильный камень, щедро уснащенный буквами, позолотой и рисунками, отмечает место погребения; он увенчан (на верхушке) чалмою, отделка которой разсчитана так, чтобы обозначить звание и общественное положение покойника.

Нам показали обломок древней стены и объяснили, что есть предположение, будто бы это одна сторона тех самых ворот, из которых много веков тому назад выносили покойника, сына вдовы наинской, когда Христос повстречал это похоронное шествие.

"Когда же Он приближался к городским воротам, тут выносили умершого, единственного сына у матери, а она была вдова; и много народа шло с нею из города.

"Увидев ее, Господь сжалился над нею и сказал ей: "Не плачь!"

"О, подошед, прикоснулся к одру: несшие остановились; и Он сказал: "Юноша, тебе говорю, встань!"

"Мертвый, поднявшись, сел и стал говорить; и отдал его Иисус матери его".

"И всех объял страх, и славили Бога, говоря: Великий пророк возстал между нами и Бог посетил народ свой" (Луки, 7. 12-15).

На том месте, где по преданию стоял дом вдовы наинской, стоит теперь небольшая мечеть. У дверей её сидело два или три старика араба. Мы вошли в нее и паломники отломили себе на память по кусочку от стены фундамента, хоть им для этого пришлось прикоснуться к "молитвенным коврам" и даже становиться на них ногами; а разве это не все равно, что отламывать кусочки прямо от сердца этих самых стариков арабов? Непочтительно, грубо ступать на молитвенные ковры обутыми ногами (чего не сделает ни один араб) значило несказанно огорчить и обидеть людей, которые ничего нам, не сделали дурного. А что, еслибы целая компания вооруженных чужеземцев вошла в деревенскую церковь у нас, в Америке, и принялась бы отбивать, любопытства ради, украшения алтаря, лазать под потолок или топтать ногами Библию и подушки на кафедре?

землею в виде квадратных тяжелых каменных глыб в таком роде, как на библейских картинах. Вокруг его разместилось несколько верблюдов, одни стоя, другие припав на колени. Тут же была группа смиренных осликов с голенькими, смуглыми ребятишками, которые карабкались на них или сидели, прислонившись к ним спиною, или дергали их за хвост. Миниатюрные черноглазые босоногия девушки, разодетые в лохмотья и разукрашенные медными браслетами и томпаковыми серьгами, устанавливали себе на голову свои водоносы или доставали воду из колодца. Тут же стояло стадо овец, выжидавших, чтобы пастухи наполнили водой выдолбленные камни, из которых оне потом же и напьются. Эти камни, как и те, которые служили оградой для колодца, были сглажены и потерты и глубоко выдолблены подбородками целой сотни поколений жаждущих животных.

Живописные арабы сидели группами на земле и торжественно курили свои трубки с длинным чубуком. Другие арабы наполняли водою свои черные козьи меха. По мере того, как последние наполнялись и надувались, короткия козьи ножки начинали неловко торчать и мех принимал вид мертвой свиной туши, разбухшей в воде...

Передо мной была грандиозная восточная картина, перед которой я преклонялся тысячу раз, когда видел ее в богатых гравюрах на меди. Но на гравюрах ведь не было видно её безлюдности и разрушения, ни грязи, ни лохмотьев, ни блох, ни безобразных лиц, ни людей, больных глазами, ни мух, которые устраивают себе на них пир горой, ни скотской глупости, написанной на лицах, ни ссадин на спине ослов, ни неприятного лопотания на незнакомых языках, ни вони от верблюдов, ни мысли, что тонны две пороха, положенных под то место, где все сидят, с целью взорвать присутствующих, что вероятно, увеличило бы эффект и придало бы общей картине особое оживление, которое впоследствии было бы интересно вспомнить, проживи хоть еще тысячу лет!

Сцены из жизни Востока лучше всего на гравюрах. Но мне больше не внушает уважения картина, изображающая посещение Соломона царицею Савской. Глядя на нее, я мысленно скажу ей про себя:

- Сударыня, вы весьма красивы на вид, но ножки у вас не особенно опрятны и от вас пахнет, как от верблюда.

бородатое лицо, целуя в обе щеки. И этот незначительный факт тотчас же объяснил мне нечто такое, что до сих пор казалось мне лишь фигуральным выражением, взятым из отдаленнейших времен Востока, а именно: я хочу указать на то обстоятельство, что Христос отверг фарисея и напомнил ему, что тот не дал Ему "лобзания привета".

Мы продолжали свой путь вокруг основания горы "Малый Ермон", мимо замка крестоносцев в Эль-Фулэ, и приехали в Сувим. Это было тоже в мельчайших подробностях повторение Магдалы вместе с её фресками и со всем остальным.

Здесь мы нашли целую рощу лимонных деревьев, тенистых, дающих прохладу и унизанных плодами. Люди склонны вообще преувеличивать всякую красоту, если она встречается редко, но мне эта роща показалась чрезвычайно живописной, да и была действительно прекрасна, и я не преувеличиваю её красоты. Я всегда должен с благодарностью вспоминать про Сувим, как про такое место, которое доставило нам лиственную сень после долгого знойного пути. Мы позавтракали, поотдохнули, поболтали, покурили свои трубки с часочек, а затем сели на коней и поехали дальше.

Труся рысцой по долине Израиля, мы встретили с полдюжины "индейцев-землекопов", г. е. бедуинов с длиннейшими копьями в руках; они гарцовали на своих изможденных лошадях и кололи копьями воображаемых врагов, они гарцовали, покрикивали, их лохмотья развевались по ветру и вообще они вели себя, как шайка безнадежно-больных лунатиков и сумасшедших. Наконец-то мы увидали этих "диких, вольных сынов пустыни, которые, как вихрь, несутся по равнине на своих дивно прекрасных арабских лошадях!", и про которых так много читали, которых все мы так стремились увидать! Так вот они, эти "блестящие наряды"! Вот она, эта "блестящая картина"! Уличные бродяги, жалкие хвастунишки! "Арабския лошади", - облезшие, исхудалые скелеты, вроде Ихтиозавра в музее, хромоногия, с костями, торчащими, как у дромадера! Видеть настоящого "сына пустыни" - значит снять с него навеки его романтическую оболочку; видеть его коня - значит горячо стремиться из сострадания сорвать с него его показную сбрую и дать ему распасться во прах.

Во вот мы добрались до развалин старого города, построенного на холме, который и есть древний Израиль.

некий человек но имени Навуфей, у которого был виноградник. Царь просил подарить ему этот виноградник, а когда тот не захотел уступить его своему владыке, царь предложил, что купит его у Навуфея, но последний отказался продать его. В те времена считалось своего рода преступлением за какую бы то ни было цену продавать наследие своих отцов, и даже, в последнем случае, оно возвращалось обратно к своему владельцу в ближайший же юбилейный год. Итак, этот царь, как избалованное дитя, пошел, бросился к себе на постель и, отвернувшись лицом к стене, предался глубокой горести. Тогда царица Иезавель (важное лицо в те времена), имя которой служит еще и в наши дни укором и даже обидным прозвищем, вошла к нему и спросила, о чем он горюет, и он ей сказал. Иезавель отвечала, что она добудет ему этот виноградник, и она пошла, и выдала от имени царя поддельные письма к мудрецам и вельможам, и приказала им в этих письмах объявить пост, а затем посадить Навуфея во главе народа и подкупить двух свидетелей, чтобы они принесли клятву и сказали, что он богохульствовал. Так они и сделали, и народ обвинил Навуфея и побил обвиненного камнями на городской стене, - и он умер. И Иезавель пошла тогда к дарю и сказала: "Вот Навуфея уже нет в живых; встань и пойди, возьми во владение его виноградник".

И Ахав завладел виноградником и пошел в него, чтобы взять его себе.

Но пришел к нему туда пророк Илия и предсказал ему судьбу его и судьбу Иезавели, и сказал, что на том месте, где псы лизали кровь Навуфея, они будут лизать и его кровь, и сказал еще, что псы пожрут Иезавель под стенами Израиля. С течением времени царь был убит в сражении и, когда омывали колесницу его в пруде самарийском, псы лизали его кровь.

Позднее, несколько лет спустя, Ииуй, царь израильский, пошел войною на Израиль по повелению одного из пророков и привел в исполнение один из самых обычных видов острастки, наиболее заурядных у народов того времени, а именно: умертвил многих из царей и их подданных, и когда он входил в Самарию, он в окне увидал Иезавель, разодетую и нарумяненную, и приказал сбросить ее вниз, к нему. Один из слуг так и сделал, а конь Ииуя топтал ее копытами своими. Тогда Ииуй вошел в дом и сел за стол обедать и сказал:

- Пойдите и предайте погребению эту женщину, ибо она дочь царя!

"не нашли от нея ничего, кроме черепа, ног и кистей рук её".

Ахав, покойный царь самарийский, оставил по себе беззащитное семейство, а Ииуй умертвил семьдесят сыновей покойного царя. Затем он убил всех друзей и родных, и воспитателей, и слуг царского семейства, и не успокоился после всех дед своих, пока не подошел близко к Самарии. Там он встретил сорок два человека, которых и спросил, кто они такие, а они отвечали, что они братья Охозии, царя иудейского. Он и их убил.

Когда же он дошел до Самарии, то объявил, что хочет показать Господу свое усердие, и собрал всех священников и людей, поклонявшихся Ваалу, делая вид, что хочет принять их веру и совершить большое жертвоприношение, и когда они все были заперты в таком месте, где не могли защищаться, он приказал убить их всех до одного. И тогда Ииуй стал опят отдыхать от трудов своих.

Мы вернулись обратно в долину и доехали до источника Аин-Иелуда, обыкновенно называемого Израильским. Это пруд, имеющий до 100 футов в квадрате и до 4 футов в глубину из под нависшого гребня утесов журча пробивается и впадает в него поток. Вокруг - полнейшее уединенье.

Здесь в древния времена Гедеон расположил свой лагерь. За Сунимом разместились "мадианитяне, амалекитяне и дети Востока, которых было такое же множество, как кузнечиков в поле. Им самим и их верблюдам не было числа, как песок прибрежный, такое их было множество".

Ночью Гедеон с тремя стами своих воинов напал на них внезапно и стоял, и смотрел, как они резали врагов, как режут скот на бойне, пока не легло на поле битвы сто двадцать тысяч человек врагов.

Еще до ночи мы добрались до Дженина, а вставши двинулись снова дальше в час ночи. На заре (не помню, в котором часу) мы прошли мимо той местности, в которой, по самому достоверному из преданий, находится ров, в который братья бросили Иосифа; около полудня мы, наконец, дошли до некрасивых холмов, возвышающихся какими-то странными террасами, холмов, указывающих на то, что мы уже вышли из Галилеи и находимся в Самарии, но перед тем нам пришлось перебираться через целый ряд горных вершин, одетых рощами фиговых и оливковых деревьев, а в сорока милях отсюда лежало Средиземное море, которое виднелось вдали. Пришлось нам также проходить мимо многих древних библейских городов, жители которых дико пялили глаза на целое шествие христиан и были, повидимому, склонны поупражняться над нами в метании камней...

Мы взобрались на высокий холм, с целью осмотреть город Самарию, из которого была родом женщина, беседовавшая с Христом у колодца Иаковлева, и откуда, без сомнения, был также родом знаменитый "милосердый самарянин". Говорят, Ирод Великий обратил этот город в пышную столицу. Значительное количество грубых известковых колонн, вышиною в двадцать, а толщиной в два фута, почти безупречных в смысле архитектурного изящества и арифметики (по мнению многих авторов), указывают на достоверность этого факта. Тем не менее, в древней Греции оне не считались бы красивыми.

Обитатели этой местности как-то особенно порочны и злы, они побили камнями два или три каравана паломников день или два тому назад, но те вышли из этого затруднения, показав им свои револьверы, когда вовсе не были намерены воспользоваться ими, что считается у нас, на дальнем западе, весьма неразсудительным и, конечно, должно бы и везде считаться таковым. В новых территориях разсуждают так: если ужь человек прикоснулся к своему оружию, значит, он и должен его употребить. Он должен немедленно его употребить или же ожидать, что его самого убьют на месте... Те паломники, очевидно, начитались Граймса.

находилось тело Иоанна Крестителя. Но эта святыня давно увезена в Геную.

Некогда Самария выдержала разрушительную осаду во дни пророка Елисея, когда царь сирийский подступил к городу. Съестные припасы достигли ужасающей цены, как-то, например, "ослиная голова продавалась по восьмидесяти серебряников, а за четверть тележки голубиного помета платили по пяти серебряников..."

Факт, случившийся в те отдаленные и тяжелые времена, даст весьма ясное представление о том, до чего велика была нужда в пище в этих самых ныне разрушенных стенах. Когда царь однажды прогуливался по городским укреплениям, "одна женщина вскричала, говоря: "Помоги мне, господин мой, и царь мой!" И царь сказал:

И она отвечала:

"Подай мне сына твоего и мы съедим его сегодня, а завтра съедим вместе моего!" Ну, мы и сварили моего и съели, а на другой день я и говорю: "Подай сына твоего, чтобы нам съесть его!" А она его спрятала куда-то!..

Но пророк Елисей объявил, что через двадцать четыре часа цены на продовольствие сойдут почти на нет, так оно и вышло! Сирийския войска снялись с лагеря и обратились в бегство по той или другой причине: к голодающим подоспела помощь извне и не один выжига-спекулятор на голубином помете и ослином мясе потерпел разорение.

Мы были рады покинуть это знойное, пыльное селение и спешить дальше вперед. В два часа мы сделали привал, чтобы позавтракать и отдохнуть в древнем Сихеме, между горами Гаризимом и Гевалом, с высот которых читались многолюдным толпам евреев книги закона, проклятия или благословения Господни.