Простодушные у себя дома и за границею.
Часть третья. Простодушные за границею.
Глава XXV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Простодушные у себя дома и за границею. Часть третья. Простодушные за границею. Глава XXV. (старая орфография)

ГЛАВА XXV. 

Счастье опять очутиться на море. - "Дом" на увеселительном судне. - "Здравствование" с кораблем. - Джэк в костюме. - Напутственное наставление его отца. - Приближение к Египту - Высадка в Александрии - Заслуженная похвала ослам. - Набег заблудившихся американских племен. - Конец знаменитой "Яффской Колонии". - Картинки "великолепного Каира" - Отель в Каире, как контраст некоего американского отеля. - Приготовления к осмотру пирамид.

Целого царства, кажется, не жаль отдать за удовольствие снова выйти в море! Большой отрадой было для нас оставить всяческия тревоги и всякие разспросы о том, куда мы отправимся и как долго там пробудем, стоит ли туда отправляться или нет, всякия заботы о состоянии наших лошадей и вопросы вроде, например, такого:

- Выйдем ли мы, наконец, хоть когда-нибудь в море? Будем ли мы когда-нибудь завтракать?..

- Фергюсон, сколько тысяч миль нам еще осталось ползти под знойными лучами солнца, пока мы раскинем шатры?

Большим облегчением было стряхнуть с себя и далеко забросить все эти мелочные тревоги (но то были не мелочи, а настоящие стальные канаты, и каждый натянут особо!), и почувствовать хоть временное довольство, которое происходит от удаления всяческих забот и ответственности. На компас мы и не смотрели. Нам дела не было до того, куда пойдет наш пароход, лишь бы он как только возможно скорее ушел туда, откуда берегов не видно. Когда мне придется путешествовать опять, я бы хотел попасть на увеселительный корабль. Никакия деньги не могли нам доставить на чужом корабле и среди людей, чуждых нам, то полнейшее довольство и ощущение "как у себя дома", которое мы испытали, переступив за борт "Куэкер-Сити", "нашего собственного корабля", после утомительного паломничества. Мы это всегда ощущали, когда возвращались "домой", и ни за какие деньги не продали бы этого другим.

Мы сняли свои синия шерстяные рубахи, шпоры и тяжелые сапоги, свои смертоносные револьверы, свои подшитые замшей брюки, побрились и опять появились в своих христианских костюмах; все кроме Джэка, который переменил остальные принадлежности наряда, но не хотел разстаться со своими дорожными брюками, оне все-таки сохранили в неприкосновенности свое широкое замшевое сиденье. Поэтому, когда он стоял на баке, смотря вдаль, на океан, его короткая гороховая куртка и длинные, тонкия ноги придавали ему вид особенно живописного предмета. В такия минуты мне приходило на память наставление его отца. Он говорил сыну:

- Джэк, дитя мое, ты едешь с блестящим обществом дам и мужнин, которые утонченно образованы и знают в совершенстве нравы и порядки хорошого общества. Вслушивайся в их беседу, изучай их обычаи, привычки, и поучайся! Будь вежлив и любезен со всеми и уважительно относись к мнениям, ошибкам и предубеждениям каждого. Заслужи справедливое уважение всех своих спутников, если бы даже тебе не удалось возбудить к себе их дружеское внимание. И вот еще что, Джэк: никогда не смей ты являться на палубу в хорошую, светлую погоду в костюме, недостойном гостиной твоей матери!

Можно было бы дорого дать за то, чтобы отец этого многообещающого юноши мог войти к нам на палубу и взглянуть на него, когда он стоит на возвышении, на баке, в своей гороховой куртке, в красной феске с кисточкой, в замшевой заплате... и во всем прочем, безмятежно любуясь океаном... Редкая картина, подстать чьей угодно гостиной!

После приятного переезда и хорошого отдыха мы стали приближаться к Египту и из нежнейших оттенков заката у нас на глазах вставали куполы, главы и минареты Александрии. Как только якорь был брошен, мы с Джэком взяли лодку и съехали на берег. К тому времени стемнело, и прочие пассажиры были рады остаться дома, а на другой день после завтрака осматривать Египет. Таким образом они поступили и в Константинополе. Их живо интересовали новые страны, но их школьническое нетерпение уже истощилось и они узнали по опыту, что благоразумнее не принимать ничего к сердцу и продолжать путь свой со всеми удобствами. Все эти древния страны за ночь никуда не убегут: оне и после завтрака останутся на месте.

Высадившись на пристани, мы там застали целую армию мальчишек-египтян и ослов, которые были не больше их ростом; они поджидали пассажиров, так как ослы - это египетские экипажи. Мы предпочитали пройтись пешком, но не могли поступить по своему. Мальчишки толпой обступили нас, шумели вокруг и совали своих ослов как раз нам поперек дороги, куда бы мы ни повернулись. Это были добродушные плуты и таковы же были их ослы. Мы сели верхом, а мальчишки побежали позади и все время гнали ослов самым бешеным галопом, как это принято в Дамаске. Я всегда готов скорее ездить верхом на осле, чем на каком угодно другом животном в мире. Он едет довольно проворно и не задирает носа, он послушен, хоть и упрям. Сам сатана не в силах его напугать; и он удобен, даже очень удобен. Когда вы устанете ехать верхом, вы можете опереться ногами на землю и дать ему ускакать из под вас.

Мы отыскали отель, взяли себе комнаты и имели счастие узнать, что когда-то здесь останавливался принц Уэльский: это стояло везде на вывесках. После того здесь не останавливался больше никто из царственных особ, пока не приехали мы с Джэком. Мы пошли в город, и оказалось, что это столица громаднейших торговых и промышленных зданий и широких улиц, залитых светом газовых огней. Вечером Александрия отчасти напоминает Париж.

Поутру явились в Александрию кочевые народы Америки: они сошли на берег, наводнили гостинницу и завладели всеми ослами и всеми открытыми экипажами, какие им только предлагали. В виде живописного шествия они отправились к американскому консулу, к большим садам, к "Иглам Клеопатры", к Помпеевой колонне, ко дворцу вице-короля египетского, к Нилу, к роскошным рощам финиковых пальм.

Один из наших самых закоренелых охотников за образцами "на память" взял с собою молоток и попробовал отколоть кусочек от Иглы, которая стояла, но не мог; попробовал отбить от лежачей - и тоже неудачно; занял молоток у какого-то каменщика - и опять неудача! Попробовал было приступить к Помпееву столбу - и тот обманул его надежды. Вокруг этого могучого монолита были разбросаны сфинксы благородной осанки, высеченные из гранита - твердого, как сталь; сфинксы, величественные черты которых не изменило и не испортило течение пяти тысяч лет. Наш охотник за редкостями упорно колотил по ним и потел обильно над своей работой. Он с одинаковым успехом мог бы постараться обезобразить луну. Они смотрели на него невозмутимо с величавою улыбкой, которая так долго их не покидала, и, казалось, говорили:

ущерб?

Но я забываю про яффских колонистов. Из Яффы мы взяли с собой на корабль сорок членов этой знаменательной артели. Были тут и мужчины, и женщины, дети, молодые мальчики и девушки, молодые супруги и такие, которые переступили за границы зрелого возраста. Я говорю об Яффской колонии Адамса. Другие дезертировали еще того прежде.

В Яффе мы оставили г. Адамса, его супругу и пятнадцать человек несчастных, у которых не было денег и которые не знали даже, куда и как им идти. Таково было сделанное нам объяснение. Наши сорок колонистов, прежде всего, были тоже довольно жалки. Они лежали на палубе в морской болезни во все продолжение переезда, который, как я считаю, служил довершением их бедствий. Впрочем, один или двое молодых людей остались на ногах и, благодаря непрестанному преследованию, мы выжали из них немного кой-каких сведений. Они давали объяснения неохотно и в очень отрывочной форме, потому что, будучи уже раз обманутыми своим пророком, они чувствовали себя униженными и несчастными, а при таких условиях люди не особенно расположены к разговорам.

Эта колония потерпела совершенное фиаско. Я уже говорил, что те из колонистов, которые могли уехать раньше, от времени до времени уезжали. Пророк Адамс, когда-то актер, но с тех пор переменивший несколько профессий, был впоследствии мормоном и миссионером и всегда искателем приключений; он остался в Яффе с горстью своих подданных, удрученных горем. Те сорок человек, которых мы увезли с собою, были, большею частию, совершенные бедняки, хоть и не все. Они хотели добраться до Египта. Они не знали, да, вероятно, и знать не желали, что с ними будет дальше, лишь бы выбраться из ненавистной Яффы. Надежд у них было мало, потому что после многочисленных обращений в Новую Англию за сочувствием, обращений, сделанных через посредство иностранцев в Бостоне, в газетах, и после водворения там целой конторы для сбора денежных пожертвований в пользу яффских колонистов по подписке собрано было... один доллар! Генеральный консул в Египте показал мне даже газетную статью, в которой было упомянуто про это обстоятельство, и также упомянуто о прекращении стараний что-нибудь собрать и о закрытии конторы. Очевидно было, что Новая Англия не прочь была избавиться от этих мечтателей и ни малейшого поползновения не чувствовала, чтобы нанять кого-либо для привлечения их обратно. А все-таки добраться до Египта ужь много значило в глазах злополучных колонистов, как ни казалась безнадежной перспектива когда-либо подвинуть дела свои вперед.

При таких-то условиях они сошли с нашего корабля и высадились на берег в Александрии. Один из наших спутников осведомился у генерального консула, что может стоить переправить этих людей к ним на родину, в Мэн, через Ливерпуль, и тот сказал, что тысяча пятьсот долларов (приблизительно 2.800 - 3.000 руб.) золотом. Б. выдал чек за своей подписью на эту сумму и таким образом бедствиям яффских колонистов был положен предел.

"настоящим" восточным городом в мельчайших его подробностях. Очень мало в нем такого, что могло бы заставить думать, что находишься не в самом центре Аравии.

Величавые верблюды и дромадеры, смуглые египтяне, такие же темнокожие турки и черные эфиопы в чалмах и кушаках, сверкающие богатым разнообразием восточных костюмов и ярких цветов всех оттенков, - вот что видишь по сторонам, в толпе, в узких улицах и многолюдных базарах.

Мы остановились в "Гостиннице Шеперда", хуже которой нет на свете, за исключением разве только одной, где я останавливался когда-то, в одном городишке Соединенных Штатов. Мне потому приятно перечесть этот набросок в моей записной книжке именно "теперь", что я вижу и знаю, что могу выдержать невзгоды "Гостинницы Шеперда" так же точно, как пережил их в таком же точно отеле в Америке.

Я остановился в "Гостиннице Бентона". Это была когда-то хорошая гостинница, но это еще ничего не доказывает: и я ведь когда-то был хорошим мальчиком. Но с годами мы оба потеряли это свойство и теперь... теперь "Бентон" "не" хорошая гостинница; "Бентону" очень многого не хватает для того, чтобы считаться хорошей гостинницей.

Я приехал туда уже поздно вечером и сказал управляющему, что мне нужно побольше свечей, потому что мне хотелось почитать еще часочек-другой. Когда я пробирался к No 15-му вместе с привратником, мы проходили по тускло освещенному залу, обитому старинной материей, вылинявшей и потертой во многих местах и заплатанной кусками старой клеенки; пол её гнулся под ногами и зловеще скрипел на каждом шагу. Мой провожатый зажег свечу, тощую, жалкую, чахоточную сальную свечу, которая вспыхнула синим огоньком и потекла и, потеряв надежду разгореться, взяла да и погасла. Привратник зажег ее опять и я спросил, все ли это свечи, которые прислал для меня управляющий.

- Зажгите обе, - сказал я, - придется зажечь одну для того, чтобы увидать другую.

Он так и сделал; но результат оказался грустнее грустного!

Но он был веселый и сговорчивый плутяга: он сказал, что сбегает "кое-куда" и стащит лампу. Я его подстрекал и ободрял в этом преступном намерении. Десять минут спустя я разслышал, что хозяин гостинницы побежал за ним:

- Куда ты с этой лампой?

- Пятнадцатый? Да ведь у него есть двойная порция свечей! Чего этому человеку понадобилось устраивать иллюминацию на весь дом? Или ему вздумалось устроить факельное шествие? Ну, что он затевает, собственно говоря?

- Он не любит свечей: мне нужна лампа, говорит.

- Ну, чего ради... Ну, в жизни не слыхал я ничего подобного! На кой чорт может ему понадобиться лампа?

- Ну, он хочет почитать, так и говорит.

- Но ему нужна лампа! Он говорит, что до тла сожжет весь этот распроклятый дом, если не дадут ему лампы! (Замечание, которого я и не. думал делать).

- Хотелось бы мне посмотреть сейчас же, как он за это возьмется! Ну, все равно, неси, да смотри разузнай, на кой чорт ему эта лампа?

И хозяин ушел, ворча себе под нос и недоумевая, к чему это так странно ведет себя No 15.

Лампа была хорошая; но она помогла мне открыть несколько неприятных вещей: кровать в отдаленной части пустынной комнаты, постель, на которой были и горы, и долины, и на которой пришлось бы приноравливать свое собственное тело к отпечатку тела кого-то другого, после которого постель так и осталась; ковер, который видел лучшие дни; угрюмый умывальник в дальнем углу и на нем жалкий рукомойник, горюющий над своим отбитым носом; зеркало, треснувшее посередине и разсекающее вам голову от подбородка до макушки, что делает вас похожим на какого-нибудь ужаснейшого урода-недоноска; обои, которые сходят со стен, как кожа с тела.

- Прелестно!... Ну, а теперь не можете ли вы достать мне что-нибудь почитать?

- О, конечно, могу! У старика тьма-тьмущая книжек, - и он ушел, прежде чем я успел ему сказать, какого рода литературу я предпочитаю. А между тем его осанка выражала полную уверенность в том, что он сумеет исполнить с достоинством это поручение. Старик опять напал на него:

- На что тебе эта куча книг?

- Пятнадцатый номер требует.

я когда видывал что-либо подобное!.. Он говорил, на что ему эти книги?

- Да, по всей вероятности, чтобы их читать; ужь, вероятно, не затем, чтобы их жевать, я так смекаю!

- Чтобы читать? Чтобы читать? В эту-то пору, ночью? Чертовский лунатик! Ну, не получит он их, вот и все!

- Он говорит, что непременно "должен" их получить! Он говорит, что пойдет по всему дому топать и орать, пока... ну, да не стоит даже повторять, что он там будет или не будет делать. Потому - он все равно, что пьян, и бредит, и бесится, и ничто его не усмирит, как только эти самые распроклятые книги! (Я не делал никаких угроз и вовсе не был в том состоянии, которое приписывал мне привратник).

- Ну, хорошо, ступай! Только смотри, я буду тут караулить, и если он пойдет орать и стучать, при первом же его оранье я его "заору" за окошко!

Гениальность этого привратника была поразительная. Он принес мне целую охапку книг и вывалил их на постель, сказав: "Покойной ночи!" но так уверенно, как будто знал прекрасно, что эти книги как раз в моем вкусе. И, конечно, имел на это полнейшее право. Его выбор состоял из целого ряда самого законного рода литературы: в него вошли, например: "Великое скончание века" его препод. д-ра богослов. Кемлингса, по части богословия; "Пересмотренные уставы штата Миссури", по части законоведения; "Полный ветеринарный лечебник", по части медицины; "Труженики моря" Виктора Гюго, по части романов; "Сочинения Виллиама Шекспира", по части поэзии.

Я никогда не перестану восхищаться тактом и тонкостью ума этого талантливого привратника...

Но, кажется, все ослы во всем христианском мире и почти все мальчишки-египтяне уже собрались у подъезда и слышится как будто некоторый гам... чтобы не выразиться резче. Мы готовились к отъезду; едем осматривать знаменитые пирамиды египетския; ослов еще осматривают. Пойду и выберу себе, прежде чем всех лучших успеют разобрать...