Простодушные у себя дома и за границею.
Часть третья. Простодушные за границею.
Глава XXVIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Простодушные у себя дома и за границею. Часть третья. Простодушные за границею. Глава XXVIII. (старая орфография)

ГЛАВА XXVIII. 

Отъезд из Кадикса. - Заслуженный отпор. - Прекрасные острова Мадеры. - "Табу". - На прелестнейших Бермудских островах. - Английский привет. - Прости "наши друзья-бермудцы". - Укладка в обратный путь домой, - Первый несчастный случай. - Долгое плавание приходит к концу. - Мы дома. - Аминь.

В одно прекрасное утро в десять или в одиннадцать часов мы сошли вниз, позавтракать в Кадиксе. Нам сказали, что наш пароход уже два или три часа, как стоит в бухте. По случаю карантина он мог лишь недолго нас ожидать; приходилось нам поторопиться. Мы вскоре очутились ужь на пароходе, а еще час спустя, белый город Кадикс и прелестные берега Испании пропали из виду. Никакой другой страны не было нам так жаль провожать глазами, когда она постепенно бледнела вдали.

На шумном общем собрании в нашей общей каюте давно ужь было решено, что мы не можем зайти в Лиссабон из опасения, что там нас посадят в карантин. Мы все решали на сходбищах, на старый лад, по-народному; все, начиная с замены одного государственного управления другим в программе наших странствий и кончая жалобами на стряпню или на недостаток салфеток. Кстати, я теперь припоминаю жалобу одного пассажира на стряпню. В течение почти трех недель кофе становился все отвратительнее и отвратительнее, до тех пор, пока, наконец, не перестал вовсе походить на кофе и уподобился простой воде... так, по крайней мере, говорил этот господин.

Он говорил, что это кофе так жидко, что совершенно просвечивает на целый дюйм в глубину у самых краев чашки. Однажды поутру, когда он подошел к столу, он сразу увидал этот прозрачный ободок (в силу своего необыкновенного острого зрения) еще задолго до того, как дошел до своего места. Он вернулся обратно и свысока пожаловался капитану Дункану. Он сказал, что такое кофе ниже всякой критики. Капитан показал ему свое; и оно оказалось довольно сносно. Тогда неугомонный бунтовщик взбесился более, чем когда-либо на то, что он называл "пристрастием, оказанным капитанскому столу сравнительно с прочими столами на пароходе".

Он разлетелся обратно, схватив свою чашку и победоносно поставил ее перед ним на стол, говоря:

- Попробуйте-ка эту "бурду", капитан Дункан!

Он понюхал, попробовал, добродушно улыбнулся и сказал:

- Оно... низшого качества, для "кофе", но довольно хорошо, для "чая".

Пристыженный пассажир-бунтовщик понюхал его сам, попробовал и вернулся на свое место. Пред лицом всего парохода он разыграл из себя набитого... осла, но больше этого уже не повторялось. После этого он принимал вещи, как оне есть.

И этот пассажир был никто иной, как... я сам.

Теперь, когда земля пропала из виду, наша прежняя будничная жизнь на корабле возобновилась. День за днем, надолго повторялось у нас все одно и тоже, один день походил точь в точь на другой, и для меня каждый был без различия приятен. Наконец, мы бросили якорь в Фингаловом рейде, среди прекрасных островов Мадеры.

Горы казались чрезвычайно прелестны, одетые в живую, яркую зелень, словно гребнем увенчанные зубцами лавы, испещренные белыми коттеджами, разделенные глубокими пропастями, синеющими своей глубиной. Их большие откосы залиты солнечным светом и, как мушками налету, испещрены тенями, отраженными от облаков, которые целыми отрядами несутся по небу. Всю эту великолепную картину венчают возвышающияся вершины, лицевую сторону которых мимоходом подметают, разорванные края облаков.

Но пристать к берегу мы не могли. Мы пробыли на месте целый день и все только смотрели; мы бранили того человека, который выдумал карантин, мы созывали с полдюжины "народных собраний" и начиняли их по горю прерванными речами, движениями, остановленными в самом их зачатке и без слов, извинениями, которые ни к чему не приводили, решениями, которые угасали просто от изнурения, в старании выступить вперед. Вечером мы отплыли дальше.

На время переезда мы обходились средним числом четырьмя общими собраниями в неделю. Мы, повидимому, всегда усердно трудились в этом направлении, но в то же время до того трусливо, что если когда-либо разрешались благополучно от бремени каким-нибудь решением, то выкидывали флаг и салютовали.

Так проходили дни... и ночи... и вот, прекрасные Бермудские острова выплыли из недр морских! Мы вошли в извилистый канал, прошли на всех парах, искусно лавируя между пестрых островов, где царит вечное лето, и остановились на отдых под английским флагом, и встретили радушный прием. Здесь нас не считали за кошмар: здесь ведь обитает сама цивилизация и умственное развитие вместо испанских и итальянских суеверий, грязи и страха перед холерой. Несколько дней провели мы в прохладных рощах, в цветущих садах, в коралловых пещерах и на синеющих водах, которые извиваются туда и сюда, то-и-дело исчезая за стенами девственной листвы, мы подкрепили свои силы, усыпленные долгим бездействием на океане, и стали готовиться к своему окончательному путешествию домой, к коротенькому переезду в тысячу миль, который нам еще оставалось сделать до Нью-Иорка, до Америки, до нашего "дома"!

Мы распрощались с "нашими друзьями-бермудцами", как это значится и у них в расписании (причем не мешает заметить, что большинство тех, с которыми нам пришлось ознакомиться, были негры) и опять отдали свое внимание морской глубине. Я говорю "большинство", потому что нам приходилось иметь дело с неграми больше, нежели с белыми, по той причине, что надо было много мыться и стирать; но и из числа белых мы очень подружились со многими такими, которых было бы приятно как можно дольше не забыть...

Мы снялись с якоря, и с этой минуты всякая лень, всякое безделье прекратились. Другой такой системы нагрузки, общей чистки кают и укладки сундуков и чемоданов мы еще не видали с тех пор, как снялись с якоря в Бейруте. Каждый из нас усердно хлопотал. Пришлось составлять списки всех покупок и производить им оценку на приложенных тут же билетиках, чтобы облегчить себе это дело в таможне. Покупки, сделанные оптом, пришлось распределять между собою, непогашенным долгам подводить итоги, сводить счеты, и подписывать ящики, сундуки, и чемоданы. В течение целого дня продолжались у нас эти хлопоты и суматоха.

Вот тут-то и приключился с нами наш первый несчастный случай. В бурную ночь один из пассажиров бежал по корридору, который идет между двух палуб, как вдруг попал ногою в железную скобу на двери, которую, по неосторожности, оставили открытой, и поломал себе кости на ноге, у щиколотки. Это была наша первая серьезная беда. Мы пропутешествовали на протяжении целых двадцати тысяч миль как по морю, так и по суху, побывали в разных и довольно тяжких климатических условиях, и не потерпели ни малейшого вреда, ни одного случая тяжелой болезни, ни одной смерти на шестьдесят пять человек пассажиров! Наше счастье было изумительное! Нам положительно везло!

списку пассажиры все значились на месте, отсутствующого ни одного не оказалось.

упорное желание явиться на родину в виде турок...

В тот момент, когда друзья, собравшиеся нас приветствовать, махали платками, обрадованные странники заметили, что палуба дрогнула, как бы говоря, что пароход и пристань опять обменялись рукопожатием...

Наши долгия и оригинальные странствия окончены.

Аминь!