Простодушные у себя дома и за границею.
Часть третья. Простодушные за границею.
Глава XXIX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Простодушные у себя дома и за границею. Часть третья. Простодушные за границею. Глава XXIX. (старая орфография)

ГЛАВА XXIX. 

Неблагодарный труд. - Прощальная речь в газетах. - Заключение;

В этой главе я помещаю статью, которую я написал для "New-Iork Herald" в тот же вечер, как мы вернулись.

Я делаю это отчасти потому, что мое условие с издателями к этому меня вынуждает, отчасти потому, что оно является довольно точным и утомительным подведением итогов странствий нашего парохода и деяний паломников в чужих краях, отчасти же еще и потому, что некоторые из наших пассажиров бранили меня за то, что я написал такую статью, а мне хотелось бы, чтобы публика видела, как неблагодарны усилия человека, когда он старается прославить людей, которые этого не ценят. Я не стремился к этому сам, не навязывался. Я иногда писал сообщения в виде писем для "New-Iork Herald'а", тем ни менее, когда я в тот день зашел в редакцию, я ничего не предлагал и не спрашивал, писать ли мне "прощальную" статью. В "Трибуну" (газету "Tribune") я действительно зашел спросить, не нужна ли им подобная статья, потому что я принадлежу к постоянному составу его сотрудников и я должен был даже по обязанности службы это сделать. Но издатель-редактор был в отлучке, и я забыл и думать об этом. Вечером, когда "N.-I. Herald" прислал меня просить дать ему такую статью, я опять таки не набрасывался на нее.

справедливо с моей стороны снизойти на то, чтобы написать хоть ласковое слово по адресу наших "Хаджи" {"Хаджи" у мусульман называются паломники, посетившие Мекку или Иерусалим; слово это собственно означает в переводе с турецкого: "учитель". Прим. перевод.} (я называю их "хаджи", как людей, ходивших на поклонение Святым местам), тем более, что этого не мог бы сделать никто из людей, заинтересованных в нашем паломничестве, так сочувственно, как я сам, такой же паломник, как и они.

Итак, я набросал прощальную речь.,

Я читал и перечитывал ее; и если в ней есть хоть одно предложение, неисполненное всецело любезности по отношению к капитану, к пароходу, к пассажирам - "я" его не могу найти. Если эта глаза не такого сорта, что любое общество могло бы гордиться, имея в своей среде человека, который может "так" о нем писать, значит мое суждение никуда не годится.

С этими оговорками я решаюсь представить свою статью на безпристрастный суд читателя,

Возвращение туристов из Святой Земли. Истории их странствования.

"Нью-Иоркского Вестника".

Наконец-то пароход "Куэкер-Сити" закончил свое чрезвычайное плавание и вернулся в свою прежнюю пристань, у подошвы Уолл-Стрит. В некоторых отношениях эта поездка имела полный успех, в других же не имела. Первоначально она была названа "увеселительной". Ну, что жь, пожалуй, оно так и было, хоть на взгляд и казалось не вполне увеселительной поездкой, и уж, конечно, ход её действий не был увеселительного свойства. Всяк и каждый представляет себе подобную поездку, как состоящую из лиц исключительно, и даже весьма естественно, молодых, легкомысленных и довольно шумливых. Они любят много танцовать, много распевать, много ухаживать, влюбляться, и мало выслушивать проповедей и наставлений.

Всяк и каждый понимает, что прилично обставленное погребенье требует обязательно покойника и надгробной речи, главных плакальщиков и плакальщиков... из вежливости, множества стариков и много торжественности, никаких легкомысленных поступков, но за то множество молитв и проповеди на придачу. Три четверти пассажиров "Куэкер-Сити" были люди в возрасте от сорока до семидесяти лет! Не угодно ли полюбоваться, что за веселая компания, особенно для пикника! Можно было бы подумать, что остальная четверть общого числа пассажиров состоит вся исключительно из молодых девиц. Но нет! Она состояла главным образом из заплесневелых старых холостяков и одного ребенка шести лет. Подведем среднюю цифру возрасту паломников на нашем "Куэкер-Сити", и мы получим, что она выразится "пятьюдесятью" годами! Есть ли на свете человек настолько полоумный, чтобы вообразить, будто такая компания патриархов могла плясать и распевать, играть в любовь, смеяться, рассказывать анекдоты и вообще поступать с самым безбожным легкомыслием? Сколько мне помнится, в этом отношении они не были грешны. Без сомнения, здесь, у нас "дома", на родине, люди предполагали, что эти игривые ветераны смеялись, распевали и плясали целый день, и таким образом изо-дня-в-день поддерживали шумное возбуждение на пространстве от одного конца палубы до другого; что они играют в жмурки или танцуют вальсы и кадрили на палубе при лунном свете, что в редкия минуты свободного, незанятого времени они заносят лаконическую запись (одну или две) в дневники, для которых сами предварительно составили перед отъездом подробные планы; после чего они набрасывались на свой вист и играли, освещенные сверху каютными лампочками... Если таково было предположение остававшихся дома, можно смело сказать, что оно было неосновательно и обманчиво.

Наши почтенные туристы не были ни веселы, ни шаловливы. Они не играли в жмурки, не имели никакого дела с вистом, они не вели докучных дневников по той причине, что большинство писало даже... целые книги!

Они никогда не резвились и мало говорили, никогда не пели, за исключением вечерней молитвы на сон грядущий, на которую все сходились. Наш "увеселительный" пароход был просто какой-то синагогой, а увеселительная поездка - погребением... но только без мертвого тела. (А ведь, конечно, не может быть ничего веселого в таком погребении, где самого мертвеца не хватает). Вольный, искренний смех был для нас звуком, который раздавался над нашей палубой и у нас в каютах не чаще одного раза в семь дней, а если и раздавался, то встречал слишком мало сочувствия. Давным, давным-давно (казалось, целую вечность тому назад!) три раза по вечерам (но только не под-ряд) наши странники танцовали... кадриль в одно карэ, состоявшее из трех дам и пятерых мужчин, причем у последних были повязаны на руках платки, чтобы можно было отличать их от дам, они топали ногами в такт мелодиуму, который торжественно скрипел. Но даже и эта плачевная оргия была единогласно признана преступной, и танцы прекратились.

"Святой Земли" делали для них отдых и развлечение необходимым. Ведь домино почти такая же добродушная и невинная игра, как и всякая другая в мире, за исключением, пожалуй, той, которую называют "крокет", и вообще эта игра такова, что шаров в ней не загоняют в лузу и вообще не делают ничего серьезного; когда же вас побьют, никто не должен за это отвечать и никаких угощений при ней не подается, а следовательно нет в ней и никакого удовольствия.

Итак, наши играли в домино, пока не уставали совершенно; ну, а затем принимались придираться друг к другу частным образом до самой молитвы.

Когда пассажиры не страдали морской болезнью, они обыкновенно чрезвычайно быстро приходили к столу, куда их призывал звон гонга "к обеду". Такова была наша ежедневная будничная жизнь на море. Торжественность, благопристойность; обед, домино, благочестивая молитва и... сплетни, пересуды... Но все это прошло, и когда я оглянусь назад, мысль, что эти достопочтенные "минералы" устроили шестимесячный пикник, кажется мне чрезвычайно ободряющей и приятной!

Куда бы мы ни приехали в Европе, в Азии или в Африке, мы всюду производили сильное впечатление и даже (я думаю, что могу взять на себя смелость прибавить), даже производили голод в той стране. Никто из нас до сих пор еще не бывал нигде, кроме своей родины; все мы являлись изнутри страны, то есть были провинциалы; путешествие вообще было для нас новинкой, поэтому мы вели себя сообразно с нашими природными инстинктами, которые уже в нас внедрились, и не мучили себя излишней церемонностью и застенчивостью в обществе. Мы всегда непременно старались дать понять, что мы американцы... понимаете, "а-ме-ри-кан-цы!"

Когда же нам пришлось сделать открытие, что весьма многие из чужестранцев едва ли даже слышали что-либо об Америке, и что весьма многие знают о ней только, что это, кажется, где-то есть такая область или провинция, которая с кем-то не так давно вела войну, мы пожалели "Старый Свет" зато, что он такой необразованный, но ни на иоту не спустили с себя своей важности. Многое множество мелких селе, и деревушек в восточном полушарии на долгие годы будет помнить нашествие какой-то странной чужеземной орды в лето Господне тысяча восемьсот шестьдесят седьмое; орда, которая себя величала "американцами" и по каким-то неизвестным причинам воображала, что имеет право этим гордиться. Вообще говоря, мы повсюду вызывали голод отчасти потому, что кофе у нас на пароходе сделался совершенно невозможным, а иной раз даже и другие существенные продукты были далеко не первого сорта; отчасти же и оттого, что, весьма естественно, может каждому надоесть долго сидеть все за одним столом и есть все одни и те же кушанья.

Они с любопытством смотрели на костюмы, которые мы вывезли из пустынь Америки. Они заметили, что мы иной раз говорили громко за столом. Они заметили, что мы высматривали, на что бы потратить деньги, а затем старались за свой франк получить как только можно больше. Они смотрели и не могли надивиться: откуда бы могли такие люди взяться? В Париже, например, французы просто так и пялили на нас глаза, когда мы говорили с ними по-французски! Нам никогда не удавалось заставить этих идиотов понять их собственный язык! Один из пассажиров сказал какому-то главному приказчику в магазине, когда тот предложил ему купить перчатки, что он это сделает на обратном пути.

- Allong, restay tranfeil; may be ve come Monday {Ну, будьте спокойны, может быть, мы приедем понедельник. (Смесь исковерканных французских и английских слов. Разрядка - подражание французскому, остальное - английскому). Примеч. перев. - Этот случай - факт. Марк Твэн.}.

И можете себе представить?! - купец, природный француз, вынужден был спрашивать у нас, что мы такое сказали? Иной раз мне даже почему-то начинает казаться, что между французской речью парижан и французской речью на "Куэкер-Сити" должна быть разница.

Повсеместно, куда бы мы не приезжали, народ глазел на нас, а мы глазели на него. Вообще говоря, мы заставляли "их" чувствовать себя мелюзгой и ничтожеством перед нами, прежде чем переставали иметь с ними дело, потому что мы, очевидно, подавляли их своим американским величием, пока не уничтожали совершенно.

чепцах и употребляли гребенки с тончайшими зубцами... и даже с большим успехом! Когда же мы вернулись из города Танжера, в Африке, мы оказались увенчанными фесками самого кровавого цвета, которые были увешаны кисточками, как скальп у индейца. Во Франции и в Испании мы привлекли на себе некоторое внимание в этих костюмах. В Италии нас, весьма естественно, принимали за недовольных гарибальдийцев и послали миноноску, чтобы следить за нами и наблюдать, не будет ли заметно чего-либо важного и подозрительного в видоизменении наших костюмов? Римляне завопили... Мы могли бы, пожалуй, какой угодно город заставить завопить, как Рим, если бы только нацепили на себя все свои наряды за-раз!

В Греции мы не нашли никаких новостей в одежде, и вообще-то у них там никакой одежды много не бывает. Но в Константинополе, во что мы превратились! Тюрбаны (чалмы), мечи, фески, дорожные пистолеты, туники, кушаки, шарообразные брюки, желтые туфли... О, мы имели такой роскошный, такой пышный вид! Знаменитые константинопольския собаки "отлаяли" себе, кажется, всю нижнюю челюсть и даже тогда все-таки не могли отдать нам должную дань полного восторга. Теперь оне все ужь, наверное, подохли; не могли же оне, в самом деле, вынести столько труда, сколько мы им задали, и остаться в живых!..

В Смирне мы подобрали несколько платков из верблюжьяго волоса и другие предметы украшений в Персии. Но в Палестине!..

Увы, Палестиною закончился наш победоносно-блестящий путь. Там не носят вообще никакой одежды, о которой стоило бы говорить. Нас это удовлетворило и мы приостановили свои изыскания. Мы не делали никаких опытов с одеждой, мы не пробовали надевать костюм жителей Палестины, но зато мы сами удивили туземное население Святой Земли. Мы удивили их эксцентричными подробностями в одежде, насколько могли их примешать к нормальной. Мы вихрем пронеслись по Святой Земле - от Кесарии Филипповой до Иерусалима и до Мертвого моря, в виде диковинной вереницы паломников, не считающих лишними никакия издержки. Наши паломники имели вид торжественный и пышный, на носу у них красовались зеленые очки, а сами они дремали под своими синими зонтиками; ехали они верхом на таких жалких лошадях, верблюдах и ослах, что Ноевы "твари", когда вышли из ковчега, после одиннадцати месяцев морской болезни и скудного питания, были, вероятно, жирнее их. Если когда-либо дети Израиля, живущия в Палестине, забудут, как Гедеон со своим войском прошел по ней на пути в Америку, их надо будет опять предать проклятию и... уничтожить! То было самое редкое из таких зрелищ, которые когда-либо оскорбляли взор человека.

Ну, в Палестине мы были совсем как у себя дома. Легко было заметить, что Палестина и есть главное отличие, главная цель нашей поездки. О Европе мы, собственно, и не особенно заботились. Мы галопом проскакали по Лувру, по картинным галереям итальянских Уфицци и Питти, по Ватикану и по всем галереям, по расписным и украшенным мозаичными стенами соборам и церквам в Венеции, в Неаполе и во всех соборах Испании. Одни из нас говорили, что некоторые из произведений старых мастеров живописи - "великия творения гениального таланта" (и это ведь мы тоже вычитали в путеводителе, хоть и случалось нам попадать не на ту картину), другие же, напротив, старались уверить, что эти картины - позорное старье и малеванье.

а если же не считали, то говорили не стесняясь, что предпочитаем индийских божков, которых ставят на выставку в табачных магазинах в Америке.

Но Святая Земля вызвала в нас полнейший восторг. Мы восхищались пустынными, безплодными берегами Галилейского моря, мы впадали в задумчивость перед горой Фавор и перед Назаретом, мы пускались в поэтическое творчество при виде спорных красот Ездрилона, мы размышляли в Израиле и в Самарии над усердными миссионерскими трудами Ииуя, мы окунались в Иордан и в Мертвое море, не обращая внимания на то, будет ли при этом достаточным обезпечением наше страхование от несчастных случаев, и вывезли такое множество кружек драгоценнейшей воды из обеих местностей, что все пространство от Иерихона до Моавитских гор должно будет в этом году пострадать от засухи, по моему разумению, по крайней мере, все-таки не может быть и споров том, что та часть наших странствий, которая состояла из паломничества, была любимейшею его частью. После унылой, неприветливой Палестины, красоты Египта имели для нас мало привлекательного. Мы просто мельком поглядели на них и приготовились возвращаться домой.

В Мальте нам не дали высадиться на берег: там был карантин. Не дали нам высадиться также и в Сардинии, не дали высадиться ни в Алжире, ни в Африке, ни в Малаге, ни в Испании, ни в Кадиксе, ни на островах Мадеры, так что мы горячо обиделись на всех иностранцев, отвернулись от них и повернули домой во-свояси. Я думаю, мы и в Бермудских островах останавливались только потому, что эта остановка стояла в программе.

Самые Бермуды, собственно говоря, были для нас безразличны. Нам уже хотелось поскорее домой, домой. Тоска по родине, по родному дому была так разлита по всему пароходу, что даже обратилась в эпидемию. Если бы власти города Нью-Иорка знали, до чего нам плохо приходилось и до чего мы все болели этим повальным недугом, они, наверно, засадили бы нас в карантин!..

желаю никому из лиц, соприкосновенных с ним как из числа пассажиров; так и офицеров. Все то, что мне не нравилось вчера, нравится мне сегодня, когда я опять уже засел дома... Наша экспедиция сдержала все, что обещала по программе, и мы, конечно, должны быть довольны исполнением этого предприятия.

Вот что я называю любезным отчетом, да он "любезный" и есть! А между тем я не получил ни словечка в ответ, в благодарность от кого-либо из наших почтенных "хаджи". Даже, напротив, я не скажу ничего, кроме чистой правды, если скажу, что многие из них придрались к этой статье. В моих стараниях угодить им я, как невольник, гнул над нею спину часа два под-ряд и зато не даром!

Никогда в жизни не буду больше поступать великодушно!..