Похождения Тома Сойера.
Глава шестая

ГЛАВА ШЕСТАЯ.

Въ понедельникъ утромъ Томъ проснулся въ самомъ скверномъ расположенiи духа. Это, впрочемъ, случалось съ нимъ каждый понедельникъ - да и немудрено: въ этотъ день начиналась новая неделя, а съ нею и: шесть дней мученiй въ школе. Обыкновенно онъ просыпался въ этотъ день съ самымъ искреннимъ желанiемъ, чтобы вовсе не было праздниковъ: тогда, по крайней мере, возвращенiю въ неволю не казалось-бы такимъ тяжелымъ.

Полежавъ немного въ постели, Томъ задумался. Ему пришла въ голову блестящая мысль: если заболеть, то можно и не ходить въ школу, а преспокойно остаться дома. Да, это было-бы очень хорошо! Онъ тотчасъ-же началъ внимательно изследовать свою персону, но нетъ - онъ нигде не чувствовалъ ни малейшей боли. При вторичномъ изследованiи, ему показалось, что у него немного болитъ животъ, однако, это оказалось лишь самообманомъ. Томъ опять задумался. Скоро онъ вспомнилъ, что у него уже несколько дней какъ шатается одинъ изъ верхнихъ зубовъ. Обрадовавшись такой находке, нашъ герой совсемъ было собрался зареветь благимъ матомъ, но вовремя одумался, сообразивъ, что въ такомъ случае тетя Полли просто-на-просто вырветъ ему зубъ, а такая операцiя была не изъ прiятныхъ. Поэтому онъ решилъ оставить зубъ про запасъ, а покаместъ поискать чего-нибудь другого. Немного подумавъ, онъ вспомнилъ, что докторъ какъ-то разсказывалъ про одного человека, который изранилъ себе палецъ и нечаянно засорилъ ранку; палецъ началъ болеть, и изъ-за этого бедняге пришлось пролежать две или три недели, при чемъ онъ едва совсемъ не лишился пальца. Томъ едва не вскрикнулъ отъ радости: не далее какъ два дня тому назадъ, онъ ссадилъ себе большой палецъ на правой ноге. Онъ быстро вытащилъ ногу изъ-подъ одеяла и осмотрелъ палецъ; ссадина еще не успела зажить. Но, къ несчастью, онъ не зналъ признаковъ этой странной болезни, которую докторъ называлъ антоновымъ огнемъ и еще какъ-то иначе. Другого исхода, однако, но было: приходилось действовать наудачу, и Томъ началъ громко стонать.

Сидъ продолжалъ спать и ничего не слышалъ.

Томъ застоналъ сильнее; ему даже показалось, что палецъ у него, действительно, начинаетъ болеть.

Сидъ не шелохнулся.

Томъ отдохнулъ немного, собрался съ новыми силами и началъ стонать такъ громко, какъ только могъ. Но Сидъ спалъ крепко и продолжалъ храпеть, какъ ни въ чемъ не бывало.

Томъ, наконецъ, разсердился и началъ трясти брата за плечо:

-- Сидъ, Сидъ! Проснись!

Это подействовало: Сидъ зевнулъ, потянулся, приподнялся и съ удивленiемъ посмотрелъ на Тома, который продолжалъ стонать, не жалея силъ.

-- Томъ, что съ тобой? Томъ!

Томъ молчалъ и продолжалъ стонать.

-- Послушай, Томъ! Да что это съ тобой, говори-же!

Сидъ началъ трясти его и испуганно заглянулъ ему въ лицо

-- Ахъ, Сидъ! Оставь: мне больно!

-- Да, Боже мой! что-же это такое! Я сейчасъ побегу за тетей.

-- Нетъ, не надо... все равно... не зови никого!...

-- Нетъ, надо непременно кого-нибудь позвать. Не стони такъ, Томъ. Это ужасно! Тебе давно уже нехорошо?

-- Ужь несколько часовъ... ой-ой-ой... Молчи. Сидъ... оставь меня въ покое...

-- Почему-же ты меня не разбудилъ раньше? Да перестань-же стонать, Томъ, мне страшно. Что у тебя болитъ?

-- Я прощаю тебе, Сидъ, если ты меня когда-нибудь обиделъ. (Продолжительные стоны). Все, все прощаю, Сидъ! Когда я умру...

-- Я прощаю всехъ, Сидъ. (Стоны). Скажи это всемъ. Исполни мою просьбу, Сидъ... Желтую ручку отъ двери и котенка отдай девочке, которая недавно сюда прiехала... и скажи ей...

Но Сидъ уже не слушалъ. Онъ схватилъ въ охапку свое платье и стрелой бросился внизъ, къ тете Полли. Томъ такъ вошелъ въ свою роль, что ему начало казаться, что онъ, действительно, лежитъ при смерти, и потому его стоны стали совсемъ натуральны.

Между темъ, Сидъ успелъ сбежать съ лестницы.

-- Тетя Полли, тетя Полли! - закричалъ онъ запыхавшись, - иди скорее: Томъ умираетъ!

-- Умираетъ?

-- Да, да, или скорей!

-- Глупости. Никогда я этому не поверю.

Темъ не менее, она побежала наверхъ съ быстротою, какую только допускали ея старыя ноги. За ней побежала и Мэри. Бедная тетушка, несмотря на то, что храбрилась, перепугалась не на шутку: она побледнела, а губы ея дрожали. Подбежавъ къ постели страдальца, она только и могла произнести:

-- Томъ, что съ тобой?

-- Ахъ, тетя, у меня...

-- Что такое? Что у тебя болитъ, дорогой мой?

-- Ахъ, тетя, у меня... у меня ужасно болитъ палецъ на ноге... у меня, верно, антоновъ огонь!

Добрая тетушка, услышавъ эти слова, со вздохомъ облегченiя опустилась на стулъ возле кровати, посмеялась немного, потомъ поплакала, а затемъ поплакала и посмеялась за-разъ и, наконецъ, сказала:

-- Томъ, - ты отвратительный мальчишка! Разве можно такъ пугать меня? Ну, а теперь довольно дурить: уже пора вставать. Скорей, скорей, не ленись.

Стоны тотчасъ-же прекратились, боль въ пальце тоже, повидимому, исчезла. Томъ какъ-будто несколько сконфузился.

-- Право, тетя, мне казалось, что у меня антоновъ огонь: такъ больно было въ пальце, что я даже забылъ о своемъ зубе.

-- О зубе? А что у тебя съ зубомъ?

-- Онъ сильно шатается и ужасно какъ болитъ!

-- Ага! Только не начинай опять стонать, я тебя сейчасъ вылечу. Открой-ка ротъ! Да, правда, что онъ шатается, ну да не беда. Мэри, дай мне шелковинку и принеси изъ кухни головню!

Томъ моментально оживился.

-- Нетъ, нетъ, тетя! Ты его не вырывай: онъ ужь пересталъ болеть! Ей-Богу, пересталъ; я не останусь дома, я пойду въ школу!

какъ тебе не стыдно! Я люблю тебя, какъ родного сына, а ты только и думаешь, какъ-бы огорчатъ меня. Нехорошо, нехорошо такъ делать, Томъ!

Между темъ, Мэри принесла шелковинку и головню. Тетя Полли сделала на одномъ конце шелковинки петлю и привязала ее къ зубу Тома, другой же конецъ обмотала вокругъ столбика кровати. Затемъ она взяла головню щипцами и поднесла ее къ самому носу своего питомца, и не прошло секунды, какъ зубъ уже болтался на шелковинке.

Но после всякаго испытанiя полагается и награда. Когда Томъ вышелъ на улицу, онъ сталъ предметомъ зависти всехъ товарищей, такъ какъ ни одинъ изъ нихъ не могъ такъ искусно плевать тоненькой струйкой, какъ онъ, благодаря скважине, образовавшейся въ верхнемъ ряду зубовъ. Вокругъ него собралась даже целая толпа зрителей, и другой мальчикъ, который только-что обратилъ на себя всеобщее вниманiе темъ, что обрезалъ себе палецъ, былъ забытъ. Онъ былъ этимъ очень обиженъ и съ напускнымъ равнодушiемъ заметилъ, что плеваться такъ, какъ Тимъ Сойеръ, вовсе не такая мудреная штука, но тотчасъ-же долженъ былъ замолчать, такъ какъ несколько голосовъ громко закричали:

-- Зеленъ виноградъ! Зеленъ виноградъ!

По дороге въ школу, Томъ встретилъ молодого бродягу, Гекльберри Финна, сына известнаго всему городку пьяницы. Все маменьки въ городе ненавидели и боялись Гекльберри, какъ чумы, такъ какъ считали его лентяемъ, невоспитаннымъ грубiяномъ и злымъ мальчишкой, и, кроме того, еще потому, что все дети смотрели на него съ удивленiемъ и какимъ-то благоговенiемъ, искали его общества, несмотря на то, что это было строго запрещено, и готовы были отдать все на свете, лишь-бы жить такъ, какъ онъ. Томъ, какъ и остальные "порядочные, приличные" мальчики, завидовалъ Геку, но и ему тетя Полли строжайше запретила играть съ "сквернымъ" мальчишкой. Однако, именно поэтому-то онъ искалъ всякаго удобнаго случая встретиться съ Гекомъ и проводилъ съ нимъ целые дни. Гекльберри былъ всегда одетъ въ старое, рваное, никуда не годное платье, сшитое на взрослаго человека. Шляпа его только по названiю была похожа на шляпу, такъ какъ ея поля были разорваны на несколько частей: Фалды его сюртука висели до самыхъ пятъ, а заднiя пуговицы приходились почти-что у самыхъ коленъ. Единственная подтяжка поддерживала его брюки, болтавшiяся сзади громаднымъ пустымъ мешкомъ, который надувался иногда при сильномъ ветре, точно воздушный шаръ. Гекльберри жилъ такъ, какъ ему хотелось; его никто ни въ чемъ не стеснялъ. Въ хорошую погоду онъ спалъ на ступенькахъ лестницъ чужихъ домовъ, въ дурную - въ пустыхъ бочкахъ или ящикахъ, вообще-же онъ былъ очень не разборчивъ въ этомъ отношенiи. Ему не нужно было ходить ни въ школу, ни въ церковь; никто не командовалъ надъ нимъ. Онъ могъ купаться и ловить рыбу когда и где ему только хотелось; никто не запрещалъ ему драться; вечеромъ онъ могъ гулять до полночи, а если хотелъ, то и еще дольше. Весною онъ всегда начиналъ ходить босикомъ раньше всехъ остальныхъ мальчиковъ, а осенью позже всехъ надевалъ несносные сапоги. Его никто не заставлялъ мыться, причесываться, менять по воскресеньямъ белье; онъ могъ браниться и ругаться, сколько ему было угодно. Однимъ словомъ, этотъ счастливецъ Гекъ наслаждался всемъ, что делаетъ жизнь прекрасной и прiятной. Таково было, по крайней мере, мненiе всехъ несчастныхъ, притесняемыхъ "порядочныхъ" мальчиковъ городка С.-Петербурга.

Увидевъ Гека, Томъ тотчасъ-же остановился и закричалъ:

-- Здравствуй, Гекъ!

-- Здравствуй, Томъ!

-- Что это у тебя въ рукахъ?

-- Дохлая кошка.

-- Покажи-ка мне ее, Гекъ. Что это? Она уже совсемъ окоченела. Откуда ты ее досталъ?

-- Я ее купилъ у одного мальчишки.

-- А что ты далъ за нее?

-- Свиной пузырь съ бойни и синiй билетикъ.

-- Синiй билетикъ? Откуда ты его взялъ?

-- Купилъ у Бена Роджерса за новое удилище.

-- А на что тебе эта дохлая кошка, Гекъ?

-- На что? Разве ты не знаешь, что ими выводятъ бородавки?

-- Да ну! Не можетъ быть! Я знаю средство получше этого.

-- Какое-же?

-- Вода изъ гнилого дупла.

-- Вода изъ гнилого дупла! Это нисколько не помогаетъ.

-- Я-то нетъ, а вотъ Бобъ Таннеръ такъ тотъ пробовалъ.

-- Кто тебе говорилъ объ этомъ?

-- Кто? Онъ сказалъ Вилли Тачеру, тотъ - Джонни Беккеру, Джонни Беккеръ - Джиму Голлису, Джимъ сказалъ Бену, Бенъ одному старому негру, а тотъ уже мне!

-- Ну, такъ чтожъ изъ этого? Они все врутъ; не знаю только, какъ твой негръ, а все эти мальчишки - известные лгуны. Впрочемъ, и негры всегда врутъ, я, по крайней мере, не знаю ни одного, который бы говорилъ правду. Ну, да все равно; разскажи-ка лучше, какъ лечился Бобъ Таннеръ?

-- Ну, онъ взялъ и засунулъ руку въ дупло, где накопилась дождевая вода; известно, что все такъ делаютъ.

-- Днемъ?

-- Конечно.

-- И оборотясь лицомъ къ дереву?

-- Вероятно, т.-е. я такъ думаю.

-- А онъ говорилъ при этомъ что-нибудь?

-- Да почемъ-же я знаю? - вероятно, нетъ.

-- Ага! Вотъ въ этомъ-то и вся штука! И после этого этотъ дуракъ захотелъ, чтобы у него сошли бородавки! Да разве можно такъ делать? Надо, во-первыхъ, пойти въ лесъ одному, безъ свидетелей, а потомъ ровно въ полночь стать спиной къ дереву, опустить руку въ дупло съ водой и сказать: "Светитъ месяцъ, плачетъ филинъ. Чудесная вода, сними съ меня бородавки!" Потомъ сейчасъ-же закрыть глаза, сделать одиннадцать шаговъ впередъ, повернуться на одномъ месте три раза, и идти домой, ни съ кемъ не разговаривая по пути.

-- Да, если тамъ, то это другое дело. Но Бобъ ничего этого не сделалъ; это ужь я наверное знаю.

-- Конечно. Ни у одного мальчика въ школе нетъ столько бородавокъ, какъ у него, а если бы онъ не былъ такъ глупъ и проделалъ бы въ лесу все такъ, какъ я говорю, то у него не было-бы ни одной бородавки. Я уже вывелъ себе этимъ способомъ тысячи бородавокъ. Я такъ часто держу въ рукахъ лягушекъ, что оне у меня постоянно появляются на рукахъ. Иногда-же я лечусь бобами.

-- Да, бобы очень помогаютъ. Я самъ сколько разъ пробовалъ.

-- Неужели? Что-же ты делаешь съ ними?

-- Я беру бобъ, разрезаю его на две половины, надрезаю бородавку, мажу кровью одну половинку боба и закапываю ее въ полночь въ землю на перекрестке. Другую-же половинку надо сжечь. Половинка боба, которую закапываютъ въ землю, всасываетъ въ себя всю кровь изъ бородавки, такъ какъ она хочетъ присосать къ себе другую половинку, а ея уже нетъ: она сожжена.

-- Да, ты делаешь правильно, Гекъ; только то средство помогаетъ еще лучше, если, закапывая половинку боба, сказать: "Скройся, бобъ; исчезни, бородавка, и не возвращайся обратно" Это отлично помогаетъ. Такъ делаетъ всегда Джо Гарперъ, а онъ бывалъ даже около Кронвиля и еще где-то. Но что-же нужно делать съ кошкой? Я этого не знаю.

-- Ну, это очень просто. Надо взять кошку и пойти около полночи на кладбище, на могилу какого-нибудь большого грешника. Когда пробьетъ полночь, за душой грешника прилетаетъ чортъ; его, конечно, не видно. Тогда надо бросить кошку и крикнуть: "Захвати съ душой и кошку, а съ ней вместе бородавки!" Когда ты это сделаешь, у тебя мигомъ пропадутъ все бородавки.

-- Да, это недурно; а ты уже пробовалъ это средство, Гекъ?

-- Нетъ. Мне только на дняхъ сказала объ этомъ старуха Жозефина.

-- Она колдунья. Это сущая правда, Томъ. Она заколдовала моего отца, онъ самъ говорилъ мне объ этомъ. Онъ проходилъ какъ-то мимо нея, и видитъ, что она что-то шепчетъ ему вследъ. Тогда онъ схватилъ камень и бросилъ въ нее; если-бы она не успела нагнуться, ея уже не было-бы на свете. Но что-же ты думаешь, Томъ? Въ ту-же ночь отецъ свалился съ крыши, на которой заснулъ пьяный, и сломалъ себе руку!

-- Фу, какiе ужасы ты разсказываешь, Гекъ! А почему-же онъ узналъ, что она заколдовала его?

-- Да известно, почему. Я-же говорю тебе, что она смотрела на него и что-то шептала. Всякiй знаетъ, что оне въ такихъ случаяхъ читаютъ "Отче нашъ" навыворотъ.

-- А когда-же, Гекъ, ты пойдешь съ кошкой на кладбище?

-- Сегодня ночью. Я думаю, что именно въ эту ночь чортъ придетъ за душой старика Уильямса.

-- Да ведь его похоронили еще въ субботу, Гекъ. Почему-же чортъ не приходилъ за его душой ни прошлой, ни сегодняшней ночью?

-- Ты самъ не понимаешь, что говоришь! Въ полночь въ субботу уже начинается воскресенье, сегодня въ полночь оно кончается; а разве ты не знаешь, что по воскресеньямъ черти боятся показываться на землю?

-- Правда, объ этомъ я и не подумалъ. А ты не возьмешь меня съ собой, Гекъ?

-- Хорошо. Только ты не струсишь?

-- Я-то? Есть чего бояться! Ты замяукай у меня подъ окномъ, когда будетъ пора идти, и я сейчасъ-же къ тебе выйду.

-- Хорошо. Только смотри, если тебе можно будетъ выйти, то мяукни въ ответъ. А то последнiй разъ я мяукалъ такъ долго, что вашъ соседъ бросилъ въ меня камнемъ и сталъ ругаться, что эти проклятыя кошки не даютъ ему спать. За это я ему разбилъ окно кирпичомъ. Еще одно условiе: не смей никому болтать о томъ, что мы пойдемъ на кладбище.

-- Что ты! Съ какой стати мне болтать объ этомъ! А последнiй разъ я не могъ выйти, потому что тетя все время следила за мной. Но сегодня-то я улизну; пусть ее делаетъ, что хочетъ. Что это у тебя еще въ руке, Гекъ?

-- Да такъ, ничего особеннаго; обыкновенный клещъ.

-- Где ты его нашелъ?

-- Въ лесу.

-- Что ты возьмешь за него?

-- Не знаю; да я вовсе и не хочу продавать его.

-- Не хочешь, такъ и не надо. Но какой онъ маленькiй.

-- Бранить чужое не трудно. А съ меня довольно и такого, у другихъ и этого нетъ.

-- Подумаешь, какая невидаль! Стоитъ мне захотеть, и у меня будетъ целая тысяча такихъ клещей.

-- Слушай, Гекъ: я отдамъ тебе за него свой зубъ.

-- Покажи мне его!

Томъ вынулъ изъ кармана зубъ, тщательно завернутый въ бумажку. Гекъ внимательно осмотрелъ его. Искушенiе было велико.

-- Онъ настоящiй? - спросилъ онъ.

Вместо ответа Томъ поднялъ верхнюю губу и показалъ скважину между зубами.

-- Ну, ладно, - заметилъ Гекъ. - Значитъ, по рукамъ!

Томъ спряталъ клеща въ коробку, где у него обыкновенно томились въ заключенiи различныя насекомыя, и которую онъ на всякiй случай всегда носилъ съ собой. Гекъ, въ свою очередь, спряталъ зубъ, и оба мальчика разошлись очень довольные сделкой.

Дойдя до уединеннаго маленькаго домика, где помещалась школа, Томъ быстро отворилъ дверь и поспешно направился къ своему месту, делая видъ, что только-что стремглавъ прибежалъ изъ дому. Учитель, дремавшiй на высокой кафедре подъ однообразный гулъ несколькихъ десятковъ голосовъ, учившихъ урокъ, при звуке шаговъ Тома очнулся и тотчасъ-же обратился къ нему:

-- Томасъ Сойеръ!

Услышавъ полностью свое имя, Томъ понялъ, что ему ничего особенно хорошаго не предстоитъ.

-- Что вамъ угодно, господинъ учитель? - ответилъ онъ.

-- Подойди сюда. Почему ты опять опоздалъ?

Томъ уже собирался прибегнуть къ какой-нибудь маленькой лжи, чтобы оправдаться, но въ эту-же минуту ему бросились въ глаза две длинныя русыя косы, которыя онъ тотчасъ-же узналъ. Кроме того, онъ успелъ заметить, что рядомъ съ обладательницей этихъ косъ было единственное свободное место на половине девочекъ. Моментально сообразивъ все это, онъ смело ответилъ:

-- Я заговорился съ Гекльберри Финномъ.

Учитель не могъ выговорить ни одного слова отъ изумленiя; онъ разинулъ ротъ и молча смотрелъ на Тома. Жужжанiе въ классе моментально прекратилось - дети не верили своимъ ушамъ и думали, что Томъ окончательно сошелъ съ ума. Наконецъ, учитель опомнился.

-- Повтори, повтори! Что ты сказалъ?

-- Я заговорился съ Гекльберри Финномъ, - отчетливо повторилъ Томъ.

Очевидно, о недоразуменiи не могло быть и речи.

-- Томасъ Сойеръ, такое дерзкое признанiе должно-быть примерно наказано. Сними куртку!

Розга начала ходить по спине Тома, пока рука учителя не устала, а розга не истрепалась.

-- Теперь въ наказанiе - маршъ къ девочкамъ! Впередъ это будетъ тебе хорошей наукой!

Онъ осторожно селъ на самый кончикъ скамейки, где сидела девочка; она гордо подняла головку и какъ можно дальше отодвинулась на противоположный край. Шопотъ, хихиканье и насмешливые взгляды продолжались, но Томъ сделалъ видъ, что ничего не замечаетъ. Онъ облокотился обоими локтями на столъ и углубился въ лежавшую передъ нимъ открытую книгу. Мало-по-малу на него перестали обращать вниманiе и въ классе опять водворился обычный гулъ и жужжанiе. Тогда Томъ началъ искоса поглядывать на свою соседку. Она заметила это, поморщилась и отвернулась въ сторону. Оглянувшись черезъ минуту исподтишка на своего соседа, она увидела, что передъ ней лежитъ персикъ. Она оттолкнула его. но Томъ снова пододвинулъ его къ ней. Она опять оттолкнула его, но на этотъ разъ менее решительно. Тогда Томъ положилъ персикъ на прежнее место и быстро нацарапалъ на своей грифельной доске: "Возьмите его, пожалуйста. У меня есть еще несколько штукъ". Девочка прочла написанное, но не шевельнулась. Тогда Томъ началъ что-то рисовать на своей доске, заслоняя нарисованное левой рукой. Сначала девочка делала видъ, что не обращаетъ на это никакого вниманiя, но скоро любопытство, повидимому, начало брать свое. Томъ продолжалъ рисовать и притворился, что ничего не замечаетъ. Наконецъ, девочка не выдержала.

-- Позвольте мне посмотреть, что вы рисуете, - прошептала она.

Томъ открылъ свой рисунокъ - это было изображенiе дома съ покосившеюся крышей и двумя уродливыми трубами, изъ нихъ вылеталъ дымъ въ виде двухъ пробочниковъ. Девочку такъ заинтересовало это художественное произведенiе, что она забыла обо всемъ остальномъ. Когда рисунокъ былъ оконченъ, она полюбовалась имъ съ минуту и затемъ шепнула:

-- Прелесть какъ хорошо! Нарисуйте теперь человека.

Нашъ художникъ нарисовалъ рядомъ съ домомъ человека такого огромнаго роста, что онъ смело могъ перешагнуть черезъ весь домъ. Но соседка Тома была невзыскательна: нарисованное чучело ей тоже очень понравилось

-- Человекъ вышелъ прелесть какъ хорошо! Нарисуйте теперь меня, какъ я вхожу въ домъ.

Томъ нарисовалъ что-то въ виде восьмерки съ полнымъ месяцемъ наверху и четырьмя тоненькими палочками, изображавшими руки и ноги. Въ правую руку онъ вложилъ громадный распущенный вееръ.

-- Какъ вы хорошо рисуете! Мне тоже очень-бы хотелось уметь рисовать!

-- Этому очень легко выучиться! - прошепталъ Томъ. - Хотите, я буду васъ учить?

-- Вы? Но когда-же?

-- После уроковъ. Вы пойдете домой обедать?

-- Если вы останетесь, то я могу остаться.

-- Хорошо. Значитъ - дело сделано. Какъ васъ зовутъ?

-- Бекки Тачеръ. А васъ? Впрочемъ, я знаю: васъ зовутъ Томасъ Сойеръ.

-- Такъ, меня зовутъ только тогда, когда бранятъ или хотятъ высечь. А обыкновенно меня зовутъ Томомъ. Вы будете звать меня просто Томъ?

-- Хорошо.

Томъ опять что-то нацарапалъ на грифельной доске и прикрылъ ее рукой. Бекки тотчасъ-же начала просить, чтобы онъ показалъ ей написанное.

-- Это такъ... ничего... - началъ Томъ.

-- Да право-же ничего. Вамъ это нисколько не покажется интереснымъ!

-- Ну, пожалуйста! Ведь вамъ ничего не стоитъ показать!

-- А вы не проболтаетесь?

-- Никому на свете и никогда.

-- Нетъ, все-таки лучше вамъ не показывать этого.

-- Если такъ, Томъ, то я все-таки посмотрю!

Она положила свою маленькую ручку на его руку, и между ними завязалась легкая борьба. Томъ притворялся, что сильно сопротивляется, но мало-по-малу отодвигалъ руку, пока Бекки не прочла написаннаго...

нимъ стоялъ учитель, который постоялъ надъ нимъ несколько секундъ и затемъ торжественно направился къ своей кафедре. Хотя ухо Тома горело, но въ душе онъ ликовалъ.

Когда шумъ въ классе несколько утихъ, Томъ попробовалъ серьезно углубиться въ свои занятiя, но въ голове его былъ настоящiй сумбуръ. Когда его заставили читать, онъ не могъ связать и двухъ фразъ, такъ какъ все время запинался и путалъ слова. Затемъ, когда начался урокъ географiи, озера превратились у него въ горы, горы - въ реки, а реки - въ острова. Наконецъ, во время диктовки, въ которой онъ былъ однимъ изъ лучшихъ учениковъ, онъ делалъ ошибки въ самыхъ простыхъ словахъ и въ десяти строкахъ сделалъ пятьдесятъ ошибокъ, такъ что, въ конце концовъ, долженъ былъ разстаться съ оловянной медалью за правописанiе, которую онъ носилъ столько времени и которой такъ чванился.