Приключения Филиппа в его странствованиях по свету.
Глава XVIII. Drum ist's so wohl mir in der welt.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Приключения Филиппа в его странствованиях по свету. Глава XVIII. Drum ist's so wohl mir in der welt. (старая орфография)

Глава XVIII. 

DRUM IST'S SO WOHL MIR IN DER WELT.

Наши новые друзья жили довольно приятно в Булона, где они нашли товарищей и знакомых, собравшихся из разных областей, которые они посещали впродолжение своей военной карьеры. Мистрисс Бэйнис была командиршей генерала, заказывала ему платье, завязывала ему галстух красивым бантом, давала ему понять сколько он должен есть и пить за обедом и объясняла чрезвычайно откровенно, что это или то блюдо было нездорово для него. Если он располагал иногда съесть лишнее, она кричала громко:

- Вспомните, генерал, что вы принимали сегодня утром?

Она говорила, что зная сложение своего мужа, она знала, какие лекарства были ему необходимы и угощала его ими с чрезвычайной щедростью. Сопротивление было невозможно, как ветеран сознавался сам.

- У ней есть чудесные рецепты, говорил он мне: - в Индии она лечила весь лагерь.

Она вздумала-было взять на своё попечение семью настоящого писателя и предлагала разные лекарства для моих детей, так-что испуганная мать должна была прятать их от нея. Я не говорю, чтобы это была приятная женщина; голос её был громкий и грубый. Анекдоты, которое она вечно рассказывала, относились к военным офицерам, с которыми я не был знаком, и история которых не интересовала меня. Она очень охотно пила вино, пока занималась этой болтовнёй. Я слышал не менее глупые разговоры в более знатном обществе и знал людей, с восхищением слушавших анекдоты герцогинь и маркиз, ни чуть не интереснее тех, которые рассказывала генеральша Бэйнис. Жена моя с лукавством своего пола, передразнивала разговор мистрисс Бэйнис очень смешно, но она всегда настойчиво уверяла, что мистрисс Бэйнис нисколько не глупее многих более знатных особ.

Генеральша Бэйнис не колеблясь объявляла, что мы "спесивые люди", и с первого раза, как увидала нас, объявила, что смотрит на нас с постоянным мрачным подозрением. Мистрисс Пенденнис была, по её мнению, безвредная и безхарактерная женщина, незамечательная ничем; а этот надменный, высокомерный мистер Пенденнис с своим важным видом... желала бы она знать, не-уже-ли жена британского генерала, служившого во всех частях Земного Шара и которая встречала самых знаменитых генералов, губернаторов и жон их... не-уже-ли она не довольно хороша для, и проч и проч. Кто не встречался с этими затруднениями в жизни и кто может избегнуть их?

- Чорт меня возьми, сэр! говаривал Филипп, крутя свои рыжие усы: - я люблю, чтобы меня ненавидели некоторые люди.

И надо признаться, что желание мистера Филиппа исполнялось. Кажется, друг и биограф мистера Филиппа имел нечто похожее на это чувство. По-крайней-мере относительно этой дамы тяжело было поддерживать лицемерную вежливость. Имея в нас нужду по некоторым ей одной известным причинам она скрывала кинжал, которым охотно пронзила бы нас; но мы знали, что она сжимала его в своей худощавой руке, в своём тощем кармане. Она говорила нам самые приторные комплименты, и гнев так и сверкал из её глаз - это была завистливая, лукавая женщина, но она любила своих детей, берегла их, сжимала в своих худощавых руках с ревнивой любовью.

- Прощай, душечка! Я оставляю тебя у твоих друзей. О, как вы добры к ней, мистрисс Пенденнис! Как мне благодарить вас и мистера Пенденниса... а смотрела она так, как-будто хотела отравить обоих нас, уходя с поклонами и с приторными улыбками.

У этой дамы была искренняя приятельница, полковница Бёнч, муж которой служил в бенгальской кавалерии и был теперь в Европе с женою и детьми; они поселились в Париже для воспитания молодых людей. Сначала, как мы слышали, мистрисс Бэйнис предпочитала Тур, где жила её сестра и где квартира и съестные припасы были довольно дешевы. Но Бёнч проезжал через Булонь, отправляясь к жене в Париж, и встретившись с своим старым товарищем, так описал генералу Бэйнису дешевизну и удовольствия французской столицы, что генерал начал подумывать, как бы направить свои стопы туда. Мистрисс Бэйнис не хотела и слышать о подобном плане. Она непременно желала с своей милой сестре и в Тур; но когда в разговоре полковник описал бал в Тюильри, где он и мистрисс Бёнч были приняты с самой лестной вежливостью королевской фамилией, в мыслях мистрисс Бэйнис произошла перемена. Когда Бёнч начал утверждать, что балы у калькуттского губернатора ничто в сравнения с тюильрийскими или с балами префекта Сены, что англичане приглашаются и уважаются везде, что посланник был чрезвычайно гостеприимен, что пасторы удивительны, что в их гостиннице, которую содержала генеральша и баронесса С*. в Petit Cliuteau d'Espagne, Avenue de-Valmy, Champs Elysées, у них бывал бал два раза в месяц, преспокойная квартира, самое избранное общество и всевозможные удобства за столько-то франков в месяц - я говорю, что мистрисс Бэйнис была сильно взволнована.

- Не балы у посланника и в Тюильри прельщают меня, говорила она: - потому, что я старуха и, несмотря на ваши слова, полковник, не могу представить себе после балов у калькуттского губернатора что-нибудь великолепнее в каком бы то ни было французском дворце. Богу известно, что я говорю не о себе: детям.

За этим последовал восхитительный разговор и расчоты. Бёнч показал свои счоты у баронессы С*. Оба джентльмэна делали разсчоты целый вечер. Трудно было даже для мистрисс Бэйнис принудить цифры согласоваться с доходом генерала; но наконец ей удалось преодолеть арифметическия затруднения, и фунты шиллинги и пенсы распростерлись перед нею. Они могут съэкономничать на этом, отказать себе в том; они должны сделать жертву для воспитания своих детей.

- Сара Бёнч с дочерьми бывает при дворе - вот как! Отчего же и моей дочери не быть там? спрашивала она.

На это генерал ей говорил:

- Ей-богу, Элиза, вот ты о чом думаешь!

На это Элиза сказала: "нет" раз двадцать, при каждом разе всё более сердясь. Она объявляла перед Богом, что она не желает бывать ни при каком дворе. Генералу стыдно говорит таким образом. И затем произошла сцена. Хотя я не был при этой семейной ссоре, но мне пересказал её мистер Фирмин, а мистер Фирмин узнал это от одной особы, которая в это время привыкла рассказывать ему всё тайны своего юного сердца, которая спрыгнула бы с плотины в море рука-об-руку с ним, еслибы он сказал; "пойдёмь", и без его руки, еслибы он сказал: "ступай", особа, которой вся жизнь изменилась - изменилась месяц тому назад - изменилась в одну минуту, в ту минуту, когда она увидала рыжие усы Филиппа и услыхала его громкий голос, приветствовавший её отца между коммисионерами на набережной перед таможней.

Тур был по-крайней-мере на полтораста миль дальше чем, Париж от... от одного города, где жил молодой джентльмэн, которым интересовалась мисс Шарлотта Бэйнис: вот отчего, я полагаю, пришла она в восторг, что её родители решились выбрать своим местопребыванием более обширный и ближайший город. Притом она признавалась по секрету моей жене, что её мама и тётушка Мак-Гиртер вечно ссорились между собой; она предпочитала жить подальше от тётушки Мак-Гиртер. У ней никогда не было такого друга, как Лора, никогда. Она никогда не была так счастлива, как в Булони, никогда. Она всегда будет любить всех в нашем доме, всегда, всегда. Обе эти женщины горели энтузиазмом "к спасителю" бэйниской фамилии, как они называли этого высокого молодца, которого я вызвался быть биографом. Ленивый плут лежит и греется в чудной теплоте и солнечном сиянии юной любви. Он клялся, что он не жил и не был счастлив до-сих-пор; объявлял, что смеётся над бедностью и презирает её; бранил издателей "Пэлль-Мэлльской" газеты за то, что они отказались напечатать любовные стихи, которые мистер Филипп теперь сочинял почти каждый день. Бедная Шарлотта! не получала ли ты эти драгоценные сочинения? не восхищалась ли ими? не запирала ли их в тайной шкатулке твоего сердца так же как и в своём маленьком столике? не вынимала ли их наедине, не цаловала ли и не благословляла ли небо за то, что оно даровало тебе такия драгоценности? Это наверно. Я могу представить себе всё это и не видавши. У Филиппа же, который был самым безпечным человеком на свете и разбрасывал своё платье и белье на полу своей спальной, в это время карман сюртука был вечно набит бумагами, которые шумели самым смешным образом. Он всегда смотрел на этот драгоценный карман и прикладывал к нему свою большую руку, как-будто оберегал его. В кармане лежали не банковые билеты - вы можете быть уверены в этом; в нем лежали документы, пояснявшие, что насморку мама лучше, что Джонсиз пил чай, Джулия пела, и проч:

Мистер Филипп оставался неделю за неделей, объявляя моей жене, что она совершенный ангел, что держит его так долго. Бёнч писал из Парижа всё более и более восторженные письма об удобствах своей квартиры. Балы были особенно великолепны в эту зиму; там было несколько старых индийских знакомых - словом, они могли составить клуб. Решили, что Бэйнис поедет осмотреть местность. Он поехал. Баронесса С*, самая изящная женщина, угостила его великолепным обедом: генерал был в восторге. Бёнч отдал своих сыновей в знаменитую школу, где они учились всем современным языкам - словом Бэйнисы отправились в Париж не задолго перед тем, как мы воротились в Лондон.

Вы, без сомнения, заметил, как в некоторых нежных обстоятельствах женщины помогают одна другой даже там, где им не следует помогать. Я сказал, что моя жена чувствовала эту нелепую симпатию к молодим людям, о которой мы сейчас только говорили. Когда день отъезда Шарлотты приближался, эта несчастная, заблуждающаяся матрона брала девушку гулять в какие-то уединенные переулки и тихия улицы, и по самому странному стечению обстоятельств большие сапоги Филиппа непременно оставляли свой следы возле маленьких женских ножек. Что скажете вы, когда я сообщу вам, что я сам, отец семейства, когда входил в свой собственный кабинет, был встречен на пороге Еленою, моей старшей дочерью, которая, протянув свои ручки перед стеклянной дверью, в которую я хотел войти, сказала мне:

- Вы не должны туда входить, папа; мама никому не приказала из нас входить туда.

- Почему, позволь спросить?

- Потому, что дядя Филипп и Шарлотта говорят там по секрету и никто не должен мешать им - никто!

Честное слово, не ужасно ли это? Позволю ли я бедному молодому человеку украсть сердце у молодой девушки, у которой нет ни копейки? Буду ли я помогать этой непростительной интриге?

- Сэр, говорит моя жена (мы воспитывались вместе с детства и я признаюсь, что я раза два сумасбродно волочился прежде чем сделался верным супругом) - сэр, говорит она: - когда вы с ума сходили о Бланш и клали письма к поздно, сэр. Она никогда уже не будет любить никого так, как любит его. Проживи она сто лет, она никогда его не забудет. Зачем бедняжечке не быть счастливой немножко, пока она может?

Сквозь большое окно я вижу в маленькой комнате две фигуры у стола. У одной каштановые волосы, у другой рыжие усы.

- Бедняжечки, шепчет моя жена: - они разстаются завтра. Пусть их наговорятся. Я уверена, что она выплачет все свои глаза. Бедная Шарлотта!

Пока моя жена жалела мисс Шарлотту таким патетическим образом и хотела уже прибегнуть к носовому платку, из той комнатки, где влюбленные ворковали, вдруг послышался сначала громкий хохот Филиппа, а потом серебристый смех мисс Шарлоты и эта молодая особа вышла к нам в сад, с круглым личиком вовсё неорошенным слезами, а румяным, свежим и весёлым. Шарлотта приседает передо мною, а моей жене подаёт руку и бросает на неё ласковый взгляд. Оне удаляются, обвившись руками, как виноградная лоза обвивается вокруг окна, хотя которая лоза и которая окно в этом сравнении, я не берусь решить. Оне входят в дверь балкона, проходят через гостиную и, без сомнения, выходят на улицу, а мистер Филипп вдруг высовывает голову из окна верхняго этажа с огромной трубкою во рту. Он не можег "работать" без своей трубки, говорит он, и моя жена верит ему.

Мисс Шарлотта сделала нам опять маленький визит вечером, когда мы были одни; дети легли спать. Душечки! Шарлотта должна пойти поцаловат их. Мистера Филиппа Фирмина не было дома. Она, кажется, вовсе этого не примечала и не сделала ни одного вопроса о нём. Мы были там добры к ней, так ласковы! Забудет ли она когда нибудь нашу доброту? Она была так счастлива - о! так счастлива! Она прежде не была так счастлива. Она будет писать очень часто и Лора будет писать постоянно - будет?

- Да, милое дитя! говорит моя жена.

Потом опять пошли поцелуи, а там ужь пора возвращаться домой. Какой чудный вечер! Луна сияет на пурпуровом небе, а звезды блещут мириадами.

- Прощайте, милая Шартотта; будьте счастливы!

Я схватил её руку. Я почувствовал отеческое желание поцаловать её круглое личико. Её кротость, её безыскусственная весёлость и добродушие заставили нас всех полюбить её.

- Постойте, моя милая! вскричал я с любезностью: - я провожу вас до дома.

Надо было бы вам видеть тогда её белое, круглое личико: какое плачевное выражение разлилось по нём! Она поглядела на мою жену, а мистриссь Дора дёрнула меня за фалду.

- Что это значит, моя милая? спрашиваю а,

- Не выходи в такую ужасную погоду. Ты простудишься, говорит Лира.

- Простужусь, душа моя! говорю я. - Помилуй, в такой чудный вечер...

- О! какой же ты глупый! говорит Лора и начинает смеяться.

А мисс Шарлотта уходить-себе от нас, не говоря более ни слова.

Филипп воротился через полчаса. И знаете ли, я сильно подозреваю, что он ждал за углом. Еслибы это прежде пришло мне в голову, я, конечно, не предложил бы мисс Шарлотте проводить её домой.

Очень рано на следующее утро встала моя жена и истратила, по моему мнению, очень много безполезного времени, хлеба, масла, холодной говядины, горчицы и соли на целую кучу сэндвичей, которые были завёрнуты в "Пэлль-Мэлльскую газету". Эта страсть приготовлять разные закуски на дорогу довольно странна в женщинах, как-будто в гостиницах и на станциях железных дорог не довольно находится съестных припасов. Я отнёс сэндвичи в контору дилижансов, откуда отправлялись наши друзья. Генеральша Бэйнис разсадила всех по местам, указала генералу его место зонтиком и fouette cocher! Прощайте хорошенькая Шарлотта, с вашим нежным личиком, нежным голоском и добрыми глазками! Но позвольте спросить, почему мистер Филипп Фирмин не пришол проститься?

Прежде чем дилижанс тронулся, мальчики Бэйнисы поссорились и подрались, кому сесть наверх, на империал, но кондуктор не пустил мальчиков туда, говоря, что оставшееся место занято одним джентльмэном, которого они должны взять на дороге. Кто же это оказался? За городом этот джентльмэн вскочил на империал; его лёгкая поклажа была уже на дилижансе и эта поклажа принадлежала Филиппу Фирмину. А! вот почему они были там веселы вчера - в день разлуки, потому что они вовсе не разлучались. Клянусь по совести, я во всю мою жизнь не слыхал о подобном неблагоразумии. Да это верная нищета для того и для другого: они умрут с голода!

- Мой милый, генерал знает, сказал, по моему мнению неблагоразумный друг Шарлотты и Филиппа: - мы говорили об этом, и как человек с здравым смыслом, генерал сказал: - молодые и останутся молодыми. Ей-богу, сударыня, когда я женился - я должен бы сказать когда мистрисс Бэйнис приказала мне жениться на ней - у ней не было ничего, а у меня только капитанское жалованье. Живут же люди как-нибудь. Молодому человеку лучше жениться и уберечь себя от праздности и разных бед; а я обещаю вам, что тот, кто женится на моей дочери, получит сокровище. Я люблю этого мальчика ради моего старого друга Филя Рингуда. Я не вижу, чтобы люди с богатыми жонами были счастливее, или чтобы мущины не должны были жениться до-тех-пор, пока они не сделаются старыми подагриками.

Итак Филипп отправился за своей очаровательницей. Бэйнисы позволили этому бедному студенту правоведения ухаживать за их дочерью и провожать их в Париж.

Вскоре после этого, в конце сентября, лондонский пароход в прекрасный солнечный осенний вечер высадил нас у таможни среди густого тумана. Ах, какое возвращение после двухнедельного отсутствия! Какая куча писем лежит в кабинете! Мы весело пьём чай утром при свечах в первые два дня после нашего возвращения, а я имел удовольствие обрезать себе подбородок, потому что слишком темно бриться в девять часов утра.

Моя жена не может быт так нечувствительна, чтобы хохотать и быть весёлой оттого, что со мной случилась беда, которая навремя обезобразила меня? Перед ней лежит письмо, от которого она совершенно в восторге. Когда она особенно довольна чем-нибудь, я могу видеть по её лицу и по особенному одушевлению и ласковости её ко всему семейству. В это утро лицо её сияло. Комната освещалась им, а может быть также и двумя свечами, которые стоят на чайном столе. Дрова в камине трещат, огонь весело пылает.

- Письмо от Шарлотты, папа! кричит одна из девочек.

- Письмо от дяди Филиппа, папа! кричит другая: - и им так нравится Париж, продолжает маленькая вестовщица.

- Вот сэр, не говорила ли я вам? кричит моя жена, подавая мне письмо.

- Мама всегда говорила вам, повторяет ребёнок, важно кивая головкой: - и я не стану удивляться, если он будет очень богат; а вы будете удивляться, мама?

Я не напечатаю письма мисс Шарлотты, потому что она не совсем правильно писала, а в письме было так много помарок, что для меня было ясно, что воспитание её было небрежно; а так-как я очень её люблю, я не желаю поднимать её на смех. А письма мистера Филиппа я напечатать не могу потому, что я не сохранил его. Кчему сохранять письма? Я говорю, что их надо жечь, жечь, жечь. Не нужно сомнений; не нужно упрёков; не нужно вчерашняго дня. Счастлив он быль или несчастен - думать об этом грустно всегда.

В письме Шарлотты заключался подробный рассказ, как Бэйнисы поместились у баронесы С*, где действительно им было очень удобно и дёшево жить. Филипп же поместился в Сен-Жерменском предместьи, в гостиннице Пуссен, которую ему рекомендовали его друзья-художники, в улице этого имени, которое лежит, как вам известно, между Мазариновой библиотекой и Музеем изящных искусств. В прежния времена мой джентльмэн жил роскошно и хлебосольно в английских гостинницах; теперь он очень прилично поместился за тридцать франков в месяц и с пятью или шестью фунтами, как он после безпрестанно говорил, он очень комфортэбельно мог прожит месяц. Я не говорю, мой юный путешественник, чтобы вы ныне могли быть так счастливы. Мы рассказываем то, что было двадцать лет назад, прежде чем локомотивы начали визжать по французским рельсам и когда Луи-Филипп был королём.

Как только мистер Филипп Фирмин разорился, нужно ему было влюбиться. Чтобы не разставаться с возлюбленным предметом, нужно ему было последовать за ним в Париж и бросить занятие юриспруденции на родине, хотя, надо отдать ему справедливость, я думаю он ничего не сделал бы хорошого. Не пробыл он в Париже и двух недель, когда причудливая госпожа Фортуна, которая, повидимому, убежала от него, вдруг улыбнулась ему как бы говоря: "юный джентльмэн, я еще не покончила с тобою".

Не предполагайте будто Филипп вдруг выиграл двадцать тысяч ф. с. в лотерею. Не очень нуждаясь в деньгах, он вдруг получил возможность приобрести некоторую сумму довольно легко.

что он знал французский язык совершенно достаточно для разговора. Филипп, часто бывавший прежде в Париже, помог своим друзьям в двухфранковом ресторане, где он бывал ради экономии, а они потому, что им казался обид не только дёшев, но великолепен и удовлетворителен. Он служил им переводчиком, а потом угостил их в кофейной на бульваре, как говорил Мёгфорд, воротившись в Лондон и рассказывая об этом мне.

Рингуда, все его знают. "Как! это вы, Филипп? сказал его сиятельство, протягивая руку молодому человеку: - приходите ко мне завтракать завтра утром."

Как же это случилось, что лорд Рингуд, у которого инстинкт самосохранения был силён, который, я боюсь, был немножко эгоист и который, как мы слышали, отдал приказание не принимать Филиппа, вдруг передумал и дружелюбно приветствовал молодого человека? Во-первых, Филипп вовсе не безпокоил его сиятельство своими посещениями; во-вторых, случилось, к счастью, в самый день их встречи, его его сиятельство обедать у известного парижского жителя и bon vivant милорда виконта Трима, который был губернатором островов Сого, когда полковник Бэйнис стоял там своим полком. Генерал встретился в церкви с старым вест-индским губернатором; милорд Трим прямо попросил генерала Бэйниса к обеду, где был и лорд Рингуд с другими знатными гостями, которых теперь мы не имеем нужды называть. Уже было говорено, что Филипп Рингуд, брат милорда, и капитан Бэйнис была в молодости короткими друзьями и что полковник умер на рукав капитана. Лорд Рингуд, имевший превосходную память, когда они хотел прибегать к ней, вздумал при этом случае вспомнить генерала Бэйниса и его короткость с своим братом в былые дни. Они разговорились об этих былых днях. Я полагаю, что превосходное вино лорда Трима сделало генерала красноречивее обыкновенного. В разговоре генерал назвал Филиппа и, разгорячившись от вина, осыпал самыми восторженными похвалами своего молодого друга и упомянул, как благородно и бёзкорыстно поступил Филипп с ним. Может быть лорду Рингуду было приятно слышать эти похвалы внуку своего брита; может быть он думал о прежних временах, когда у него было сердце и он любил своего брата. И хотя он, может быть считал Филиппа Фирмина нелепым олухом за то, что он отказался от всяких прав, которые он мог иметь на состояние генерала Бэйниса, по-крайней-мере я не сомневаюсь, что его сиятельство подумал: "невероятно, чтобы этот мальчик просил денег у меня!" Вот почему, когда он воротился в свою гостинницу, после этого обеда и на дворе увидал этого самого Филиппа Фирмина, внука его брата: сердце старого вельможи наполнилось добрым чувством и он пригласил Филиппа к себе.

Я описывал некоторые странности Филиппа; между прочим, в наружности его произошла весьма замечательная перемена вскоре после его разорения. Может ли новый сюртук или жилет доставить удовольствие тому, чья молодость уже прошла? Я скорее думаю, что в человеке средних лет новое платье возбуждает тревожное чувство - не оттого, чтобы оно было узко, хотя и это может быть причиною, но по своему лоску и великолепию. Когда мой покойный друг мистрисс подарила мне изумрудный жилет с золотыми разводами, я тотчас надел его в Ричмонд обедать с нею, но застегнулся так, что наверно в омнибусе никто не видал, какой на мне яркий жилет. Десять лет он составлял главное украшение моего гардероба, и хотя я никогда не осмеивался надеть его во второй раз, я всегда думал с тайным удовольствием, что я обладаю таким сокровищем. Любят ли шестидесятилетния женщины красивые и модные наряды? Но это разсуждение заводит нас слишком далеко. Я желаю заметить факт, нередко случавшийся на моей опытности, что мущины, бывшие большими щоголями, часто и вдруг бросают великолепные костюмы и с большим удовольствием наряжаются в самые поношенные сюртуки и шляпы. Нет, почти все мущины не тщеславны насчот своего костюма. Например, несколько лет назад, мущины щеголяли красивыми ногами. Посмотрите, как решительно все они бросили свои хорошенькие сапожки и носят огромные толстые, безобразные спокойные сапоги!

серебряно-вызолоченный несессер, подаренный ему отцом (за который, правда, доктор позабыл заплатить, предоставив это сыну).

- Это вещь вовсе ненужная, сказал достойный доктор: - но бери её всегда с собою: в деревенском замке она имеет хороший вид на тоалете мущины. Это позирует человека - ты понимаешь. Я знал женщин, приходивших взглянуть на это. Ты может быть скажешь, что это безделица, мой милый, но к чему же пренебрегать какою бы то ни было возможностью на успех в жизни?

Когда в ним случилось несчастье, юный Филипп бросил все эти великолепные сумасбродства. И право, вряд ли человек, более странной наружности, разгуливать по мостовой лондонской или парижской. Он сам часто говорил:

дырах мистрисс Пенденнис, все пуговицы у рубашек оборваны, должно быть у меня дурная прачка.

Когда Сестрица ворвалась в его комнаты в его отсутствие, она говорила, что у ней чуть волосы не встали дыбом, когда она увидала в каком состоянии находился его бедный гардероб. Я полагаю, что мистрисс Брандон положила обманом белья в его комоды. Он этого не знал; он преспокойно носил свои рубашки. Куда девались чудные палевые перчатки прошлого года? Его большие голые руки (которыми он так величественно размахивал) были теперь так смуглы, как у индийца. Он очень нам нравился в дни его великолепия; теперь в его поношеном костюме мы любили его.

Я представляю себе как молодой человек вошол в комнату, где собрались гости его сиятельства. В присутствии знатных и ничтожных Филипп всегда вел себя развязно, и он из числа тех немногих людей, каких мне случилось видеть в жизни, на которых звание не делало никакого впечатления. На этом завтраке были два-три дэнди, которых изумила вольность обращения Филиппа. Он вступил в разговор с знаменитым французским политиком, противоречил ему чрезвычайно энергически на его собственном языке; а когда политик спросил не член ли парламента monsieur, Филипп разразился громким хохотом, от которого чуть не разбились рюмки на столе, и сказал:

- Je suis journaliste, monsieur, à vos ordres!

начали пить его, а Филипп, попробовав свою рюмку, закричал.

- Фи! как это отзывается пробкой!

- Да еще как прескверно! заворчал милорд с одним из своих обычных ругательств: - зачем же никто из вас ничего не сказал? Разве вы любите вино, отзывающееся пробкой?

За этим столом сидели такие любезные гости, которые охотно выпили бы александрийский лист, если бы его сиятельство сказал, что любит его.

- Ваша мать была добрая душа, а отец кланялся как танцмейстер. Вы не похожи на него. Я почти всегда обедаю дома. Приходите когда хотите, Филипп, сказал он.

в Лондон.

- Его брали за руку знатные вельможи, говорил Мёгфорд, а я завербовал его по три гинеи в неделю писать письма в "Пэлль-Мэлльскую газету".

И вот причина радостных и торжественных слов моей жены. "Разве я тебе не говорила?" Филипп стал ногою на лестницу; а кто был способнее его взобраться на вершину? Когда счастье и нежная и любящая девушка ждали его там, не-уже-ли он лишится мужества, не употребив всех усилий, или побоится влезать? У него не было более искренняго доброжелателя как я, не было друзей, которые более любили бы его, хотя многие восхищались им более меня. Но это были женщины по большей части; а женщины становятся так нелепы, несправедливы и пристрастны к тем, кого оне любят, когда те впадают в несчастье, что я удивляюся как мистер Филипп не потерял головы в своей бедности при таких нежных льстецах и обожательницах. Не-уже-ли вы будете ставить ему в вину утешение, которое он извлекал из своего несчастья? Не одно сердце окаменело бы без воспоминаний о прошлых огорчениях, когда глаза, теперь неглядящие, может быть были полны сочувствия, а руки, теперь холодные, были готовы утешать и помогать.