Попался!
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Попался!

САТИРИЧЕСКІЕ ОЧЕРКИ

(ROUNDABOUT PAPERS),

В. М. ТЭККЕРЕЯ.

НОВЫЙ РЯДЪ.

I.

Въ конце (примерно сказать) царствованiя королевы Анны, когда я былъ мальчикомъ въ частной для молодыхъ джентльменовъ приготовительной школе, я помню одного мудраго школьнаго учителя, который однажды ночью приказалъ намъ всемъ отправиться въ маленькiй садъ позади дома и оттуда следовать одинъ за другимъ въ сарай съ садовыми лопатками, или въ курятникъ (я былъ тогда еще маленькимъ существомъ, только что надевшимъ курточку, и потому не могу съ точностью сказать, былъ ли это сарай для лопатокъ, или для куръ), и тамъ каждый изъ насъ долженъ былъ засунуть руку въ мешокъ, который стоялъ на скамейке, а подле него горела свеча. Я тоже засунулъ руку въ этотъ мешокъ и вынулъ ее оттуда совершенно черною. Я вышелъ изъ сарая и присоединился къ другимъ школьнымъ товарищамъ; у всехъ у нихъ руки были тоже черныя.

По причине моего нежнаго возраста, я никакъ не могъ понять, что означала эта ночная экскурсiя, - эта свеча, этотъ курятникъ, этотъ мешокъ сажи. Помню только, что насъ маленькихъ мальчиковъ разбудили отъ глубокаго сна и притащили на эту ордалiю. Изъ курятника мы подходили къ учителю и показывали ему наши ручонки; вымывали ихъ или нетъ, не помню, - всего вероятнее нетъ, - и въ крайнемъ недоуменiи отправлялись обратно въ постели.

Въ тотъ день въ школе что-то было украдено, и мистеръ мудрецъ, нашъ начальникъ, вычитавъ въ какой-то книге самый верный способъ отыскивать вора посредствомъ мешка, наполненнаго сажей (отъ котораго преступникъ долженъ былъ отскочить, не прикоснувшись къ саже), подвергнулъ этому испытанiю всехъ мальчиковъ. Богу одному известно, какую вещь украли тогда и кто ее укралъ. Мы все, какъ я уже сказалъ, представили учителю черныя ручонки и воръ на этотъ разъ не попался.

Желалъ бы я знать, живъ ли этотъ негодяй въ настоящее время, а если живъ, то онъ долженъ быть истый негодяй, убеленный сединами лицемеръ, которому старый школьный товарищъ посылаетъ низкiй поклонъ, замечая мимоходомъ, какое ужасное место была эта частная школа! вечно холодная, съ дурными обедами, съ гомеопатическими завтраками, съ страшными розгами! Живъ ли ты, спрашиваю, безъименный повеса, которому удалось въ тотъ день увернуться отъ улики? После того, я полагаю, ты, старый грешникъ, часто увертывался. О, мой милый, какое счастье для тебя и для меня, что мы не попадались въ нашихъ проказахъ, и наши спины ускользнули отъ нашего учителя и его камышевки!

Сделайте милость, не говорите мне о моей мизантропiи. Добрый мой другъ, Медоточивыя Уста, во первыхъ, потрудитесь сказать: ходите ли вы въ церковь? Во вторыхъ, бывая въ церкви или не бывая, сознаете ли вы себя нечестивымъ грешникомъ? и сознавая это, убеждены ли въ томъ, или нетъ? Не следуетъ ли васъ подвергнуть исправительнымъ мерамъ, и неужели вы не чувствуете признательности за то, что васъ отпустили безъ наказанiя? Еще разъ скажу, какое блаженство, что мы не все попались!

Представьте себе, что все провинившiеся въ чемъ нибудь попадись и ихъ всехъ наказываютъ. Вообразите себе, что всехъ мальчиковъ во всехъ школахъ секутъ розгами, а за ними учителей и наконецъ начальника школы, назовемъ его хоть докторомъ Вэдфордомъ. Вообразите себе, что генерлзъ-гевальдигера, после наказанiя всей армiи, самого привязываютъ къ столбу. После наказанiй молодыхъ студентовъ за дурныя сочиненiя, представьте себе, что наказываютъ и самого доктора Линкользина за некоторые промахи въ его Essay and Review. После того, какъ священникъ прокричалъ свое peccavi, положимъ, что мы приподнимаемъ какого нибудь епископа и отпускаемъ ему пару дюжинъ (я уже вижу, что милордъ епископъ Double Глостерскiй чувствуетъ себя на своей высокопочтеннейшей скамье весьма не спокойно). Разделавшись съ епископомъ, что мы скажемъ министру, который назначилъ его? Милордъ Синкварденъ, хотя и прискорбно подвергать телесному наказанiю мальчика вашихъ летъ, - но... Siste tandem, сarnifex! Такая бойня - слишкомъ ужасна. Рука опускается и теряетъ силу отъ одного страха при мысли о количестве розмаховъ розги и ударовъ, которые она должна нанести. Я душевно радъ, что мы не все попадаемся, и въ то же время протестую, что намъ не воздаютъ следующаго за наши заслуги.

Представить себе, что все мужчины попались и всехъ ихъ наказываютъ - дело дрянь; но каково себе вообразить, что попались все женщины общественнаго круга, въ которомъ вы и я имеемъ честь обращаться. Не милость ли Неба, что многiя изъ этихъ прекрасныхъ преступницъ остаются необличенными и ненаказанными? Вотъ, напримеръ, мистриссъ Лонгбоу: она вечно обманываетъ и пускаетъ ядовитыя стрелы; встретившись съ ней, ведь вы не назовете ее лгуньей, обманщицей, не обвините ее въ злодеянiи? Мистриссъ Пэйнтеръ, напримеръ, слыветъ за респектабельную женщину, за образецъ для всехъ женщинъ, и было бы совершенно безполезно говорить о томъ, что вы знаете о ней объ ея проделкахъ. А Дiана Хонтеръ, какая ведь гордая, недоступная, а между темъ намъ известны исторiйки о ней, которыя далеко не назидательны. Я опять-таки скажу, слава Богу, что дурные люди не все попадаются. Вы вероятно не захотите, чтобы дети ваши узнали исторiю той лэди въ соседней съ вами ложе, которая такъ хороша, и которой все такъ восхищаются? О Боже! что за жизнь была бы, если бы мы все попадались и если бы насъ наказывали за все наши проступки! Но попадись въ чемъ нибудъ безсменный Джакъ Кэтчь (палачь), кто бы его повесилъ?

Говорятъ, что убiйства всегда открываются. Вздоръ! Я слышалъ отъ авторитета, вполне заслуживающаго доверiе, что есть десятки сотенъ убiйствъ, о которыхъ никто ничего ее знаетъ. Этотъ страшный человекъ упоминалъ о несколькихъ способахъ убiйства, которые, по его словамъ, весьма обыкновенны и едвали могутъ быть когда нибудь открыты. Напримеръ, человекъ приходить домой къ своей жене и... но я останавливаюсь; я знаю, что Cornhill Magazine имеетъ огромное число подписчиковъ. Сотни и сотой тысячъ, - да почему не сказать съ разу миллiонъ? - ну такъ скажемъ, миллiонъ читаетъ его. И между этимъ-то несчетнымъ числомъ читателей, я пожалуй научилъ бы какое нибудь чудовище, какимъ образомъ отделаться отъ жены своей и не попасться, или какого нибудь демона-женщину, - какимъ образомъ уничтожитъ своего милаго мужа. Поэтому я не сообщу такого легкаго и простаго способа убiйства, переданнаго мне самой почтенной особой въ конфиденцiальномъ разговоре. Ну что, если бы какой нибудь благодушный читатель вздумалъ испытать этотъ простой и легкiй рецептъ, - мне кажется; даже самый верный, - сталъ бы потомъ сокрушаться, попался бы и наконецъ его бы повесили? Неужели я простилъ бы себе за то, что сделался орудiемъ гибели одного изъ нашихъ многоуважаемыхъ подписчиковъ? Рецептъ, о которомъ я говорю, или вернее, о которомъ я будетъ похороненъ въ этой груди. Я ведь все-таки гуманный человекъ. Я не принадлежу къ числу Синихъ Бородъ, не приду къ жене своей и не скажу ей: "Душа моя! я уезжаю на несколько дней въ Брайтонъ, вотъ тебе все ключи отъ дома. Ты можешь открывать все двери и кабинеты, за исключенiемъ одной, въ конце дубовой комнаты противъ камина, съ маленькимъ бронзовымъ Шекспиромъ на каминной полке". - Я не скажу этого женщине, даже если бы и хотелъ отделаться отъ нея, - не скажу потому, что после такого предостереженiя она непременно пойдетъ въ кабинетъ. Вовсе ничего не скажу о кабинете. Я спокойно держу ключъ въ кармане, и такимъ образомъ охраняю отъ неизбежной гибели существо, которое люблю, но которое, какъ мне известно, имеетъ много слабостей. Вы, милый ангелъ, вздергиваете вашу головку, топаете о полъ вашей маленькой ножкой, стучите по столу вашими розовыми пальчиками и восклицаете: "О насмешникъ! Ты не знаешь глубины женскаго сердца, высокаго пренебреженiя. Во всякому обману, - совершеннаго отсутствiя въ нашемъ поле пошлаго любопытства, иначе ты никогда, никогда не позволилъ бы себе. Писать пасквили". - "Ахъ, Делiя! милая, прелестная Делiя! - Это ведь потому, что, мне кажется, я кое-что знаю о тебе (не все, - моей мрачной жизни, радость моего темничнаго существованiя, - я это делаю, зная кое-что о тебе, а потому решился ни слова во Говоритъ о моемъ потаенномъ кабинете и держать ключъ отъ него въ моемъ кармане". Значитъ вы увозите ключъ отъ того кабинета ключъ отъ дома. Вы запираете Делiю. Вы охраняете ее отъ непрiятностей, и конечно такимъ образомъ она никогда не попадется.

А между темъ, по какимъ-то страннымъ обстоятельствамъ и стеченiю обстоятельствъ, мы попадаемся почти каждый день! Вы, вероятно, помните странную исторiю объ аббате Какатусъ, который разсказывалъ за ужиномъ, что самая первая исповедь была принесена ему убiйцей... Вдругъ, совершенно неожиданно, къ тому же ужину является маркизъ de-Croquemitaine. Palsambleu abbé! восклицаетъ блистательный маркизъ, взявъ изъ табакерки щепотку табаку: и вы здесь Джентльмены и лэди! Позвольте сообщить вамъ, что я былъ у мосье аббата первымъ кающимся грешникомъ, и поведалъ ему грехъ, который, могу васъ уверить, изумилъ его!

Извольте видеть, какъ странно и даже смешно обнаруживаются иногда самыя сокровенныя вещи! Вотъ вамъ еще другой примеръ. Въ одинъ прекрасный день я писалъ въ этихъ Очеркахъ, въ этихъ Roundabout Papers, о некоемъ человеке, котораго я въ шутку назвалъ Багсомъ и который поносилъ меня передъ моими друзьями, о чемъ последнiе, само собою разумеется, не замедлили мне сообщить! Вскоре после выпуска въ светъ этого очерка, другой прiятель, назовемъ его Саксъ, свирепо посмотрелъ на меня, и прошелъ мимо, не сказавъ ни слова, въ то время, когда я въ самомъ прiятномъ настроенiя духа сиделъ въ клубе. Колкое словцо. Ссора. Саксъ вообразилъ, что я прошелся въ очерке на его счетъ, между темъ какъ, клянусь совестью и честью, я вовсе не имелъ его и въ помышленiи, и направлялъ мою мораль совсемъ на другаго человека. Но по этому негодованiю, по этой преступной совести Сакса, заговорившей въ его душе, неужели вы не можете заключить, что онъ тоже поносилъ меня? Онъ призналъ себя виновнымъ, хотя никто его не обвинялъ. Онъ трепеталъ всемъ теломъ, въ то время, когда никто не думалъ дотронуться до него пальцемъ. Не успелъ я излить своей желчи, какъ прiятель мой уже окунулся въ нее! Ничего, Саксъ, - ты попался; - но поверь, мой другъ, я не питаю къ тебе ни малейшей злобы.

А все-таки попасться, я знаю по собственному опыту, должно было чрезвычайно досадно, и какъ нельзя более убiйственно для внутренняго тщеславiя. Положимъ, примерно сказать, я трусъ. Съ огромными усами, громкимъ разговоромъ, обилiемъ брани и громадной тростью я ни подъ какимъ видомъ не прослыву за храбреца. Я страшно ругаюсь съ извощиками и женщинами, размахиваю своей дубиной и быть можетъ сшибу ею съ ногъ маленькаго человека или двухъ; храбрюсь передъ куклами, которыхъ убиваю на повалъ въ галлерее для стрельбы, и прiобретаю между своими друзьями по усамъ громкое названiе огнееда, который не страшится ни мужчины, ни дракона. О Боже! Ну что, если какой нибудь отчаянный сорванецъ налетитъ за меня и откатаетъ камышевкой въ улице Сентъ-Джемсъ, когда все головы моихъ прiятелей высунуты изъ оконъ Сентъ-Джемскаго клуба и любуются этой сценою? Пропала навсегда моя репутацiя! Вотъ оно и вышло на деле, какъ я не страшусь мужчины. Всякiй повеса можетъ дать мне щелчка по носу, да еще встать на стулъ, чтобы щелчекъ пришелся вернее. Попался, попался! Впрочемъ, еще въ дни моего торжества, когда люди боялись меня, когда моя искусственная храбрость наводила на нихъ ужасъ, я зналъ, что я страшный трусъ и рано или поздно, но непременно попадусь.

глазъ и изъ глазъ своихъ прихожанъ. Онъ думаетъ про себя: я ни более, ни менее, какъ плутъ и обманщикъ, которому данъ даръ красно и много говорить. Долговые мои счеты неоплачены. Я завлекъ многихъ женщинъ, на которыхъ обещался жениться. Я даже не знаю, верую ли самъ въ то, что проповедую, - мало того, я выкралъ самую проповедь, надъ которой такъ сильно рыдалъ. - Неужели я еще не попался? - говоритъ онъ, склоняя голову на подушку, положенную на окраине кафедры.

А ваши писатели, поэты, историки, романисты и т. д, и т. д? Журналъ "Маякъ" говоритъ, что "произведенiе Джонса принадлежитъ къ числу первоклассныхъ". Журналъ "Лампа" объявляетъ, что "трагедiи Джона превосходитъ все появлявшееся въ этомъ роде по настоящее время". Журналъ "Комета" утверждаетъ, что Бiографiя Гуди Тушузъ служитъ въ своемъ роде благороднымъ и вековечнымъ монументомъ славы этой удивительной англичанки", и такъ далее. Между темъ Джонсъ знаетъ, что онъ далъ въ долгъ пять фунтовъ стерлинговъ критику журнала "Маякъ", что издатель его сочиненiй въ половинной доле съ издателемъ журнала "Лампа", - и что редакторъ журнала "Комета" безпрестанно у него обедаетъ. Это все очень хорошо. Джонсъ становятся безсмертнымъ, пока не попадется; а тогда - потухаетъ светильникъ и, безсмертный умираетъ и зарывается въ могилу. Мысль (dies irae!) бытъ обнаруженнымъ должна тревожить и приводить въ унынiе многихъ, даже въ то время, когда трубы громко трубятъ о ихъ торжестве. Броунъ, занимающiй место выше, чемъ заслуживаетъ, дрожитъ передъ Смитомъ, который сорвалъ съ него маску. - Къ чему служить этотъ хоръ критиковъ, воспевающихъ: браво? - къ чему - рукоплесканiя и бросанiе букетовъ? Броунъ знаетъ, что Смитъ его поймалъ. - Трубите трубы! развевайтесь знамена! Кричите ура безсмертному Броуну! - "Все это прекрасно, думаетъ Броунъ, раскланиваясь на все стороны и улыбаясь положивъ руку на сердце: - но вотъ стоятъ Смитъ у окна; онъ ". - Странное бываетъ ощущенiе, когда сидишь подле человека, который васъ обличилъ, или, vice versa, подле человека, котораго вы сами обличили. Вамъ говорятъ: а его талантъ? - Вздоръ! А его добродетель? Мы знаемъ маленькую исторiю о его добродетели, и ему известно, что мы знаемъ ее. Улыбаясь нашему другу Робинсону, кланяясь ему, разговаривая съ нимъ, мы въ тоже время припоминаемъ его проделки; мы оба надуваемъ другъ друга. Робинсонъ славный малый - не правда ли? - Да; а помните, какъ онъ поступилъ съ Хиксомъ? - Любезный, обходительный человекъ, - не такъ ли? - Въ самомъ деле! - а помните вы маленькую исторiйку о подбитомъ глазе мистриссъ Робинсонъ? Какимъ образомъ люди могутъ работать, говорить, улыбаться, ложиться спать и засыпать, будучи преследуемы страхомъ попасться! Бардодьфъ, ограбившiй церковь, и Нимъ, укравшiй кошелекъ, отправляются въ свои обычные притоны и курятъ трубки съ своими товарищами. Является сыщикъ мистеръ Булзай и говоритъ: - а, Бардольфъ! мне нужно тебя по известному тебе делу! - Мастеръ Бардольоъ выколачиваетъ золу изъ трубки, кладетъ свои руки въ маленькiе стальные обшлага и безпрекословно удаляется. Онъ попался. Онъ долженъ идти. - Прощайте, Доллъ Тэршитъ! До свиданiя, мистриссъ Квикли! - Прочiе джентльмены и лэди de la société глядятъ на удаляющихся друзей и обмениваются съ ними безмолвными adieu! Придетъ время, когда и эти джентльмены и эти лэди попадутся въ свою очередь.

Оне нисколько не сомневаются въ вашихъ достоинствахъ, но допытываются узнать ихъ и взвесить. Положите этотъ очеркъ, благосклонный мой другъ и читатель, идите въ гостиную, отпустите тамъ какой нибудь обветшалый каламбуръ, и я держу пари на шесть пенсовъ, что все оне начнутъ смеяться. Отправляйтесь въ домъ Броуна, объявите мистриссъ Броунъ и молоденькимъ барышнямъ свое мненiе о немъ, и вы увидите, какъ радушно васъ примутъ! Точно также, позвольте ему придти въ вашъ домъ, сказать вашей той степени, въ какой вы действительно заслуживаете? Если такъ, мой другъ, то вы будете жить въ скучномъ доме и огонь въ вашемъ камине всегда будетъ холоденъ. Знаете ли вы, что окружающiе васъ смотрятъ на ваше обыкновенное лицо, какъ на лицо одаренное чарующей силой, съ ореоломъ любви вокругъ него? Ужь не думаете ли, что вы действительно таковы, какимъ кажетесь имъ? Ничуть не бывало, мой другъ. Оставьте эту чудовищную фантазiю и будьте благодарны, что вы еще не попались имъ!