Летописи молодого пива.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Летописи молодого пива. (старая орфография)

III.
ЛЕТОПИСИ МОЛОДОГО ПИВА.

Недавно за одним банкетом я имел счастие сидеть подле доктора Подиматезиса, который знает все и который в то время, когда подали лафит, произнес старую поговорку ворчливого оксфордского Дона: "всякий лафит хотел бы быть портвейном". Выпив с особенным аппетитом стакан-другой, я подумал: вот, мистер Roundabout, отличная тема для одной из ваших проповедей. Применимте, братия, к человеческой расе , что было сказано здесь о португальских и гасконских виноградниках, и мы без всякого затруднения увидим, как многие лафиты сильно желают сделаться портвейнами, как многие из наших знакомых мужчин и женщин, да наконец и мы сами, будучи аквитанцами, старались придать себе вид лузитянцев; как сильно желаем мы сделаться и прослыть более сильными, более храбрыми, более красивыми и достойными, чем есть на самом деле.

собственно его или его ближняго, чрезвычайно трудно сказать, до какого предела это самолюбие переступает границы добродетели и становятся тщеславием, притворством и самонадеянностию. Скажем, вы бедный человек, смело смотрите в лицо превратности Фортуны и носите самоуверенный вид. Ваш кошелек весьма тощ, но вы пенни не должны ни кому; ваши средства скудны, но на вашей жене весьма приличное платье; ваш старый фрак прекрасно вычищен; ваши дети в хорошей школе; вы никому не жалуетесь на свою судьбу, ни у кого не просите милости, не раболепствуете перед соседями потому собственно, что они стоять выше вас в обществе, или (самое худшее, самое низкое и самое обыкновенное преступление) не завидуете их лучшему счастию.

По всем внешним признакам вы живете также хорошо, как и ваши соседи, доход которых втрое больше вашего. Правда, в этом случае может быть небольшая смесь притворства в вашей жизни и поведении. Вы, конечно, принимаете на себя улыбающееся лицо, в то время как Фортуна безжалостно гнетет вас. Ваша жена и дочери такия парадные на вечерах, целый день дома кроят, шьют, починивают, лишь бы только свести концы с концами жизненных расчетов. При случае вы подаете приятелю бутылочку вина, а сами довольствуетесь рюмкой виски с водой. Вы избегаете кэбов, говоря, что вы лучше всего любите возвращаться домой после обеда пешком (а вы сами знаете, мой добрый друг, что это ложь).

Я совершенно согласен с вами, что в этот образ жизни необходимо должна входить, хотя маленькая частица лицемерства, что этот лафит тяжел, как говорится, но ваше желание обратиться в портвейн - любезно и простительно, даже может быть почетно; и если бы в мире не было других лицемерств, кроме ваших, то, право, мы были бы самые достойные люди; проповедники, моралисты, сатиристы придержали бы свои языки и принялись бы за какое нибудь другое ремесло, чтобы иметь средства к жизни. Но вы знаете, что переступите тот предел добродетели и скромности, в область, где начинается обман и тщеславие, где моралист ловить вас и делает вас темою своих поучений. Например в одном романе упоминается о моем приятеле мистере Тальботе Туисдене, - человеке, которого, как известно вам и мне, можно сравнить с самым обыкновенным красным столовым вином, а он, между тем, непременно хочет показать из себя отличный портвейн двадцатых годов. В нашей Британии есть сотни подобных людей; они вечно стараются надуться свыше своей натуральной величины, делать напряжения свыше натуральной своей силы, - шагать шире натурального шага. Поройтесь, поищите в карманах ваших жилетов, дорогие мои братья, - то есть, в ваших сердцах, - хоть каких качеств, свойственных обыкновенному красному вину, желали бы вы отделаться и в замен прослыть за превосходный портвейн? А почему же не вы сами, мистер Причар (проповедник)! спрашивает конгрегация. Возлюбленные мои, - ни здесь, на этой кафедре, ни вне её, я не стараюсь показывать себя больше, умнее или лучше каждого из вас. Еще недавно, какой-то рецензент провозгласил, что я заявляю большие претензии за титул философа. - Я - философ! Я заявляю претензии! - Дорогой мой субботний друг, а что вы скажете про себя? Не вы ли сами учите всех и всему? не вы ли наказываете дурных мальчиков, если они не выучат того, что вы им задали? Вы преподаете Политику лорду Джону и мистеру Гладстону. Вы учите поэтов - как должно писать, живописцев - как рисовать, джентльменов - хорошим манерам, и танцовщиц - делать пируэты. Не мало был я изумлен в недавнее время примерам скромности нашего субботняго друга, который показал себя более афинянином, чем сами афиняне; он взял греческую книгу, написанную греком, сел за письменный стол и пресерьезно показал, как греческий джентльмен должен писать на своем природном языке.

всегда de bon coeur тем, кому угодно было посидеть в моей tonnelle и за рюмкой вина с полчаса побеседовать. Это, мой друг, не ваш горячий портвейн. Я знаю, везде можно найти влагу несравненно лучше и крепче. Некоторые называют его кислым, - другие говорят, что оно жидко, третьи находят в нем совершенное отсутствие букета. Это может быть справедливо, а может быть и нет. Бывают ведь хорошие и дурные годы; годы, которые удивляют всякого, - годы, в которые сбор винограда бывает небольшой и плохой, богатый и обильный. Но если мое вино не чистое, не неподдельное, - это еще ничего не значит; нечего безпокоиться и пить его. Я даже не говорю, что желал бы быть портвейном, если бы я мог, - зная, что портвейн (под этим названием я подразумеваю более крепкую, более темную и более густую влагу, нежели влага, доставляемая моим виноградником) не всем проходится по вкусу, не всякая голова легко его выносит. Согласитесь же, дорогая братия, что вы и я смело можем считать себя очень скромными людьми; а будучи такими, почему же нам не доказывать, сколько притворства скрывается в наших ближних и как многие из них желали бы быть портвейном, если бы могли.

Неужели вам никогда не случалось видеть маленького человечка, из коллегии, между большими людьми, где он разыгрывал роль молодого человека модного света? Он возвращается в свою общую комнату с нежными воспоминаниями о замке Эрмайн или Стробери-Холл. Он пишет графине, что лорд Лоллипуп поправляется и что несчастный случай, повстречавшийся с ним в драке с пьяным лодочником, выказал только его неустрашимость и нисколько не обезобразил носа милорда. Лондонский портной неоцененного лорда Лоллипупа доставляет ему платье; отправляясь посмотреть гончих, он повязывает галстух à la mouve или Magenta. Любовь к фэшенабельным людям составляет слабость, - не говорю, что всех, во некоторых наставников. Увидев однажды в Корнгилле итонского наставника, который внушил нам эту идею, мы не могли понять чистоты намерений, деликатности и утонченности джентильных семейств, которые посылают сыновей своих в Итон. О, суб-учитель, mon-ami! Старик Сам Джонсон, бывший суб-учителем в ранних годах своей жилки, тоже немного придерживался этой слабости. Если бы Гольдсмит постучался к нему часа в три поутру и предложил бы прокатиться в Гринвич на лодке, - неужели онн сказал бы: - "а, мой друг, - ты отправляешься беситься? - и я с тобой!" - и потом пошел бы одеваться? Скорее, мне кажется, он спустил бы бедного Гольдсмитта кубарем с лестницы. Ему наверное желательно было бы быть портвейном. Но у нас неть этого желания. Наше мнение о португальском винограде уже известию. Он ростет высоко, - притом же очень кисел, так что мы не погонимся за виноградом подобного рода.

"Я ходил с мистером Фоксом"... этот анекдот приводится очень кстати насчет винограда... "Я ходил с мистером Фоксом по Лувру, говорить Бенджемин Вест {Benjamin West - известный английский живописец, бывший в начале текущого столетия президентом королевской академии художеств, преемником Джосуа Рейнольдса. } (заимствуем это из одной газеты, только что мною прочитанной), и заметил, что большинство публики оборачивалось посмотреть на меня. Это показывает уважение французов к изящным искусствам". Вот вам пример посредственного лафита, воображавшого себя самым крепком портвейном. Немного найдется примеров уверенности такой глубокой, такой простой, до такой степени удовлетворяющей самолюбию. Я встречал многих, которые хотели бы быть портвейном; но немногих с гасконским свойством, которые безусловно считали себя чистейшим портвейном. Георг III верил в портвейн Веста и находил, что достоинство портвейна Рейиольдса было черезчур преувеличено. В Филадельфии я смотрел на картины Веста с восторгом и благоговением. О, прикройся, стыдливая слава, прикрой себе голову своим старым спальным колпаком. О безсмертие! неужели этим самым изображается твой конец? Читал ли кто нибудь из вас, дорогие мои братья, стихотворения Блэкмора, или эпическия поэмы Баур-Лормиана, или Генриаду, или... чтобы вам сказать... Поллока - Течение времени?наши портвейны, которые если не безсмертны, то во всяком случае должны просуществовать лет пятьдесят, даже лет сто, - о, мои добрые сэры, неужели вы думаете, что они могут поместиться в очень небольшом погребе?

И опять эти бедные люди, обращенные в медь, поставленные на пьедесталы, наводящие страх на Трафальгарский сквер и его окрестности, - разве вы не думаете, что многие из них, - не говоря даже о смешном их выполнении, - представляют собою смешные фигуры, и что мы всеми силами стараемся показать портвейном наш квасной патриотизм и жиденький талант? Одного, ну пожалуй хоть и двух герцогов Веллингтонов, было бы совершенно достаточно. Несколько лет тому назад один известный и остроумный французский критик находился в Лондоне, и я гулял с ним по улицам. Стыдно сказать, что я сообщил ему (в полной надежде, что он намерен писать статьи о нравах и обычаях нашей страны), что все статуи, которые он видел, представляли герцога веллингтонского. Это чей монумент напротив арки Апсли-хауза? {Apsley House дворец близь Гайд-Парка, - бывшая резиденции герцога Веллигтона.} Герцога в плаще, треугольной шляпе, верхом на коне. А это чей, - позади Апсли-хауза, в воздушном костюме с фиговым листком? тоже герцога. А на улице Кокспор? герцога в парике с косичкой, и т. д. Я показал ему целую армию герцогов. Есть много бронзовых героев, которые спустя несколько лет кажутся чрезвычайно глупыми, неуклюжими, не на месте поставленными. Например, те три гренадера в Полл-Молле {Монумент в память осады Севастополя. }, которые поставлены всего только несколько месяцев, неужели вам не жалко смотреть на этих несчастных воинов, осужденных вечно стоять с нахмуренными и свирепыми лицами; - неужели вы не пожелали бы, чтобы они сошли с пьедестала и отправились в казармы? Что они сражались весьма храбро, это не подлежит ни малейшему сомнению, но точно также храбро сражались и русские, и французы; полковник Джонс 99 полка также храбро дрался, как и полковник Броун 100 полка, - и я опять таки повторяю, что обыкновенное столовое вино не должно выдавать себя за портвейн, и что честное обыкновенное вино покраснело было от такого самохвальства. Я уверен, что если бы вы обратились к герцогу Иоркскому, поставленному на колонне между двумя клубами, и спросили бы его высочество, следовало ли ему оставаться там, он наверное сказал бы - нет. Храброму, достойному человеку, не хвастуну, не фанфарону, было бы прискорбно увидеть себя посаженным на такую героическую жордочку. Лорд Джордж Бентинк, находясь в середине фамильного парка, в Кавендиш-сквере, может еще воображать, что он имеет право оставаться на своем месте. Но взгляните на Вильяма Комберлэнда, с нахлобученной на глаза шляпой, скачущого позади лорда Джорджа на своем коне, с римским носом, - поверьте, он охотно бы слез с этого коня, если бы получил позволение. Он, как вам известно, никогда не колебался перед пустяками; это был весьма честный, почтенный, всегда говоривший правду воин; и что касается до героического почета, я готов держать пари на дюжину старого портвейна против бутылки частого и здорового Бордо, по 18 шиллингов за дюжину (включая и бутылки), что у него и на уме не было требовать такого нелепого отличия. Я слышал, что в Дублине намереваются поставить статью Томасу Муру. Ужь и его не посадят ли верхом? Некоторые люди должны пользоваться этой славой лет шестьдесят; а других бронзовых джентльменов следовало бы через несколько лет снова опускать в плавильную печь, откуда вышли бы новые джентльмены. Недавно я видел в Эдинбурге колонну Мельвиля; ну скажите, добрые и честные люди, - не чувствуете ли вы себя как-то неловко, проходя мимо этой колонны? Кто такой должен стоять на этих почетных местах? Неужели это тот самый человек, которого шотландцы чтут с особенным восторгом? Я должен откровенно признаться, что в северной Британии существует наклонность чрезмерно высоко ценить своих героев. Шотландский эль очень хорош и крепок, но нисколько не крепче всякого другого пива в мире, хотя некоторые шотландские патриоты утверждают противное. Во время войны, когда какой нибудь здоровый Санди Санкюлот возвращается из Индии или Крыма, сколько восторженных криков, поздравлений, самопрославлений раздается вокруг него! Послушав после обеда Макоратора, вы бы подумали, что шотландцы выиграли все сражения, перебили всех русских, всех мятежников индийцев, словом, наделали, Бог весть, какие чудеса. В Купар-Файфе есть маленькая гостинница, называемая "Ватерлооская битва", и как вы думаете, что изображено на её вывеске? широкоплечий шотландец, размахивающий обнаженным мечем! Да, да, дорогой Мак, вы человек умный, вы добрый, вы красивый, вы храбрый, вы богатый и проч., но таков же точно и Джонс за пределами вашей страны. Шотландская лососина хороша, но в море есть рыбы насколько её не хуже. Однажды я слышал, как один шотландец читал в Лондоне лекции о поэзии. Само собою разумеется, что пьесы, которые он выбрал, были преимущественно из шотландских авторов о что Вальтер Скотт был его любимым поэтом. Я шепнул моему соседу, тоже шотландцу (мимоходом сказать, слушатели были почти все шотландцы): "Профессор сказал, что лучший поэт был шотландец; готов держать пари, он скажет, что худший поэт был тоже шотландец". И, действительно, оказалось, что самый худший поэт был северный британец.

Говоря о хвастовстве, я не могу забыть одной могущественной республики, нет, двух могущественных республик, где народ страшно как любит выдавать обыкновенное красное вино за старый портвейн. Я очень рад, ради моего доброго друга, что в Соединенных и, надеюсь, в Конфедеральных Штатах существует обширная и влиятельная партия, которая верит, что кататбское вино несравненно лучше самого лучшого шампанского. Против известного старого Белого Дома в Вашингтоне, о котором я всегда с признательностью вспоминаю, американцы поставили конную статую генерала Джексона, работы американского артиста-самоучки, обладавшого довольно замечательным гением и искусством. Однажды на вечере какой-то член конгресса отвел меня в угол комнаты и спросил: не есть ли это, по моему мнению, лучшая конная статуя в мире? Как должен был поступить я с таким прямым вопросом, предложенным в углу комнаты? Я должен был ответить, и отвечал, что, по моему мнению, ее нельзя назвать лучшею в мире. - Послушайте, сэр, говорит член конгресса: вы не должны забывать, что мистер М... до этого произведения никогда не видел статуй! Я заметил, что мистеру М... не было бы хуже от того, если бы он посмотрел на другия статуи. Надобно сказать, ни один человек не сознался бы так охотно в своих недостатках, и не стал бы так скромно отзываться о своих достоинствах, как этот самый скульптор, с которым я впоследствии встретился. Но, о Боже! на другой день какая очаровательная появилась статья в Вашингтонских газетах о дерзкой критике и оскорбительном тоне англичанина, с которым он отзывался о гениальных людях и произведениях в Америке! "Да что такое сам-то этот человек, кто и пр. и пр." Вашингтонский автор разгневался, потому что я не хотел принять этого американского красного вина за лучший портвейн в мире. О Боже, Боже! В настоящее время идет вражда не из-за вина, но из-за крови, и кто в состоянии предсказать её конец?

не питаю ли я злобы к кому нибудь из них? Правда, супруга Бонгийского депутата перестала приглашать меня и мистрисс Roundabout на свой вечера. Теперь значит самая лучшая пора отомстить ему. Я скажу, что его всегда черезчур превозносили и что теперь он падает плачевным образом даже с того пьедестала, на который был поставлен. Я поставлю против него депутата от Сюк-Поджиса, и докажу, что блестящий молодой Эйлингтонский депутат заслуживает большого внимания, чем тот и другой. Не нахожусь ли я под влиянием какой нибудь личной литературной злобы? Разумеется нет. С литераторами этого не бывает. Иначе, каким бы образом я мог отделать здесь какого нибудь соперника, скорчить гримасу над его произведениями и доказать, что его портвейн ни больше, ни меньше, как дрянное красное вино! О пустяки, мой друг! Зачем такая щекотливость? А пощадят ли времена я ратовал не без славы, но теперь вместе с летами я становлюсь миролюбивее. А если у меня и есть литературный враг, то по всей вероятности он в непродолжительном времени напишет книгу, тогда мое любимое Обозрение напустится на нее и отделает его как следует.

Братии, эти проповеди у меня нарочно составляются короче; я того мнения о моей конгрегации, которое заставляет меня думать, что еслибы я черезчур распространялся, то мои слушатели стали бы зевать, стучать ногами, производить шум и даже разошлись бы без всякой церемонии, между тем как на эту тему я мог бы проговорить несколько часов. Какое множество мужчин, какое множество женщин, мои дорогие, выдают свое обыкновенное вино за портвейн, легкое пиво - за крепкое! В литературе, в политике, в армии, во флоте, в церкви, в суде, словом, в целом мире, какое выделывается огромное количество дешевой влаги, чтобы заменить ею лучшие сорта! Спросите у Сержанта Роуланда его мнение об Оливере, Q. С? "Обыкновенное вино, мой добрый друг, весьма обыкновенное, хотя на нем и проклеен ярлычек с надписью портвейн!" Спросите мнение Оливера о Роуланде и он ответит вам: не было еще человека, которого бы свет и он сам ставили так высоко. Спросите мнение Туидльдумски о сценических достоинствах Туидльдиштейна, и он скажет там: "Это шарлатан, мой добрый сэр! невежда, даю вам честное слово! позор для оперы! медведь танцует лучше его!" Спросите Паддингтона и Букмистера, этих двух записных поклонников моды, что они думают друг о друге? Оба они замечательное обыкновенное вино. Вы и я помним очень хорошо то время, когда они считались весьма слабеньким винцом, а теперь посмотрите, как высоко стали они, и какими сделались сильными? Что вы скажете о проповедях Томкинса? Обыкновенные, весьма обыкновенные, хотя им и желательно прослыть за отличные. А что скажете на счет исторических произведений Хопкинса? на счет поэзии Помкинса? То же самое - обыкновенные, жиденькия, слабенькия, черезчур разхваленные, и т. д. и т. д. Разобрав таким образом мужчин, разве нельзя сказать того же самого о женщинах? Разве оне не заявляют нелепых претензий? Разве оне не позволяют себе заноситься?