Записки о семидневном празднике.
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Записки о семидневном празднике.

VII.
ЗАПИСКИ О СЕМИДНЕВНОМЪ ПРАЗДНИКЕ.

Большая часть изъ насъ любитъ разсказывать сказки въ своихъ семействахъ. Жена и дети въ сотый разъ смеются надъ однимъ и темъ же анекдотомъ. Старые слуги (хотя ихъ число уменьшается съ каждымъ днемъ) киваютъ головой и улыбаются при воспоминанiи о хорошо известномъ происшествiи. "Пожалуйста, не разсказывай мне старый вздоръ", говоритъ Диггори мистеру Хардкастлю въ одной комедiи, "или я расхохочусь". Болтая, стареясь и делаясь забывчивыми, мы все-таки не прочь разсказать какую нибудь исторiйку, - даже изъ простаго расположенiя и желанiя занять прiятеля, когда разговоръ упадаетъ, и приплесть къ случаю Джо Миллера; но это не совсемъ-то честное занятiе, оно заставляетъ до некоторой степени лицемерить, какъ самихъ разсказчиковъ, такъ и слушателей. Грустно подумать, что человекъ съ запасомъ анекдотовъ бываетъ пустой болтунъ, но болтунъ, более или менее любезный и прiятный. Какое я имею право несколько разъ пересказывать всемъ известный анекдотъ о Гроузъ, въ присутствiи моей жены, матери, тещи, сыновей, дочерей, стараго лакея или горничной, повереннаго адвоката, курата и т. д? А между темъ я улыбаюсь и продолжаю разсказъ, великолепно подражая приведеннымъ въ немъ лицамъ: превосходно передразниваю смехъ Джонза, косоглазiе Хоббса, заиканье Броуна, грубый разговоръ Грэнди, шотландскiй выговоръ Сэнди, при чемъ семейная часть моей аудиторiи весело смеется. Быть можетъ и постороннiй, для развлеченiя котораго дано это представленiе, также интересуется имъ и тоже посмеется. Но частое повторенiе такого занятiя - не назидательно. Это самоугожденiе съ вашей стороны, дорогой мой Paterfamilias, составляетъ слабость, тщеславiе, чтобы не сказать - преступленiе. Я представляю себе достойнаго человека, который неосторожно началъ читать эту страницу и, дойдя до настоящей фразы, откидывается къ спинке своего стула, начинаетъ вспоминать исторiю, которую самъ невинно разсказывалъ въ продолженiе пятидесяти летъ, и съ грустью признается самому себе: "Да, да, - это дурно, я не имею права заставлять смеяться мою бедную жену, принуждать моихъ дочерей казаться заинтересованными моей старой, престарой шуткой. Оне бы продолжали смеяться и казаться заинтересованными до последней минуты своей жизни, если бы этотъ человекъ не набросилъ тени на нашу веселость"... Я кладу перо и думаю. "Нетъ ли еще старыхъ исторiй, которыя я продолжаю разсказывать въ недрахъ моего семейства? Нетъ ли и у меня еще какого нибудь анекдота въ роде Гроузъ?" Если такiе и найдутся, то это значитъ, что мне изменяетъ память; но отнюдь не потому, что я нуждаюсь въ похвалахъ и хочу повторяться. Поэтому вы видите, что люди съ такъ называемымъ запасомъ анекдотовъ не повторятъ одной и той же исторiи одному и тому же лицу; но они находятъ, что въ новомъ обществе повторенiе старой шутки весьма возможно. Мне случается встречать людей на улицахъ Лондона, пользующихся блестящею репутацiей анекдотистовъ: - я даже знаю такихъ, которые, по всей вероятности, прочитаютъ это и скажутъ: "Каковъ негодяй! ведь намекаетъ прямо на меня!" И это правда. Никакой человекъ не долженъ разсказывать одного и того же анекдота более трехъ разъ: исключенiе можетъ быть допущено въ такомъ лишь случае, если онъ уверенъ, что говоритъ только для того, чтобы доставить удовольствiе своимъ слушателямъ, - или если чувствуетъ, что не одно простое желанiе похвалъ заставляетъ его открывать уста.

Не-то ли же самое бываетъ съ писателями, что и съ разсказчиками? Не должны ли и они соблюдать до известной степени скромность? Сколько разъ могутъ авторы пересказывать старыя исторiи? Когда я прiезжаю посмотреть на какое нибудь место, которое не видалъ въ продолженiе двадцати или тридцати летъ, я вспоминаю не собственно местность, по мои впечатленiя, испытанныя мною при первомъ моемъ посещенiи и совершенно различныя отъ настоящихъ моихъ чувствъ. Первый день въ Кале; визгливые голоса женщинъ, ночью, когда судно подошло къ пристани; ужинъ въ гостинице Кильяка, вкусъ котлетъ и вина; красныя коленкоровыя занавеси, подъ которыми я спалъ; кирпичный полъ и свежiй запахъ простынь; забавный кондукторъ съ его косичкой и ботфортами, - все это съ удивительною ясностью представляется моему воображенiю; я вижу ихъ, а не те предметы, которые въ настоящую минуту у меня передъ глазами. Вотъ Кале. Вдали виденъ коммиссiонеръ, знакомый мне уже десятки летъ. Вотъ женщины, которыя кричатъ и хлопочутъ надъ багажемъ; а вотъ и таможенный чиновникъ, осматривающiй ваши бумаги; о, добрые люди, я чуть чуть вижу васъ. Вы меня столько же интересуете, сколько разнощицы апельсиновъ въ Ковентъ-Гардене, или лавка книгопродавца въ улице Оксфордъ. Но вы заставляете меня припомнить время, когда на васъ въ самомъ деле любопытно было посмотреть, - когда маленькiе французскiе солдаты носили белыя кокарды на киверахъ, когда дилижансъ достигалъ до Парижа не ранее сорока часовъ и кондукторъ, на котораго устремлены изъ coupé молоденькiе глазки, въ его ботфортахъ, съ его безпрестанной перебранкой, съ веревочной упряжью, съ жиденькой косичкой, - былъ замечательнымъ существомъ, производившимъ нескончаемый интересъ. Вы, молодые люди, не помните техъ молоденькихъ яблочницъ, которыя имели обыкновенiе бежать за дилижансомъ въ гору вплоть до Булони, не помните также всехъ прелестей этой веселой дороги? Путешествуя по континенту съ молодыми людьми, более пожилой человекъ - можетъ казаться весьма спокойнымъ, и даже меланхоличнымъ; но въ сущности онъ вернулся къ днямъ своей юности, ему снова становится семнадцать или восемнадцать летъ (смотря по обстоятельствамъ), и онъ весь обращается въ удовольствiе. Онъ наблюдаетъ за лошадьми, какъ оне, въ полночь, съ ржаньемъ выходятъ изъ почтоваго двора, онъ восхищается великолепными обедами въ Баве и Амiене, и наслаждается ad libitum виномъ за роскошнымъ табль-д'отомъ, онъ на короткой ноге съ кондукторомъ и съ увлеченiемъ следитъ за всеми дорожными приключенiями. И такъ, вы видите, что человекъ можетъ воспринимать впечатленiя въ 1860 такъ же, какъ былъ воспрiимчивъ и въ 1830 году. Физически, въ 1860 году, я могу иметь наклонность къ неподвижности, бездействiю и молчаливости, но душой я еще ношусь въ двадцатыхъ годахъ, вижу себя въ голубомъ фраке съ светлыми пуговицами, въ красивомъ, шелковомъ жилете (который совершенно свободно охватываетъ мой стройный станъ), любуюсь прелестными созданiями въ узенькихъ рукавахъ, въ шляпкахъ съ широкими полями, подъ золотистыми каштанами въ Тюльери, или на Вандомской площади, где развевалось белое покрывало на безстатуйной колонне. Не зайти ли намъ и ее пообедать ли у Bombarda, близь Hôtel Breteuil, или въ Café Virginie? - Идемъ! Bombarda и Hôtel Breteuil уже давнымъ давно срыты съ лица земли. Въ прошедшемъ году таже участь постигла и бедную старушку Café Virginie. Все-таки душою я отправляюсь туда и обедаю, - тогда какъ теломъ, быть можетъ, я сижу въ вагоне железной дороги, въ числе другихъ подобныхъ мне пассажировъ, и, право, нетъ ничего удивительнаго, если спутники мои находятъ меня скучнымъ и молчаливымъ. Не читали ли вы сочиненiя мистера Дэля Овена: Следы на пределахъ того света. (Дорогой мой сэръ, отъ этого сочиненiя у васъ невольно волоса встанутъ дыбомъ). Въ этомъ произведенiи вы прочитаете, что когда душа какого нибудь джентльмена или лэди отправляется за сотни или тысячи миль посетить друга, то тела ихъ остаются дома въ бездейственномъ и безчувственномъ состоянiи въ постеле или въ кресле. Въ точно такомъ же отсутствiи нахожусь и я въ настоящее время. Душою я уношусь за тридцать летъ назадъ. Я уже перехожу за пределы того возраста, когда поэмы Байрона перестаютъ нравиться, и показываю видъ, что я гораздо больше люблю Вордсворта и Шелли. Все, что я ни емъ или ни пью, мне не по вкусу; и я одинъ только знаю, кто долженъ быть прелестнейшимъ созданiемъ въ мiре. О, милая дева (конечно, весьма отдаленнаго, но хорошо памятнаго времени), не за мужемъ ли ты теперь, а можетъ быть и овдовела? - жива ли ты? - не похудела ли, не постарела ли? - не растолстела ли, не носишь ли чужихъ волосъ? и т. д.

О Элиза, Элиза? - Постойте, была ли еще она Элиза? Впрочемъ, я позабылъ твое христiанское имя. Ты знаешь, что я виделъ тебя не более двухъ дней, но твое милое личико все еще передо мной, и розы, цветущiя на немъ, точно такъ же свежи, какъ и въ те майскiе дни. Ахъ, дорогая миссъ X--, моя застенчивая молодость и неподдельная скромность никогда бы не позволили мне, даже въ самыхъ сокровенныхъ мысляхъ, назвать васъ иначе, какъ собственнымъ вашимъ именемъ (хотя я и скрываю его); но я очень хорошо его помню, и знаю, что вашимъ дорогимъ и уважаемымъ отцомъ былъ пивоваръ.

Куранты. Я былъ разбуженъ сегодня утромъ звономъ колоколовъ, раздающихся каждые полчаса отъ часовыхъ курантовъ на Антверпенскомъ кафедральномъ соборе. Съ техъ поръ эта игра звуковъ постоянно меня преследуетъ. Подъ эти звуки вы одеваетесь, едите, пьете, гуляете и говорите сами съ собою. Вы ихъ въ сущности не слышите, но звонъ ихъ раздается въ вашихъ ушахъ въ продолженiе целаго дня: вы читаете газету, подъ одинъ съ ними тактъ. За завтракомъ я постарался, хотя довольно неуспешно, сделать подражанiе этой арiи передъ дамами, и оне сказали мне, что эти звуки похожи на музыку въ одной изъ оперъ, где танцуетъ тень Диноры. Можетъ быть, это и такъ. Я смутно припоминаю, какъ однажды мое тело присутствовало на представленiи этой оперы; глаза мои были закрыты, и все умственныя способности находились въ сонномъ состоянiи въ углубленiи ложи; но, какъ бы то ни было, музыкальные звуки после того долго преследовали меня, раздаваясь высоко въ воздухе - ночью, утромъ и въ полдень.

Какъ прiятно лежать въ полуусыпленiи и вслушиваться въ веселый звонъ колоколовъ, все равно, звонятъ ли они въ то время, когда старый городъ погруженъ въ полночный сонъ, или когда онъ пробуждается при розовомъ восходе солнца, или греется подъ знойными его лучами въ полдень; или омывается дождемъ, который потоками льется по широкимъ площадямъ и по гладкой поверхности быстрой реки; или когда онъ ярко блеститъ подъ снежнымъ покровомъ, одевающимъ собою сотню тысячъ мачтъ, горъ и башенъ; или когда закутанъ въ громовыя тучи, на которыхъ белые шпицы становятся еще белее; а куранты между темъ и днемъ, и ночью разыгрываютъ надъ вашими головами свои фантастическiя мелодiи: колокола продолжаютъ звонить. Quot vivos vocant, mortuos plangunt, fulgura frangunt; такъ было въ прошедшемъ, такъ будетъ и въ будущемъ, Богъ знаетъ еще, сколько ночей, дней и летъ! Когда французы бросали свои молнiи въ цитадель Шассе, - колокола очень весело звонили. Когда были поставлены эшафоты, окруженные пехотой Альбы, и целые полки кающихся синихъ, черныхъ и серыхъ выходили изъ церквей и монастырей и тихо пели отходныя молитвы, направляясь къ площади Ратуши, где еретикамъ и мятежникамъ предстояло встретить свою участь, - те же самые колокола продолжали вызванивать свои обычные получасы и четверти; для многихъ бедныхъ душъ - они были последнимъ колокольнымъ звономъ. Кругозоръ этого колокола простирается до башенъ и плотинъ Роттердама. Онъ можетъ требовать приветствiя отъ колокола св. Урсулы въ Брюсселе и кивнуть головой колоколу на Ратуше Оуденарде; можетъ припомнить, какъ полтораста летъ тому назадъ, после большой битвы, вся долина была покрыта бегущими французскими рыцарями. "Что вы тамъ шумите объ Оуденарде?" говоритъ другой колоколъ (этотъ долженъ быть Бобъ-Мажоръ). "Молчи ты, старый сварливый болтунъ! Я вижу отсюда Гугумонъ и Сенъ-Жанъ. А около сорока пяти летъ тому назадъ, я звонилъ, въ iюне, целое воскресенье, когда на здешнемъ ржаномъ поле было такое сраженiе, о какомъ ты и не слыхивалъ. Да, французы и англичане бились тогда съ заутрени и до вечерни". Но вотъ ихъ призываютъ къ делу; они должны прекратить свой частный разговоръ, приняться за свою профессiю и распевать свой ежечасный хоръ изъ Диноры.

На какое огромное пространство можно слышать эти колокола! Сегодня утромъ я проснулся отъ ихъ звука, что, впрочемъ, было уже сказано. Съ техъ поръ я безпрестанно ихъ слышу. Домъ, где я теперь пишу, находится, по показанiю Мюррея, въ двухъ-стахъ десяти миляхъ отъ Антверпена. Прошла уже неделя; а колоколъ все еще гудитъ и гудитъ! Какъ онъ наскучилъ!

Подъ колоколами. Кто не виделъ этихъ величественныхъ церковныхъ фасадовъ, этихъ сумрачныхъ часовенъ, тяжелыхъ кафедръ съ резьбой, этихъ обширныхъ, серыхъ, каменныхъ половъ, на которыхъ отражается пестрый светъ изъ разноцветныхъ оконъ, этихъ великолепныхъ образовъ между высокими колоннами и надъ жертвенниками съ ихъ блестящими украшенiями, церковной утварью, отекшими свечами и чашами розоваго масла? Подъ обширнымъ сводомъ местнаго храма, я виделъ два строя молодыхъ учениковъ, вошедшихъ туда и составившихъ четыреугольникъ, каждый занялъ определенное место, немного спустя къ нимъ подошли и ихъ наставники. Изъ разноцветнаго окна прорывается косвенный лучъ солнца и играетъ на лицахъ этого строя маленькихъ детей, между темъ, какъ высокiя стены и колонны кажутся еще мрачнее. Легкiе шаги опоздавшихъ мальчиковъ глухо раздаются въ глубине храма. Они присоединяются къ своимъ товарищамъ, собравшимся подъ косвенными лучами солнца. Чему они учатся? Истине? Вонъ те две седыя лэди, съ молитвенниками въ рукахъ, посреди этого маленькаго люда, кажется, нисколько не сомневаются въ истине каждаго слова, напечатаннаго передъ ихъ глазами. Посмотрите, чрезъ окна, украшенныя изображенiями святыхъ, светъ прорывается съ неба, и небесная живопись украшаетъ книгу! Да, действительно это прелестная и трогательная картина, - картина детей и ихъ серьезныхъ наставниковъ, собравшихся въ обширномъ храме, который выдержалъ века. - Да, картина детей, наставниковъ и книги прекрасна, - но какой же текстъ имъ толкуютъ? Вероятно истину, простую истину, ничего больше, кроме истины. Если бы я былъ убежденъ въ этомъ, то пошелъ бы самъ туда, селъ бы на скамье cum parvulis и отъ всего сердца выслушалъ бы эту драгоценную проповедь.

Церковный староста. спуская глазъ съ конгрегацiи. Католики хвастаютъ, что ихъ церкви открыты для всехъ; но некоторыя места и церкви составляютъ исключенiе. Въ Риме я бывалъ въ соборе св. Петра въ разные часы, двери его всегда открыты, лампады всегда теплятся, и верующiе всегда на коленяхъ, то передъ одной ракой, то передъ другой. Но въ Антверпене не такъ. После полудня вы можете войти въ церковь, съ вами вежливо обойдутся, но за то вы должны заплатить франкъ у наружныхъ дверей. До полудня двери, конечно, открыты, и нетъ никого для сбора денегъ за входъ. Я долго стоялъ и смотрелъ изъ большихъ дверей на хорахъ на сверкающiе огни, и слушалъ отдаленное пенiе священниковъ, исполнявшихъ литургiю, какъ вдругъ позади меня, надъ самою головою, раздалось дивное пенiе съ органомъ, и я обернулся. Мой другъ, церковный староста, въ одинъ моментъ очутился около меня. "Не повертывайтесь спиною къ алтарю во время богослуженiя", сказалъ онъ на весьма вразумительномъ англiйскомъ языке. Я повинуюсь, поворачиваю кроткое лицо и несколько времени слушаю продолженiе службы. Видеть ее я не могъ, равно какъ не могъ видеть алтаря и священниковъ. Мы отделены отъ нихъ огромными ширмами и запертыми чугунными дверями, сквозь которыя мерцаютъ лампады, да отрывками доносится пенiе. Увидевъ около двадцати детей, спешащихъ въ приделъ, я подумалъ, что могу последовать за ними. Мне уже надоело смотреть на эту огромную старую кафедру, съ ея фантастическими изображенiями и резьбой. Я отправляюсь въ боковой приделъ; но мой другъ староста тутъ какъ тутъ, сзади меня, - мне даже показалось, что онъ хочетъ схватить меня. "Не ходите туда", говоритъ онъ, "вы не должны нарушать порядка во время богослуженiя". Я подвигался на сколько могъ тихо, и пройдя шаговъ десять, увиделъ, какъ ребятишки толкались и шумели въ волю. Я указываю на нихъ старосте. "Они пришли молиться", сказалъ онъ. "Вы, конечно, не пришли молиться, вы..." "Если бы я заплатилъ, то меня бы приняли съ радушiемъ", возразилъ я, и съ этимъ истертымъ сарказмомъ въ гневе удалился изъ церкви. Я не завидую чувствамъ этого старосты при полученiи такого прямаго проблеска ума.

Бельгiйскiй левъ. Быть можетъ, после этого вы скажете, что я критикъ съ предубежденiями. Я вижу образа въ соборе, закоптевшiе отъ грубости этого старосты, или же, въ законные часы и за установленную плату, меня осаждаетъ рой оборванныхъ чичероне, которые, болтая позади меня на дурномъ англiйскомъ языке, предлагаютъ показать мне диковинки чрезъ посредство ихъ наглыхъ и алчныхъ глазъ. Прiятно смотреть на Рубенса везде, но не въ церкви. Въ академiи, напримеръ, вы можете изучать его сколько угодно. Но въ церкви? - Я скорее попрошу Александра Дюма сказать проповедь. Всякiй нарисуетъ вамъ мученичество очень страшно и живописно, - верно изобразитъ скорченные мускулы, горящiе костры, угрюмыхъ воиновъ и палачей, толпящiяся группы, представитъ светъ, тень, колоритъ въ самомъ блестящемъ или самомъ мрачномъ виде; но въ Рубенсе я преклоняюсь скорее передъ исполнителемъ, нежели передъ исполненiемъ. Съ какой удивительной быстротой онъ действуетъ по полотну; какой выразительный контрастъ представляютъ прохладные цвета и теплыя тени, и какъ мягко и легко отделяются они другъ отъ друга; какъ чудно брошенъ светъ въ картине, вонъ на ту сiяющую кающуюся грешницу, съ загорелымъ лицомъ, въ желтомъ атласе и съ лоснящимися волосами! Вотъ какъ следуетъ работать, друзья мои, и заработывать сто флориновъ въ день. Смотрите, я столько же уверенъ въ каждой моей линiи, сколько катающiйся на конькахъ уверенъ въ томъ, что сделаетъ вензель 8! Отъ одного размаха кистью является или часть загорелой отъ солнца руки, или плавная складка одежды. фигуры разстанавливаются какъ бы по волшебству. Краски почти истощились, доставляя все теплыя тени. Ученики съ удивленiемъ смотрятъ, какъ учитель действуетъ по полотну. Изабелла или Елена, женщина No 1 или No 2, сидятъ подле, веселыя, довольныя, готовыя быть снятыми; а дети между темъ дерутся и резвятся въ углу, ожидая, когда ихъ потребуютъ для изображенiя херувимовъ на картине. Серьезные бюргеры и граждане приходятъ съ визитомъ. Устрицы и рейнвейнъ всегда готовы на столе. Являлся ли когда еще подобный живописецъ? Онъ былъ посланникомъ, настоящимъ превосходительствомъ, да и возможно ли было выбрать человека лучше его? Онъ говоритъ на всехъ языкахъ. Онъ заработываетъ по сту флориновъ въ день. Удивительно! Тридцать шесть тысячъ, пять сотъ флориновъ въ годъ. Громадная сумма! Онъ отправляется въ свой замокъ и десятки джентльменовъ провожаютъ его точно губернатора. Въ св. Георгiи онъ изобразилъ свой собственный портретъ. Вы ведь верно знаете, что онъ англiйскiй кавалеръ? Онъ выбираетъ красивейшихъ женщинъ. Онъ ездитъ на лучшихъ лошадяхъ. Онъ пишетъ лучшiя картины. Онъ достаетъ за нихъ лучшiя цены. А тотъ стройный молодой Ванъ-Дикъ, его ученикъ, тоже генiй, и пишетъ портреты съ знатнейшихъ лэди въ Англiи, и даже некоторымъ изъ нихъ кружитъ головы. А Іорденсъ - какой смешной и вместе съ темъ, какой умный человекъ! Видели ли вы его жирнаго Силена? самъ учитель не могъ бы написать лучше. А его запрестольный образъ въ церкви св. Бавона? Онъ можетъ написать вамъ все, что угодно, все, что можетъ написать Іорденсъ - пьяную пирушку крестьянъ и крестьянокъ, и вопящаго мученика съ полусодранной кожей. Какое знанiе анатомiи! Но нетъ ничего подобнаго этому маэстро - ничего. Онъ въ состоянiи написать вамъ на тридцать шесть тысячъ пятьсотъ флориновъ въ годъ. Не случалось ли вамъ слышать, что онъ сделалъ для французскаго двора? Удивительно! Я не могу смотреть на картины Рубенса безъ того, чтобы не вообразить его прекрасную фигуру сидящею передъ полотномъ. А Гансъ Хеммелинкъ изъ Брюгге? Видели ли вы когда нибудь этотъ чудный старый госпиталь Св. Іоанна, войдя за ворота котораго, вы какъ будто входите въ пятнадцатое столетiе? Я вижу раненаго солдата, все еще лежащаго здесь; вижу добрыхъ, ухаживающихъ за нимъ сестеръ милосердiя. Его палитра лежитъ у мольберта, поставленнаго противъ света. Онъ покрываетъ полотно самыми удивительными, прекрасными фигурами въ платьяхъ, блестящихъ какъ рубины и аметисты. Я думаю, что у него есть волшебное зеркало, съ помощiю котораго онъ схватываетъ портреты съ маленькихъ херувимовъ, съ весьма небольшими, светлыми и разноцветными крылышками. Ангелы, въ длинныхъ, легкихъ, белыхъ одеянiяхъ, окруженные золотымъ ореоломъ, проходятъ и пролетаютъ мимо зеркала, и онъ улавливаетъ ихъ сходство. Онъ ежедневно слушаетъ обедню. Онъ соблюдаетъ великiй постъ. Нетъ монаха строже и святее Ганса. На кого вы лучше любите смотреть, на ягненка, или на льва? на орла, парящаго подъ небеса, не смотря на бурю, и быть можетъ оттуда нападающаго на падаль, или на коноплянку, щебечущую на ветке?

Изъ картинъ Рубенса, лучшею у меня въ памяти осталась (въ этихъ случаяхъ ego стоитъ на первомъ месте, такъ что это мненiе должно слыть только за мое, и въ доброй воле читателя согласиться съ нимъ, или отвергнуть) - это Введенiе во храмъ, замечательная по краскамъ, нежному и кроткому чувству, и по совершенному согласiю съ исторiей. Конечно, и все другiя картины его тоже постоятъ за себя. Посмотрите, напримеръ, на это грубое Приветствiе, и на это великолепное Поклоненiе царей, написанныя тою же сильною и даровитою рукою; на это достойное удивленiя Причащенiе св. Франциска, которое, мне кажется, даетъ артистамъ ключъ къ подражанiю великому маэстро более, чемъ все остальныя его картины. Въ свое время я проводилъ целые часы передъ этой картиной, думая и стараясь понять, какою массою красокъ и какими контрастами артистъ дошелъ до такого эффекта. Во многихъ другихъ картинахъ части этого метода прискорбно-очевидны, вы замечаете, что горесть и агонiя изображаются синими губами, - немного киновари въ глазахъ, и они показываются налитыми кровью. Есть что-то простое въ этомъ исполненiи. Сдвиньте брови и приблизьте къ нимъ глаза, - хотя на несколько линiй - и вотъ у васъ изображенъ гневъ или бешенство. Напишите ротъ безъ всякаго особеннаго выраженiя, но троньте немного карминомъ по обеимъ его оконечностямъ - и губы станутъ улыбаться. Это также искусство, если хотите, но искусство очень наивнаго рода: и теперь, когда вы знаете фокусъ, не правда, ли какъ это кажется легко?

Tu quoque. И такъ, узнавъ фокусъ, возьмите полотно и попробуйте сделать сами. Вотъ вамъ кисти, палитра, пузыри, полные красокъ, и лакъ. Ну что, попробовали, дорогой мой сэръ? - вы, имеющiй претензiю на знатока изящныхъ искусствъ? Попробовали? Я пробовалъ - и много разъ. А что было результатомъ этого труда? О, результатъ самый печальный. Не есть ли это ребяческая пачкотня, слабое маранье, безсильный вздоръ, все, все, что вы можете произвести - вы, который нашли Рубенса простымъ и грубымъ, указывали на фокусы въ его исполненiи, открыли тайны его искусства? Извините, впрочемъ, о великiй начальникъ, чудный маэстро и поэтъ! Вы можете производить великiя вещи. Вотъ мы, критики, которые насмехаемся и умничаемъ, мы можемъ только разсматривать, оценивать, сомневаться и порицать. Посмотрите на льва. Видели ли вы когда нибудь такое грубое, косматое и рычащее животное? Взгляните, какъ онъ пожираетъ сырое мясо, - совсемъ еще съ кровью, сырое, вязкое - фи! вся внутренность поворачивается смотря на него. - О грубая тварь! Да, но за то онъ левъ. Рубенсъ поднялъ свою великую руку, и сделанный имъ мазокъ живетъ уже двести летъ; мы все еще удивляемся ему и преклоняемся передъ нимъ. Какая сила въ этой руке!

Какая сила воли скрывается подъ этой темной бородой и въ этихъ благородныхъ глазахъ! Чините ваше перо, мой добрый критикъ. Стреляйте въ него перьями; бейте его, заставьте его содрогаться. Да, вы славно можете побить его, даже до крови; но, несмотря на это, онъ все-таки левъ - могущественный, всепобеждающiй, великодушный, хищный левъ бельгiйскiй - царь своихъ лесовъ. Онъ еще не умеръ, и я не смею лягнуть его.

Сэръ Антони. Въ "Pietа" Вамъ-Дика, въ Музее, смотрели ли вы когда нибудь на ангела въ желтомъ одеянiи, съ чернымъ покрываломъ, наброшеннымъ на крылья? Какое чудное изображенiе печали и красоты! Оно невольно внушаетъ сожаленiе. Это успокоиваетъ меня и доставляетъ мне удовольствiе, какъ сладкое пенiе! Посмотрите, какъ мягко отличается его желтое платье отъ голубаго неба, а покрывало соединяетъ вместе оба контраста! Если у Рубенса недоставало грацiи, то у Ванъ-Дика ея было изобилiе. Какое удивительное изящество! Какой прiятный кавалеръ! Не мудрено, что красавицы Англiи восхищались сэромъ Антони. Посмотрите на...

Но вотъ бьетъ три часа, и три жандарма, служащiе при музее, кричатъ: Allons, sortons! liest trois heures! Allez! sortez! и все стремятся къ выходу изъ галлереи съ такимъ же удовольствiемъ на лице, какъ мальчики, выходящiе изъ школы. Мы тоже должны идти, хотя позади насъ многiе еще остаются - много британцевъ съ гидами Мюррея въ ихъ красивыхъ рукахъ; они, изволите видеть, заплатили франкъ за входъ; - а мы о франке ничего не знали, пока жандармы не вложили сабли въ ножны и не изгнали насъ изъ этого Рая.

Но за то прiятно гулять и кататься по широкимъ набережнымъ, смотреть, какъ разгружаютъ корабли, осматривать цитадель, и удивляться, какимъ образомъ, почему и съ которой стороны она была такъ сильна. Мы надеемся видеть во всякой цитадели что нибудь подобное Гибралтару или по крайней мере Эревбрейтштейну. Но въ здешней нетъ ничего, кроме плоскаго пространства, несколькихъ рвовъ, деревьевъ, да валовъ, покрытыхъ весьма неинтереснымъ зеленымъ цветомъ. При этомъ я припоминаю, что въ школе у насъ былъ одинъ мальчикъ, маленькiй толстякъ, не имевшiй въ своей фигуре ничего представительнаго, но его могли одолеть только бойцы гораздо выше его ростомъ и то после страшной потасовки. Этотъ мальчикъ былъ совершенная цитадель, въ непроницаемомъ для бомбъ каземате которой - въ его сердце - сиделъ генералъ Шассе, позволяя удару за ударомъ рушиться на свою голову и никогда не думая о сдаче.

ôtel du Parc; купили себе книгъ по шиллингу каждая; милые куранты продолжаютъ разыгрывать въ воздухе каждые полчаса вальсъ изъ Диноры. Мы были счастливы; намъ казалось, что мы уже съ месяцъ какъ уехали изъ Лондона, а это было вчера; и никто не знаетъ где мы; сами же мы и думать не хотимъ о родительскихъ заботахъ, о почтальонахъ.

Обширныя зеленыя равнины, покрытыя пестрыми коровами, и окруженныя рядомъ серыхъ ветряныхъ мельницъ; светлые каналы, тянущiеся по лугу; ароматъ, похожiй на тотъ, который испускаетъ Темза во время каникулъ, и острый запахъ свежаго сыра; маленькiе, чистенькiе домики, съ высокими крышами и большими окнами со множествомъ стеколъ; газебозы, или летнiе домики, какъ бы висятъ надъ зелеными каналами; добродушныя и круглолицыя фермерши, въ кружевныхъ чепцахъ и вызолоченныхъ налобникахъ и серьгахъ; города и дома, мимо которыхъ мы проезжаемъ, дышащiе комфортомъ и опрятностью; странное чувство удивленiя, что вы не понимаете разговора вашихъ спутниковъ, тонъ голоса которыхъ и некоторая небрежность въ одежде такъ похожи на ваше родное; все эти виды, звуки, запахи поражаютъ насъ во время маленькаго путешествiя по железной дороге изъ Роттердама въ Гагу. Путешествiе кончается; я говорю по англiйски съ кондукторами и извощиками, а они отвечаютъ на своемъ родномъ языке, - но темъ не менее мы отлично понимаемъ другъ друга. Карета подъезжаетъ къ великолепному, веселому и комфортабельному отелю. Насъ садится за столъ человекъ около двадцати: изъ нихъ только одинъ иностранецъ съ женой, - я хочу этимъ сказать, что все остальные были англичане. Мы у самаго моря и среди безконечныхъ каналовъ, а рыбы нетъ вовсе. Намъ напоминаютъ милую Англiю только высокiя цены за вино. Каюсь, что вчера въ Роттердаме я изменилъ своему праву, заплативъ флоринъ за бутылку эля (воду невозможно пить, а местное или баварское пиво не довольно благородно для отеля); - и такъ, говорю, я каюсь, что мой прекрасный, спокойный нравъ былъ взволнованъ, когда бутылка белаго эля оказалась дороже пинты; я мягко сказалъ лакею, что въ Іерусалиме продастся пиво гораздо дешевле. Но ведь Роттердамъ въ восьмнадцати часахъ отъ Лондона, и пароходъ съ пассажирами и пивомъ подходитъ къ самымъ окнамъ отеля; между темъ какъ въ Іерусалимъ эль доставляется на верблюдахъ отъ Яффы или Бейрута, чрезъ орды грабящихъ арабовъ, которымъ, очевидно, эль не нуженъ, хотя я знаю, что кораномъ онъ не воспрещенъ. Поданный мне эль былъ бы очень хорошъ, но выпивая его, я задыхался отъ злости. Флоринъ за бутылку съ рельефной надписью "Imperial pint" на поверхности! Это ужь слишкомъ. Я намеревался ничего не сказать; но долженъ говорить. флоринъ за бутылку, и эта бутылка еще пинта! О, стыдъ! стыдъ! Я не могу преодолеть своего негодованiя; у меня бьетъ пена отъ бешенства; я бледенъ отъ гнева, и жолченъ отъ презренiя.

Вечеромъ, когда мы проезжали по старому городу, какъ онъ кипелъ и жужжалъ жизнiю! какой особенный стукъ, говоръ и шумъ! какая толпа въ еврейскомъ квартале, где мирiады ребятишекъ суетились около рыбной улицы. Почему нетъ у нихъ фонарей! Мы проезжали мимо каналовъ, до того наполненныхъ водой, что еще одно ведро - и она залила бы всю местность.

Мы уже достаточно знаемъ статую Эразма. Мы переезжаемъ по подъемнымъ мостамъ, перекинутымъ черезъ каналы, где отдыхаютъ тысячи баржей. Отдыхаютъ - на отдыхе! Найдемъ-ли-то мы отдыхъ въ спальняхъ, въ техъ древнихъ, высокихъ спальняхъ, въ гостиннице, где я заплатилъ флоринъ за пинту эля - фи! въ отеле Новый Батъ, на набережной Бумпжесъ? Неужели это мрачное зданiе и есть Новый Батъ, на что же долженъ походить Старый Батъ? Такъ какъ я боялся идти спать, то остался въ кофейной, решившись сидеть тамъ какъ можно дольше, но тутъ три молодые человека сообщали другъ другу свои частныя похожденiя съ такой свободой и живостью, что я почувствовалъ, что не долженъ долее слушать ихъ безъискусственную болтовню. Когда я потушилъ свечу, завернулся въ одеяло и очутился въ темноте, мною овладело странное чувство ужаса, какъ будто я спускался въ колоколе водолаза. Ну что, если съ аппаратомъ сотворится что нибудь неладное, если не поймутъ вашего сигнала - поднять васъ на верхъ? Что, если спички не дадутъ огня при вашемъ пробужденiи; не загорятся въ то время, когда оне будутъ вамъ нужны, когда вы черезъ полчаса должны будете встать, и вступить въ битву съ ужаснымъ непрiятелемъ, который ползаетъ по васъ въ темноте? Признаюсь, я никогда не былъ такъ обрадованъ, какъ въ то время, когда проснулся и увиделъ светъ зари. Индiйскiя птицы и чужеземныя деревья виднелись на позолоченныхъ шпалерахъ въ высокой комнате, а передъ окнами открывался Бумпжесъ и корабли вдоль набережной. Мы все читали, какъ пойманныхъ дезертировъ ставятъ на колена съ завязанными глазами и кричатъ слово "пли". Въ эту ночь я претерпелъ все ужасы казни и удивляюсь, какимъ образомъ уцелелъ.

Нетъ; надо быть голландцемъ, чтобы еще когда нибудь отправиться въ Роттердамъ и остановиться въ отеле Батъ. Флоринъ за бутылку белаго эля! О стыдъ! стыдъ!

Не наскучу ли я своимъ разговоромъ о гостинницахъ? Оне, впрочемъ, всегда казались мне прекраснымъ предметомъ для разговора. Вальтеръ-Скоттъ полонъ гостинницъ. Въ Донъ-Кихоте и въ Жиль-Блазе говорятъ объ обеде; между темъ какъ мистеръ Стернъ делается сантиментальнымъ, говоря о кэбе, и плачетъ горькими слезами - надъ участью осла.

Меня крайне удивляютъ сведенiя, заключающiяся въ "Карманной книге" Мюррея, - я удивляюсь, какимъ образомъ досталъ онъ ихъ, и восхищаюсь теми путешественниками, которые ихъ собирали! Вы читаете, напримеръ: Амьень (потрудитесь сами выбрать себе городъ), 60,000 жителей. Отели, и пр. - , хорошiй и опрятный. имеетъ такiя-то и такiя-то достоинства. Черный Левъ - дурной, грязный и дорогой. Положимъ, что мистеръ Мюррей посылалъ трехъ путешественниковъ - трехъ изследователей гостинницъ - съ важнымъ порученiемъ останавливаться во всехъ гостинницахъ въ свете. Старшiй отправляется въ "Золотаго Льва" и находитъ славный домъ, хорошiй табль-д'отъ, превосходное вино, умеренныя цены. Второй коммиссiонеръ пробуетъ Серебрянаго Льва - и узнаетъ, что это посредственное заведенiе, съ посредственными постелями, обедомъ, счетами, и т. д. Но подумайте о коммисiонере No 3-й: - это безъ сомненiя бедный труженикъ, покорный слуга двухъ своихъ товарищей. Онъ долженъ идти въ отель Чернаго Льва. Онъ знаетъ, что тамъ прегадкiй обедъ, - но естъ его безъ ропота. Онъ знаетъ, что тамъ дурное вино, - но глотаетъ его скрежеща своими несчастными зубами, въ полной уверенности, что впоследствiи отъ него будетъ боленъ. Онъ знаетъ, что тамъ ждетъ его грязная постель, и что предстоитъ ему вынести на ней. Онъ тушитъ свечу; ложится на эти грязныя простыни; предаетъ свое тело ночнымъ мучителямъ, платитъ непомерный счетъ, и записываетъ: "Черный Левъ", дурной, неопрятный, дорогой. На следующiй день коммиссiя отправляется, положимъ, въ Аррасъ, и снова начинаетъ: "Золотой Поросенокъ", "Серебряный Поросенокъ", "Черный Поросенокъ" - последнiй, разумеется, назначается бедному прислужнику. Какую жизнь долженъ вести этотъ несчастный! Какiе обеды онъ обязанъ поглощать, какая должна быть у него кожа! Но и она все-таки чувствительна; иначе, еслибы онъ ничего не чувствовалъ, то могъ ли бы онъ предупреждать другихъ отъ укушенiя насекомыхъ? Нетъ; при вторичномъ размышленiи, вы заметите, что у него очень нежная кожа. Эти ночныя чудовища, вероятно, нарочно стремятся къ нему, кусаютъ его сильно и свободно, собственно за темъ, чтобы онъ былъ въ состоянiи предупредить всехъ будущихъ покупателей гида объ ожидающей ихъ опасности. Я вижу, что этотъ человекъ чисто приноситъ себя въ жертву всякой опасности, неопрятности, дурнымъ обедамъ, мутному вину, сырой постели, безсоннице и невероятнымъ счетамъ. Я восхищаюсь имъ и благодарю его. Подумайте объ этомъ рыцаре, жертвующемъ для насъ своимъ теломъ, - объ этомъ неустрашимомъ гладiаторе, отправляющемся на битву, - одинъ, въ темноте, вооруженный только бумажнымъ шлемомъ, да коленкоровой броней. Я сожалею и уважаю его. Иди, Спартакъ! Иди, великодушный человекъ - проливать кровь, стонать, страдать - и улыбаться въ безмолвiи ночи, когда дикiе звери нападаютъ на тебя!

Какимъ образомъ попалъ я на этотъ разговоръ? Вероятно меня настроило на него слово отель; - вотъ и еще одинъ изъ нихъ. Hôtel de Belle Vue, въ Гаге, самый комфортабельный, красивый, веселый, въ какомъ мне когда либо случалось отдыхать. А какое тамъ чудное баварское пиво, мой милый другъ, какое вкусное, пенящееся и прозрачное! Выпейте еще стаканъ, - оно освежаетъ, но не одуряетъ, а потомъ мы отправимся осматривать городъ, паркъ и картины.

старосветской жизнью. Ряды за рядами тянутся дома, построенные изъ чистыхъ маленькихъ кирпичей, съ недавно выкрашенными окнами и высокими полированными дверями, съ резьбою, доведенною до совершенства. Какимъ миленькимъ и довольно обширнымъ садикомъ окружена наша гостинница, блестящимъ осенними цветами и украшеннымъ статуями! Въ конце его ростетъ рядъ деревъ и стоитъ летнiй домикъ, передъ самымъ каналомъ, куда вы можете удалиться, выкурить трубку съ мингеромъ Ванъ-Дункомъ, и очень прiятнымъ образомъ схватить лихорадку. Вчера, гуляя, мы увидели, какъ складывали сено въ лодку, стоящую въ канале, посредине луга. Кенсингтонскiй дворецъ тоже окруженъ точно такими же домами, крышами, трубами и кирпичами. Я чувствую, что голландецъ человекъ - и мой братъ. Ужасно смешно читать ихъ газету, но все-таки можно что нибудь понять. По справедливости, можно сказать, что это одинъ изъ самыхъ опрятныхъ о веселенькихъ городовъ; - въ немъ десятки и сотни домовъ похожи на Чейнъ-Уалкъ или на женскiе пансiоны въ Чизвике и Хакнее.

такую картинку, которая доставитъ ему похвалы и сожаленiя всей Европы на целыя столетiя? Онъ и Стернъ выиграли 20-тысячный призъ славы. Последнему удивительно везло въ жизни. Дамы толпились вкругъ него; остроумцы преклонялись передъ нимъ, модный светъ приветствовалъ его, какъ преемника Рабле. Драгоценность Гольдсмита едва ли была столько же оценена, да и то въ позднейшiе дни. Творенiя этихъ людей еще до сихъ поръ приводятъ въ восторгъ и удивленiе любителей англiйскаго искусства. Картины Викара и Дяди Тоби стоятъ между образцовыми произведенiями нашей англiйской школы. Въ картинной галлерее въ Гаге есть портретъ бледнаго и пылкаго Поля Поттера, а вдали находится то чудное произведенiе, которымъ этотъ молодой человекъ упрочилъ свою славу. Какимъ это образомъ вы, такой еще молодой, а пишете такъ хорошо? Что за могущество скрывается въ этомъ слабомъ юноше, могущество, доставившее ему возможность одержать такую блестящую победу? Могъ ли маленькiй Моцартъ, будучи пяти летъ, сказать вамъ, какимъ образомъ онъ дошелъ до такого совершенства въ своихъ удивительныхъ сонатахъ? Поттеръ покинулъ здешнiй мiръ, не достигнувъ тридцатилетняго возраста, но на память о себе оставилъ это чудное произведенiе (я не знаю, сколько еще есть образцовъ его генiя и искусства). Подробности этой чудной картины столько же любопытны, сколько удивителенъ въ ней и полонъ эффектъ. Погода была непостоянна, тучи и солнце безпрестанно сменялись на бурномъ небе, и мы во время нашего маленькаго путешествiя видели безчисленное множество Полей Поттеровъ, - видели луга, освещенные солнцемъ и испещренные разнымъ скотомъ, городъ, мелькавшiй вдали, сбирающiяся надъ головою громовыя тучи. Наполеонъ увезъ эту картину (смотри Мюррея) въ числе другихъ трофеевъ своего лука и копья, чтобы украсить ею Лувръ. Если бы я былъ победителемъ, то конечно тоже взялъ бы эту картину, какъ взялъ бы и Мадонну Рафаэля изъ Дрездена, и Успенiе Тицiана изъ Венецiи, а также (Dissection) несравненнаго Рембрандта. Распростертые народы заревели бы отъ бешенства, когда мои жандармы взяли бы эти картины, тщательно уложили и адресовали: "Господину директору моего императорскаго дворца Лувра, въ Парижъ. Этой стороной къ верху". Австрiйцамъ, пруссакамъ, саксонцамъ, итальянцамъ etc. дана была бы полная свобода прiезжать въ мою столицу, и обливаться слезами передъ картинами, вырванными изъ ихъ родныхъ городовъ. Ихъ посланники кротко возражали бы и съ сдержанными улыбками намекали бы на чувство отчаянiя, возбужденное отсутствiемъ любимыхъ произведенiй искусства. А я! я, прогуливаясь по моей галлерее съ ползущими за мной ихъ сiятельствами, предложилъ бы имъ понюхать табаку изъ моей табакерки. Зиновiя была красавица и королева, но она должна была отправиться на торжество Аврелiя. Не правда ли, что этотъ procédé былъ peu délicat? En usez-vous, mon cher monsieur? Какiе роскошные цвета въ этомъ облаке! Какое богатство, какая свобода кисти, и какая удивительная точность! Я наступилъ на мозоль вашего превосходительства? - тысячу извиненiй. Его превосходительство улыбается и говоритъ, что ему даже прiятно, когда ему наступаютъ на мозоль. Сердились ли вы на Сульта изъ-за того Мурильо, котораго мы купили? Ветеранъ любилъ эту картину, потому что она спасла жизнь его ближняго - ближняго, который спряталъ произведенiе генiя, и котораго герцогъ хотелъ повесить, если бы онъ не выдалъ картины.

Мы дали за нее несколько тысячъ фунтовъ, да еще сколько тысячъ! Ея достоинство составляетъ вопросъ вкуса, о которомъ мы здесь не будемъ разсуждать. Если вамъ угодно поставить Мурильо между первоклассными живописцами, основывая такое право на его запрестольныхъ образахъ св. Девы, я вашъ покорный слуга. Томасъ Муръ писалъ запрестольные образа такъ же хорошо, какъ и Мильтонъ, и по своему щебеталъ "Священныя мелодiи" и "Любовь ангеловъ". Желалъ бы я знать, писалъ ли Ватто что нибудь историческое? Что касается до Грёза, то вамъ известно, что его головки продавались за 1,000, 1,500 и 2,000 ф.; - оне стоили столько же, сколько севрскiй сервизъ Розы Дю-Барри. Если высокая цена должна служить вашимъ критерiемъ достоинства, то что вы скажете о маленькой росписке въ 10 ф. за издательское право "Потеряннаго рая", висевшей въ комнате стараго мистера Роджерса? Если нынешнiе живописцы, что часто случается, видятъ, какъ распродаютъ ихъ картины на аукцiонахъ въ четыре или пять разъ дороже той суммы, какую они сами получили, то разве они станутъ гневаться на это? Летъ сто тому назадъ положенiе картиннаго рынка было совершенно иное: скучныя, старыя итальянскiя картины ценились гораздо выше, нежели въ настоящее время; Рембрандтъ, жадный до денегъ, часто затруднялся продавать свои картины. Если замогильные духи все еще любятъ деньги, то каковъ же долженъ быть его гневъ при настоящей оценке его произведенiй!

красивы, но нежны и выразительны; изящные серые тоны вполне достойны вниманiя и изученiя; головы не намалеваны, но написаны свободной сочной кистью: въ этомъ заключается результатъ его искусства и составляетъ одну изъ величайшихъ победъ, одержанныхъ этимъ совершеннейшимъ учителемъ, и оставленныхъ на удивленiе и восхищенiе последующихъ вековъ.

Смиреннейшiй волонтеръ въ рядахъ искусства, служившiй такъ безславно въ одномъ или двухъ походахъ, имеетъ по крайней мере счастiе пониманiя или воображенiя, что понимаетъ, каковъ былъ ходъ этой битвы и какимъ образомъ воевавшiй полководецъ выигралъ ее. Самый блистательный подвигъ для прирейнскаго жителя - победа надъ безчисленной армiей. Ночная стража въ Амстердаме великолепна во многихъ частяхъ, по когда зритель смотритъ на нее справа, то она кажется тускла и мрачна. Пятъ суконщиковъ плывущую по небу, окруженную своими светлыми фрейлинами, и вдругъ маленькая лэди, съ видомъ самодовольства, сказала: "Я срисую ее". О, моя дорогая лэди! если вы съ помощiю карандаша, бристольской бумаги и кусочка резинки, въ состоянiи срисовать звездную твердь и луну во всемъ ея блеске, то поздравляю васъ! Я такъ никакими чернилами и перомъ не могъ бы срисовать Пяти суконщиковъ, - по могу смотреть на нихъ во все глаза, и быть благодарнымъ, что сподобился увидеть такое образцовое произведенiе!

въ свете? Она написана не такимъ великимъ человекомъ, какъ Рембрандтъ; но въ ней вы видите - событiе изъ вашей жизни. Смотря на нее, вы чувствуете, какъ будто сами жили въ 1648 году на знаменитомъ договоре въ Мюнстере. Вы какъ будто жали руку голландскимъ гвардейцамъ, ели изъ ихъ чашекъ, пили ихъ рейнвейнъ, слушали ихъ анекдоты, когда они потряхивали своими бородами. Амстердамскiй каталогъ следующимъ образомъ говоритъ, объ этомъ: - кстати сказать, это образцовый каталогъ: онъ сообщаетъ вамъ цены, заплаченныя за картины, подписи живописцевъ и краткое описанiе ихъ творенiй.

"Это мастерское произведенiе представляетъ банкетъ нацiональной гвардiи, данный 18 iюня 1648 въ большомъ зале св. Джориса Доеле, въ Амстердаме, въ память заключенiя мира въ Мюнстере. Тридцать пять лицъ, составляющихъ картину, - портреты.

"Капитанъ Витзе помещенъ за столомъ на главномъ месте и потому первый обращаетъ на себя вниманiе. Онъ одетъ въ черный бархатъ, грудь покрыта панцыремъ, а голова черной, широкополой шляпой съ белыми перьями. Онъ покойно сидитъ на стуле изъ чернаго дуба, съ бархатной подушкой, и въ левой руке, опирающейся на колени, держитъ рогъ съ виномъ, украшенный изображенiемъ св. Георгiя, убивающаго дракона, и масличными ветвями. Черты капитана выражаютъ искренность и добродушiе; онъ жметъ руку лейтенанту Ванъ-Ваверену и золотыми шпорами, а на голове черная шляпа съ темно-коричневыми перьями. Позади его, въ центре картины, стоитъ знаменоносецъ Іаковъ Банитъ, въ спокойной воинственной позе, съ шляпой въ руке, причемъ его правая рука облокочена на стулъ, а правая нога сложена на левое колено. Онъ держитъ синее шелковое знамя, на которомъ въ шитье изображена Пресвятая Дева (какой шелкъ! какое знамя! какая живопись!) - это гербъ города Амстердама. Знамя покрываетъ его плечи, и онъ открыто и весело смотритъ въ лицо зрителя.

"Человекъ, стоящiй позади него, - вероятно одинъ изъ сержантовъ. Его голова не покрыта. На немъ панцырь, желтыя перчатки, серые чулки, сапоги съ широкими отворотами и суконные наколенники. У него на коленяхъ салфетка, а въ рукахъ кусокъ ветчины, ломоть хлеба и ножикъ. Далее, за нимъ - какой-то старикъ, - вероятно Вильгельмъ барабанщикъ. сидятъ два фитильщика. Одинъ въ широкомъ черномъ платье, съ салфеткой на коленяхъ, съ желтымъ орденомъ на шее, и въ полотняномъ шарфе и воротнике: онъ естъ ножомъ. Другой держитъ высокую рюмку съ белымъ виномъ. Четыре мушкатера, въ различныхъ шляпахъ, стоятъ позади нихъ, - одинъ держитъ рюмку а три остальные - ружья на плечахъ. Прочiе гости расположены между лицомъ, предлагающимъ тостъ, и - знаменоносцемъ. Первый, съ обнаженной головой и поднятой рукой, говоритъ съ другимъ. Второй обгладываетъ курицу; третiй держитъ серебряную тарелку; а далее, за нимъ, еще одинъ, на заднемъ плане, - подле него серебряный графинъ, изъ котораго онъ наполняетъ кубокъ. Уголъ позади капитана, занятъ двумя сидящими лицами, изъ которыхъ одинъ очищаетъ апельсинъ, двое другихъ стоятъ вооруженные аллебардами, и изъ нихъ одинъ держитъ шляпу съ перьями. Позади него еще три человека, одинъ держитъ оловянную кружку съ вырезаннымъ именемъ Пукъ, хозяина гостинницы Доеле. На заднемъ плане, входитъ служанка съ паштетомъ и индюшкой. Большая часть гостей слушаетъ капитана. Вдали, изъ открытаго окна, виднеются фасады двухъ домовъ съ каменными статуями барановъ".

Теперь, зная подробности содержанiя этой картины, вы можете отправиться домой и нарисовать точно такую же другую. Если вы приметесь за этотъ трудъ, то пожалуйста не забудьте написать руки всехъ этихъ фигуръ, какъ они написаны въ оригинале - ведь это тоже портреты. Здесь нетъ ни одной изысканности Ванъ-Дика, которыя особенно въ изображенiи рукъ повторяются такое множество разъ: тутъ у каждаго свои руки и свое лицо. Я краснелъ за невежество одного изъ начальниковъ этого большаго общества, за личность позади Вильгельма барабанщика, великолепно разодетую и сидящую лицомъ къ публике съ костью окорока въ руке. Ну что, если бы критикъ "Saturday Review" вдругъ попалъ на эту картину? Ахъ, какой былъ бы ударъ для этой благородной натуры! Почему въ каталоге не описана эта кость? Во всякомъ случае отчего бы вокругъ нея не нарисовать кружевной оборки? или отчего бы не прикрыть ее хоть розовой бумажкой? Разве нельзя было нарисовать вместо отвратительной свиной кости флаконъ для духовъ съ гербомъ и съ золотой пробкой, или наконецъ батистовый носовой платокъ, съ розовой коронкой въ уголке? Неужели нельзя было прикрыть руку этого человека (очень грубую и сильную) замшевой перчаткой и темъ придать ей более приличный видъ? Но кусокъ свинины въ голой руке! О, нервы и одеколонъ! спрячьте ее, спрячьте!

картину - не произведенiе величайшаго генiя, - но выполненiе такое великое, разнообразное и удивительное, - заключающее въ себе столько юмора, столько разумной наблюдательности, столько вернаго и полнаго выраженiя, что видъ всего этого доставляетъ истинное наслажденiе, а воспоминанiе о немъ будетъ служить удовольствiемъ на все последующiе дни. Славно, Варфоломей Ванъ-деръ-Гельстъ! Храбрый, достойный, победоносный, счастливый Варфоломей, на долю котораго выпало произвести такое образцовое творенiе!

Не снять ли мне шляпу и не поклониться ли съ особеннымъ уваженiемъ Іоанну Стину? Онъ умелъ превосходно располагать фигуры въ картине. Его юморъ также открытъ, какъ и у Фильдинга. Посмотрите, вонъ онъ сидитъ на подоконнике и во все горло хохочетъ. Какой блескъ въ глазахъ! Какой ротъ для песни, каламбура или пива! Мне кажется, что композицiя въ некоторыхъ картинахъ Іоанна доходитъ до совершенства, и я смотрю на нихъ съ темъ же восторгомъ и удивленiемъ, какое испытывалъ передъ произведенiями высшаго стиля. Галлерея эта вообще удивительна - а городъ, въ которомъ она находится, можетъ быть еще удивительнее и любопытнее.

Первое прибытiе въ Кале (и вообще на другой чужеземный берегъ), первый видъ восточнаго города, первый видъ Венецiи и Амстердама, - я считаю самыми прiятными толчками, испытанными мною въ качестве путешественника. Амстердамъ такъ же хорошъ, какъ и Венецiя, но имеетъ более юмора и смешныхъ сторонъ, которыя доставляютъ зрителю необыкновенное удовольствiе. Я едва могу вообразить что нибудь страннее, уморительнее и въ тоже время обыкновеннее - прогулки по Пекину. Этотъ шумъ, эти толпы и обилiе жизни; эта огромная деятельность; это вечное движенiе на водахъ, толпящiяся баржи, висячiе мосты, громадные старые шпицы, обширные рынки, кипящiе народомъ; всюду всегда возбуждающiй удивленiе жидовскiй кварталъ; этотъ милый, старый мiръ, едва дышащiй и становящiйся достоянiемъ прошедшаго, но все еще живой, трепещущiй, осязаемый, - мiръ действительный, но все-таки проходящiй передъ вами быстро и загадочно какъ сонъ! Изъ многихъ путешествiй моей скитальческой жизни, поездку въ Амстердамъ я всегда буду вспоминать съ особенной благодарностью. Видели ли вы когда нибудь дворецъ въ Амстердаме, мой дорогой сэръ? Въ этомъ дворце есть мраморный залъ, который способенъ напугать васъ не менее кошмара. Въ одномъ конце этого стараго, холоднаго, гладкаго, блестящаго, призрачнаго, мраморнаго зала стоитъ тронъ, на который следовало бы посадить белаго мраморнаго короля, съ белыми ногами, покоящимися на белой мраморной подушке, съ белыми глазами, которыя смотрятъ на Атласа, несущаго на своихъ оледенелыхъ плечахъ голубой глобусъ величиною съ луну. Не будь онъ мифъ, да еще заколдованный, съ силою сверхъ-естественною, онъ бы съ грохотомъ бросилъ луну на мраморный полъ, и осколки ея пробили бы отверзтiе въ преисподнюю. Дворецъ после того колеблется въ основанiи, стены даютъ трещины и онъ рушится; подземныя воды поднимаются все выше и выше; - шпицы тонутъ, тонутъ и тонутъ; баржи поднялись въ уровень съ дымовыми трубами; рыбы бродятъ, где обыкновенно сидели голуби и журавли; реки Амстеръ, Роттеръ, Сааръ и Опъ вышли изъ береговъ; голландскiе шлюзы все прорвались и Зюйдерзе свободно разгуливаетъ надъ плотинами; вы просыпаетесь отъ вашего сна, и видите себя сидящимъ въ кресле.

Неужели это былъ сонъ? По крайней мере, что-то очень похожее на сонъ. Неужели мы были въ Голландiи? Неужели мы слышали этотъ полуночный звонъ колоколовъ въ Антверпене? Неужели мы въ самомъ деле были въ отсутствiи целую неделю? или же только дремали, сидя въ кресле передъ старымъ, дряхлымъ бюро? Да, действительно; вотъ и бюро. Но если это сонъ, какимъ же образомъ могъ я узнать звуки этой мелодiи изъ Диноры? ée d'Amsterdam avec facsimile des Monogrammes, и подпись очаровательнаго

Да, действительно, это былъ восхитительный праздникъ, который продолжался целую неделю. За исключенiемъ той маленькой пинты amari ali quid въ Роттердаме, мы все были счастливы. Ведь мы могли бы быть счастливы еще и Богъ весть на сколько дней? быть можетъ еще на неделю, на десять дней? Кто знаетъ секретъ, какимъ образомъ сделать волчокъ, который бы вертелся, никогда не кувыркаясь?

Но одинъ изъ товарищей просилъ посылать ему письма въ Амстердамъ, съ надписью poste restante. Почта находилась рядомъ съ темъ страшнымъ дворцомъ, въ которомъ Атласъ тащитъ луну и который мы осматривали.

На почте было только одно письмо, - одно средство узнать наше местопребыванiе. "Почта только сiю минуту пришла", сказалъ ухмыляющiйся коммисiонеръ, подавая письмо и воображая, что поступилъ очень умно.

"Возвращайтесь домой", написанныя такъ четко, какъ будто они были нарисованы на стене. Все кончилось. Действiе чарующей силы, подъ влiянiемъ которой мы находились, прекратилось. Живая, маленькая, праздничная фея, весело прыгавшая и скакавшая вокругъ насъ въ продолженiе восьми светлыхъ (или дождливыхъ - но все-таки прiятныхъ) дней - бросила на насъ прощальный взглядъ полный сожаленiя, взмахнула крылышками и улетела.