Карпы в Сан-Суси.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Карпы в Сан-Суси. (старая орфография)

VII.
КАРПЫ В САН-СУСИ.

Мы недавно познакомились с одною девяностолетнею женщиной, которая последния 25 лет своей старческой жизни провела в одном из общественных учреждений, - в богадельне прихода св. Лазаря. Однажды, двадцать три или четыре года тому назад, она было вышла оттуда с намерением заняться общипкою хмеля и собрать несколько деньжонок, но труд оказался выше её сил; принужденную ночевать на открытом воздухе ее ударил паралич, который сделал ее неспособною ни к какому дальнейшему труду и причинил старым её членам постоянное дрожание.

Пояснением грустной пословицы, показывающей нам, каким образом бедность заставляет нас знакомиться с совершенно чужими личностями, помещенными в одной и той же комнате, может служить это бедное, старое, дрожащее тело, которое должно было укладываться на своей постели в богадельне, подле другой такой же старухи, с которой она могла или не могла сблизиться, смотря по обстоятельствам. Конечно, она и сама не могла быть приятной соседкой, бедное создание! с своими дрожащими членами и похолоделыми ногами. Большую часть ночи она проводила без сна, и ужь наверное не в мечтах о счастливом старом времени, которое для нея никогда не было счастливо; она просто не спала от кашля, лихорадки и ревматизма, от этих неотвязчивых спутников старости.

- Джентльмен дал мне коньяку с водой, - говорила она, и голос её дрожал от восторга при этом воспоминании. Я никогда не чувствовал большой любви к королеве Шарлотте, но полюбил ее гораздо больше с тех пор, как эта старуха порассказала мне о ней. Королева, сама любившая нюхать табак, завещала его нескольким богадельням, и бывало, в безсонные ночи, больная старушка пропустит щепотку королевского табаку, и промямлет: "для меня это утешение, сэр, чистое утешение! Pulveris exigui munus. И вот одинокое престарелое создание, дрожащее от паралича, не имеющее во всем мире ни одной души, которая бы позаботилась о ней, не совсем еще затертая жизнию, но обойденная и забытая в потоке её, становится счастливою чрез это дешевое завещание и находит для себя утешение. Позвольте мне писать и с тем вместе размышлять. (Благодаря Бога, проповедь на следующий месяц неопасна для прессы). Настоящее же разсуждение появится не прежде, как я прочту в газетах о появлении яблочных напитков, то есть в сезон пантомим, индюшек и сосисек, плюм-пуддипгов и радостей для молодежи, в сезон рождественских разсчетов и напоминовений, более или менее грустных или веселых для взрослых. Если мы старики и невеселы, то должны казаться веселыми. Мы увидим молодую публику ликующею вокруг елки. Бутылочка весело будет обходить в круговую, в то время, когда мы подсядем к камину. Старушке нашей тоже будет праздник. В день Рождества ей также подадут говядину, пиво и пуддинг. Рождество приходится на четверг. В пятницу им позволяют выходить из богадельни. Мери, не забудь пригласить старушку Гудди-Тушуз, в пятницу, 26 декабря! Ведь ей кажется девяносто лет? бедная! О, какая добрая личность скрывается под этой морщинистой наружностью. "Да сэр, девяносто!" говорит она: "моей матери было сто, а бабушке сто два".

Девяносто! очень хорошо, бабушка: - значит ты родилась в 1772 году.

Твоей матери, скажем, было двадцать семь, когда ты родилась, и потому год её рождения должен быть 1745.

Твоей бабушке было тридцать, когда родилась её дочь, и потому годом её рождения нужно считать 1715.

Мы начнем, бабушка, с тебя. Ты, доброе старое создание, конечно не помнишь того маленького джентльмена в Темпле, у которого твоя мать была прачкой; это был остроумный мистер Гольдсмит, автор истории Англии, Векфильдского священника и многих других занимательных статей. Тебя, однажды, совсем еще ребенком, принесли к нему в комнаты, в Брик-Корте, и он подчивал тебя леденцами: ведь он очень любил детей. Не помнишь вероятно и того джентльмена, который чуть-чуть не задавил тебя, сев на кресло, где ты спала; это был ученый писатель, Самуэль Джонсон, написавший историю Rasselas, которую ты, впрочем, никогда не читала, моя бедная душа! и трагедию Irene, которой, я полагаю, никто не читал в соединенных королевствах. Не помнишь также и того шотландского джентльмена, который показывался от времени до времени в квартире Гольдсмита, хотя там все смеялись над ним, и который написал книгу занимательнее всех сочинений вашего мистера Бёрка и мистера Джонсона, и даже доктора Гольдсмита. Твой отец часто уносил его домой на кресле; услугу эту он нередко тоже оказывал и Стерну в Бонд-Стрите, знаменитому остроумцу. Но за то ты наверное помнишь, доброе мое создание, Гордововские мятежи, когда народ у дверей дома мистера Лангдаля кричал: - долой папство! Помнишь и веселый огонь, в Блумсбюри-Сквере, от книг милорда Мансфельда? О Боже! Сколько иллюминаций ты видела! По случаю блестящей победы над американцами у Брид-Хилля, в память заключения мира в 1814 году, на великолепном китайском мосту в Сент-Джемс-парке, в коронацию его величества, которого ты еще помнишь принцем Уэльским: не правда ли, Гудди? Да; и ты участвовала в процессии прачек, которые ходили в Бранденбург-Хауз к его доброй супруге, оскорбленной королеве Англии, помнишь тоже рассказ своей матери о том, как ходила она в Товер смотреть на казнь шотландских лордов. Что касается твоей бабки, то она родилась пятью месяцами позже сражения при Мальплаке. Да, это верно; там был убит её бедный отец, сражавшийся как истый британец за свою королеву. С помощию хронологии Уэда, я мог бы составить для тебя, бабушка, презанимательную историю и родословную, такую же верную, какие можно видеть в книге английских перов.

Твоя мать, быть может, видела его отплытие; а твой отец, может статься, носил ружье под его командой. Твоя бабушка, быть может, кричала ура! за Марльборо; но что тебе за дело до принца-герцога, ты слышала разве только его имя. Сколько сот или тысяч лет жила та жаба, которую показывали в каменном угле на покойной выставке? а между тем запас её сведений был нисколько не больше, чем у жаб моложе первой семью или восемью стами лет.

- Полно вам говорить мне пустяки о ваших выставках, о принцах, герцогах, о жабах в каменном угле, о каменном угле в жабах и о чем бишь еще! ворчит бабушка. Я только знаю, что была когда-то добрая королева Шарлотта, потому что она завещала мне табачек, который утешает меня в безсонные ночи.

вы не помните о преданиях про сундуки с серебрянными сосудами, про брилиянтовые ожерелья, про драгоценные кружева, тайным образом посланные старой королевой в М-кл-нб-рг-Стр-л-ц для обогащения некоторых родственников? Но не все сокровища ушли туда. Non omnis moritur. В полночь бедная, старая, разслабленная женщина чувствует себя совершенно счастливою, когда подносит к носу свою дрожащую руку с понюшкой табаку. Я живо представляю себе призрак доброй старушки с табакеркою в руке; он тихо бродит между кроватями, в которых спят бедные создания, заброшенные в эти безотрадные спальни. - Ну-ка, Гудди! понюхай моего panne. Я знаю, ты не будешь чихать, и я не скажу тебе: будь здорова. Но ты с благодарностью вспомнишь о старой королеве Шарлотте; не правда ли? Да; и у меня было много забот, много безпокойств. Я была почти в таком же заточении, как и ты. Точно также ела каждый день вареную баранину, которую, между нами будь сказано, терпеть не могла. Ела проклиная ее, но не жаловалась. Я бодро переносила все эти невзгоды жизни. У всех у нас есть свои горести и страдания. Но чу! Запел петух, повеяло утренней зарей. С этими словами царственное привидение исчезает чрез камин, если только есть камин в этом унылом гареме, где бедная Тушуз и её подруги проводят свои ночи, свои печальные, безотрадные, холодные длинные ночи, разделяемые в таком грустном обществе, и освещаемые таким тусклым светом!

значит, годом рождения твоей доброй матери? Ведь, кажется, её отец был тогда в отсутствии, в Нидерландах, с его королевским высочеством герцогом Комберлэндским, под предводительстом которого он имел честь носить алебарду во время достославной битвы под Фонтенуа, а если не там, то он находился при Престон-Пайсе, под командою генерала сэра Джона Копа, когда дикие горцы прорвались сквозь стройный ряд английских войск; а будучи там, неужели он не видел знаменитого призрака, который не показывался драгунскому полковнику Гардинеру? Добрая моя старушка! возможно ли, чтобы ты не помнила, что доктор Свифт, сэр Роберт Вальполь (милорд Орфордский, как ты справедливо его называешь), старая Сара Марльборо, и маленький мистер Поп, из Твитнама, умерли в год твоего рождения? Какая у тебя несчастная память! И неужели там, где ты живешь, в старом монастыре св. Лазаря, нет ни библиотеки, ни самых обыкновенных справочных книг?

"го! го!" и смеется, как старый попугай; ведь вам известно, что попугаи живут до Мафусаиловской старости, так что столетний попугай сравнительно еще весьма молод (го! го! го!). Да; точно также и карпы живут чрезвычайно долго. Некоторых из них, в Сан-Суси, кормил Фридрих Великий и они еще живы, с огромными горбами, из синей глины на спинах. Они бы могли рассказать множество занимательных историй, если бы захотели говорить, но очень молчаливы эти карпы, по своей природе они мало сообщительны. О! чем была твоя долгая жизнь, старая Гудди? чем, как не жизнию попугая, которому постоянно подавали хлеб и воду и клали жердочки в клетке; чем, как не однообразным плаванием карпа в пруде Леты? Что значив Росбах или Иена для этих карпов и понимают ли они, что теперь уже внучка английской королевы приносит им пищу?

Нет! эти карпы в Сан-Суси, хотя бы жили до тысячи лет, все-таки не сказали бы нам больше того, что один день похож на другой; история нашего друга Гудди Тушуз едва ли разнообразнее истории этих карпов. Тяжелый труд, грубая пища, жесткая постель, леденящий холод в течение ночи и гнетущий голод почти ежедневно, такова её участь! Справедливо ли говорить в моих молитвах: "благодарю небо, что я не один из них?" Еслибы мне было восемьдесят лет, то неужели бы мне нравилось терпеть этот всегдашний безотвязный голод? вставать и кланяться мистеру Бумблю, старосте, при его входе в общую комнату? Слушать мисс Прим, которая приходит проповедывать о будущей жизни? Еслибы мне было восемьдесят лет, то, признаюсь, я не желал бы иметь товарищем в спальне другого джентльмена моих лет, с подагрою, с безсонницею, безпокойного во сне и который в добавок имеет привычку храпеть; не желал бы слушать приказаний на старости лет, принаровлять мои неверные шаги к шагам других несчастных узников в моей скучной безотрадной прогулке, протягивать дрожащую руку за порцией жиденькой каши и говорить мисс Прим: благодарю вас, мисс! когда она кончит свою проповедь. Джон! если Гудди Тушуз придет в будущую пятницу, я желаю, чтобы ее не безпокоили богословскими прениями. У тебя прекрасный голос; однажды вечером я слышал, как ты пел гимн с нашими девушками, и я был очень благодарен, что наше скромное жилище наслаждается таким согласием. Бедная Тушуз уже так стара и беззуба и так дрожит, что совершенно не в состоянии петь; но не важничайте перед ней, не показывайте вида, что вы можете петь, а она не может. Пожалуйста, усадите ее как можно покойнее у кухонного очага, и согрейте её старый желудок хорошим пивом и поджаренным хлебом. Будьте снисходительны к бедной девяностолетней пансионерке, которой позволили выдти в день Рождества Христова. Много ли раз ей еще остается встретить этот праздник? Подумайте о том, что она уже встретила девяносто таких дней! Девяносто холодных, грустных, печальных дней нового года!

Если бы вы были на её месте, ведь вы бы пожелали иметь воспоминание о лучших днях своей жизни, когда были молоды, счастливы, и быть может, любимы; или же вы предпочли бы обойтись без прошедшого, на котором могли бы остановиться ваши мысли? Скажи, Гудди, ведь около 1788 года щеки твои были розовы, глаза имели блеск, и на них вероятно заглядывался какой нибудь молодец с напудренными волосами и косичкой? Мы сами стареем, но для нас есть вещи, которые кажутся нам всегда молодыми. Оне внезапно возникают пред нами, не мертвыми, но живыми, не позабытыми, но свежими в памяти. Глаза наши снова загараются как прежде. Дорогой голос снова отзывается в нашем сердце. Восторг свидания и ужас разлуки снова и снова проходят перед нами. Вчера на улице, я встретил пару чудных глаз, так похожих на те, которые когда-то загорались огнем при моем появлении, что все прошедшее снова промелькнуло передо мной, не покидало меня во время одинокой прогулки моей по шумному Стрэнду, я снова был молод с своими радостями и печалями, одинаково сладкими и грустными, равно священными и с любовию вспоминаемыми.

Надеюсь, что я не обижу моей старой пансионерки, рассказав ей школьную историю. Однажды, какая-то лэди подарила ей полу-соверен, сделавшийся для Гудди источником горя и безпокойств. Она зашила его куда-то в свой старый лиф, думая, что там для него самое безопасное место. И как бы вы думали? Другая старуха этого же заведения вырезала монету из лифа Гудди. Старуха на костылях! Фи! старая колдунья! Как? Насилие между этими беззубыми, дрожащими, разслабленными? Воровство между теми, у кого нет пенса за душею? Да это просто собаки, вырывающия крохи из рук Лазаря. С каким негодованием Гудди рассказывала это! Я уверен, что маленькие пруссо-британские принц и принцесса приходят иногда к пруду в Потсдаме, где живут сотни сотен лет горбатые карпы, и приносят им хлеба и пирожков. Эти косоглазые карпы пожалуй видели из под воды ботфорты Наполеона, видели в своей луже отражение тонких ног Фридриха, быть может, и Вольтер приходил иногда покормить их; а теперь? из-за крошки сухаря они готовы толкаться, ссориться, коситься, вырывать друг у друга, драться и не ранее успокоиваться, как когда кончится эта позорная борьба. Без забот, (Sans-Souci)! в самом деле! Как легко написать: Sans-Souci! над воротами, но где вы найдете такия ворота, чрез которые бы не промелькнула забота? она сидит на плечах часового в его будке, она убаюкивает швейцара, спокойно спящого в своем кресле; она умеет прокрасться по лестнице и расположиться между королем и королевой на их царственном ложе, даже в нынешнюю ночь, я уверен, она подсядет к жесткому изголовью старой Гудди Тушуз и будет ей нашептывать: а что, пригласят ли тебя еще раз эти лэди и джентльмены? Нет, нет! они забудут о бедной старушке Тушуз. Гудди, стыдись! не будь эгоисткой. Не будь так недоверчива к своим ближним! Неужели никто не обратит внимания, что день Рождества уже девяносто раз разсветал над тобою. Неужели никто не поймет, что значит продрожать дважды сорок и еще десять лет от холода, испытать голод и оставаться в неизвестности? Да будет над тобою мир и благословение! скажем мы в день Рождества. Приди к нам, пей, ешь и отдыхай у нашего очага, бедная странница! Из хлеба, посылаемого вам Божиим милосердием, умоляю, читатель, уделяйте часть тем благородным и смиренным беднякам, у которых борьба с жизнию отняла средства к труду. Довольно! В полной уверенности, что в день Рождества на столе моем явится ростбиф, я тем не менее уверен, что в монастырь св. Лазаря послана будет записка, в которой мистер Roundabout попросит мистрисс Тушуз удостоить его своим посещением в пятницу, 26 декабря.