Об одном ленивом мальчике.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Об одном ленивом мальчике. (старая орфография)

IX.
ОБ ОДНОМ ЛЕНИВОМ МАЛЬЧИКЕ.

Однажды, осенью, мне привелось провести с неделю в маленьком старинном городке Куре или Куаре, - в Граубиндене, где похоронен тот весьма древний британский король Люций {И Стоу приводить еще и теперь существующую надпись "с доски, крепко прикованной к стене в церкви св Петра, в ул. Коригиль", и говорит: "по одним летописям король этот погребен в Лондоне, а по другим - в Глочестере". Ох ужь мне эти неисправные летописцы! Альбан Бутлер в жизни святых (Lives of the Saints), Мюррей в своем "Гиде" и наконец ключарь в Куре положительно говорягь, что Люций быль убит здесь, и я сам, своими глазами, видел его гробницу.}, святой мученик, который основал церковь св. Петра в Лондоне, в улице Корнгиль, напротив дома под No 65. В настоящее время немногие обращают внимание на этот храм, и еще менее таких, которые слышали об этом святом. В соборе в Куре стоит его статуя, окруженная другими святыми из его семейства. В узких красных панталонах, в римской тоге, с курчавой темной бородой, с небольшой золотой коронкой и скиптром, он представляет собою красивое, приятное для глаз изображение. Зная отношения Люция к No 65 Корнгиля, я смотрел на его фигуру с большим интересом, чем на других, которые в иерархическом порядке, может быть, и выше его.

Этот хорошенький маленький городок находится, так сказать, на краю мира, - мира нашего времени, - мира быстрого движения, - мира стремительных железных дорог, - мира торговли и взаимных сношений между людьми. От северных его ворот разветвляется железная дорога на Цюрих, на Базель, на Париж и внутрь страны, а из старой южной заставы, у которой бежит небольшая речка и теснятся полуразрушенные укрепления древняго города, отправляется неповоротливый дилижанс или ленивый веттурино по долине Рейна, чрез грозные ущелия Via Mala, а теперь даже через Шилюген, к берегам Комо.

Мне редко случалось видеть местечко приятнее, красивее, спокойнее и пасторальнее этого отдаленного маленького Кура. Кроме летних домиков, которые бы служили трельяжем для виноградных лоз и местом для сушки белья, обитателям этого городка нет надобности строить ни крепостных стен с амбразурами, ни рвов, ни палисадов. Неприятель не пойдет к его полуразвалившимся воротам, в которых только утром и вечером проходят и мычат коровы, да деревенския девушки, собираясь вокруг фонтана, весело тараторят и смеются, как тот вечно журчащий ручеек, протекающий около городских стен. В известное время через них проходят в гимназию или возвращаются оттуда школьники с книгами и сумками в красивеньких однообразных курточках. В городе есть также кафе-гауз, и я уже вижу одного старого господина, который направляется к нему. Есть и магазины, но, по видимому, без покупателей, и продавцы лениво поглядывают из своих маленьких окон на единственного прохожого. Есть и лавочка с корзинками мелкого черного винограда и груш, и хорошенькая бойкая торговка, окруженная полдюжиною ребятишек. Кроме этого, вы едва ли услышите на улице какой нибудь шум или заметите движение. В книжной лавке нет ни души. - Если вы будете на столько добры, что пожалуете через час, говорит местный банкир, не прожевав еще какого-то куска от обеда, который подают там ровно в час по полудни: то можете получить деньги. Никого нет и в гостиннице, кроме ласковой хозяйки, услужливых лакеев и расторопного молодого повара, который хлопочет о том, чтобы стряпня его пришлась вам по вкусу. Никого нет и в протестантской церкви (а! странное явление; здесь два исповедания живут в удивительном согласии!) - ни души и в католической церкви, пока ключарь из тесной своей кельи в церковной пристройке не увидит путешественника, созерцающого замысловатые колонны, поддерживающия зубчатый фронтон собора, не выйдет к вам (разумеется в надежде на приличное вознаграждение) и не отворит церковных дверей, чтобы показать вам почтенный храм, показать старинные святыни в ризнице, древния одеяния (и между прочим черный бархатный ток, совершенно новенький и свежий, как будто только вчера сделанный, хотя и подаренный знаменитым "повесой" Генрихом Наваррским и французским), и наконец статую св. Люция, который построил церковь св. Петра в Корнгиле напротив дома No 65.

Какой спокойный, приветливый, приятный, хорошенький, старый городок! Неужели он все спал в продолжение этих сотен лет, и явится ли какой бойкий, молодой принц из звездного мира, в гремучей колеснице, влекомой ревущим слоном, разбудить его? А было время, когда здесь кипела жизнь, деятельность и торговля! Эта высокая старая стена ужь конечно не предназначалась для защиты от коров, и люди, вооруженные под предводительством своих свирепых атаманов, рыскали около городских ворот и грабили торговцев, когда они выходили оттуда с тюками товаров, вьючными лошадьми и фурами! - Неужели это место до такой степени замерло, что даже духовенство различных вероисповеданий не в состоянии ссориться? Да, впрочем и то сказать, прошло семь или восемь сот, двенадцать, а может быть пятнадцать сот лет (летописей нет о таком отдаленном периоде, - надо думать, оне сгорели в большом лондонском пожаре) - прошло тысяча двести лет, когда в городе была еще некоторая жизнь, когда Люций, по основании церкви в корнгильской улице, был побит здесь камнями за свои богословския тенденции и диспуты.

Здесь протекала быстрая маленькая речка, по берегам которой мы вечером имели обыкновение гулять и любоваться высящимися со всех сторон горами фиолетового цвета, глядеть на тени, перебегавшия по облитым золотом стенам, на журчащую речку, на мычащих коров, на служанок и тараторок, болтающих и смеющихся у фонтана. Во время этих-то скромных прогулок, мы не раз заставали одного праздношатающагося мальчика, или пожалуй, уже юношу, в поношенной куртке, в коротеньких панталонах, с огромными, лениво тащившимися одна за другой ногами, и ленивыми руками, торчавшими из узких рукавов. Этими руками он держал какую-то книжку, которая, полагаю, до того занимала и восхищала его, что он оставался совершенно слепым для окружавших его очаровательных картин, и, держу пари на что угодно, вовсе не думал о завтрашних уроках, забывал о матери, ожидавшей его к ужину; об отце, собиравшемся сделать ему выговор, словом, он был всецело погружен в свою книгу.

Но что же это за книга, которая до такой степени могла обворожить молодого ученика, стоявшого на берегу реки? Ужь конечно не Pons Asinorum. Что это за книга, до того восхитительная, что делала его равнодушным ко всему в мире, что он не обращал даже внимания на торговку яблоками и (что еще привлекательнее для сынов Евы) на хорошеньких девушек с яблоко-подобными щечками, которые смеялись и болтали у фонтана? Что же это за книга? Не думаете ли вы, что это был Тит Ливий, или греческая грамматика? Нет; этот ленивый, далеко неопрятный, но чувствительный юноша читал роман! Он читал о д'Артаньяне, запирающем в ящик генерала Монка и почти успевшем удержать на плечах голову Карла I, или о Шато-д'ифском пленнике, который, находясь на пятьдесят футов под водой, разрезал себе мешок, в котором был затоплен (я упоминаю о романах, наиболее любимых мною самим, о романах без любви, без разговоров, и вообще без всяких нелепостей подобного рода, но состоящих из множества сражений, битв, побегов, грабежей и освобождений) - разрезал мешок и выплыл к острову Монтекристо. О Дюма! о доблестный, великодушный старый Александр! Я и теперь отдаю тебе чссть и приношу сердечную благодарность за доставление мне приятных часов. Я читал тебя (больной в постели) по тринадцати часов сряду, и из-за книг твоих дамы моего дома только что не выходили на дуэль. Будьте уверены, ленивый мальчик читал непременно Дюма (впрочем от вас зависит похвалить и назвать имя своего любимого автора); что же касается до гнева, или, пожалуй, до чувствительных внушений его школьного учителя, до отцовского выговора, до нежных материнских увещаний - не доводить ужин до охдажления, - я не думаю, что этот негодяй хотя бы сколько нибудь заботился об этом; - для него это не стоило и фиги. Да, да; фиги хотя и сладки, но вымыслы - еще слаще!

Случалось ли вам когда нибудь видеть человек двадцать белобородых, в белых одеждах воинов, или серьезных городских старшин, сидящих у ворот Яффы или Бейрута и внимающих болтовне сказочника о чудесах из Антара или Арабских Ночей?

- Не кушаете пирожного? и знаете почему? говорит Т.

- Потому что для меня прошло время наслаждаться вещами подобного рода, возразил младший джентльмен.

- Потому что вы гурман и бювер! вскричал старший; младший слегка содрогнулся. - Все мужчины, имеющие натуральный и здоровый аппетит, любят сладкое, - его любят все дети, все женщины, все восточные народы, вкусы которых не испорчены обжорством и пьянством. И тарелка, полная клубники со сливками, опустела перед философом.

Вы соглашаетесь с этой аллегорией. Романы тоже самое, что сласти. Все мужчины, с здоровым аппетитом к литературе, любят их, как любят почти все женщины и огромное число умных и ученых людей. Не далее как вчера мне сказал один из ученейших медиков в Англии: я только что прочитал такой-то роман во второй раз, - (это был один из самых изящнейших вымыслов Джонса). Судьи, епископы, канцлеры, математики - это самые замечательные потребители романов, а к ним, конечно, нельзя не присоединить юношей, прелестных девиц и их добрых нежных маменек. Кто не слыхал об Эльдоне {Граф Эльдон - английский лорд-канцлер в первой четверти нынешняго столетия, ревностный приверженец существовавших в то время законов. Разсказывают, что он плакал, при отмене смертной казнь за кражу пяти шиллингов в обитаемом доме.

Что же касается до того праздного мальчика в Куре, сомневаюсь, что он, достигнув тридцати лет, будет точно также любить чтение романов. Он слишком усердно поглощает их теперь. Он будет есть желе, пока оно ему не опротивеет. Не достигнув еще двадцати-летняго возраста, он до такой степени познакомится со всевозможными приключениями, что нисколько не удивится, когда какой нибудь незнакомец вдруг окажется настоящим графом, - когда старый лодочник, сбросив с себя свой нищенский плащ, откроет звезды и ордена и, прижав свою Антонию к груди, скажется принцем, давно пропавшим её отцом. В действующих лицах романистов одне и те же личности, хотя бы они и явились в бальных башмачках с красными каблучками и голубиными крылышками или в одежде девятнадцатого столетия. Ему надоедят эти сладости, как за обедом надоедает мальчикам в частных школах сладкий пуддинг перед кусками жареной баранины (по крайней мере в старину мне самому надоедал он страшным образом, - теперь, быть может, обыкновения этого не существует).

ночи; там далеко, под небом Сирии, угрюмые шейхи и городские старшины внимательно слушают поэта, рассказывающого свои фантазии; еще далее, на равнинах Индии, после утомительного дневного перехода солдаты слушают повести NN или NN; или наконец там, в маленьком чудесном Куре, праздный мальчуган упивается книгой и поглощает ее глазами. Требование на романы, сколько нам известно, существует всюду и купец должен доставлять их, как доставляет седла и пэль-эль для Бомбея и Калькутты.

Как молодой человек, на первый раз слишком много выпивший эля, получает к нему отвращение, так и ты, милый юноша, скоро пресытишься романом. Желал бы я знать: читают ли романы сами романисты? Если вы войдете в кондитерскую, то не увидите там, чтобы молоденькия прелестные дамочки (которым я свидетельствую мое глубочайшее почтение) истребляли пирожки и мороженое, - напротив, в положенное вечернее время им подают здоровый чай и хлеб с маслом. Кто может мне сказать: читает ли романы автор "Истории двух городов?" {Диккенс. Вообще с большей частью упоминаемых ниже романов читатели уже знакомы в русских переводах и вероятно помнят их авторов. Прим. перев.}. Поглощает ли повести автор "Лондонской башни?" Восхищается ли блестящий Гарри Лоррекер, "гладкой прической или локонами", или "веселым путешествием Спонжа?" А ветеран, из-под бойкого пера которого мы имели книги, восхищавшия нас в молодые годы: "Дарнлей", "Ришелье" и "Делорм" {Кстати, какая странная участь постигла этого ветерана-романиста! (Джемса). Он был назначен генеральным консулом её величества в Венеции, - единственном городе в Европе, где его знаменитых "Двух Всадников" невозможно было бы увидеть разъезжающими вместе.}, находит ли удовольствие в творениях великого Александра, приходит ли в трепет, читая "Трех мушкатеров"? Даровитейший автор "Какстонов" читает ли другия повести в "Блэквуде?" (например хоть ту историю о привидениях, помещенную в августовской книжке; что до меня, то я читал ее в Фолькстоне, в библиотеке при отеле Павильон, и, признаюсь, она до такой степени напугала меня, что я боялся оглянуться назад). "Дядя Том" восхищается ли "Адамом Видом". Автор "Вексфильского священника" смеется ли при чтении "Вардена" и "Трех чиновников?" Дорогая, простодушная, скромная, доверчивая юность! Я нисколько не сомневаюсь, что выше-сказанные знаменитости также читали романы, но умеренно, - ели желе, но большею частию питались чем нибудь жареным или вареным.

Да, дорогой мой юноша! Издатели нашего постараются снабдить тебя фактами столько же, сколько и вымыслом; и хотя им не совсем приходится хвастаться своими обедами, но они по крайней мере приглашают тебя к столу, где ты будешь находиться в хорошем обществе. Исторический журнал корабля Fox был написан одним из отважнейших моряков, которые отыскивали несчастного Франклина среди страшной арктической ночи; описание Китая сделано человеком, которому из целой империи лучше всех было известно то, о чем он рассказывал; страницы о Волонтерах начертаны рукой, которая владела мечем в сотне замечательных сражений и наводила британския пушки при одной из величайших осад.

тем праздники) подается к столу богато-убранное блюдо желе; medioque in fonte leporum красуется британский и американский флаги, изящно сделанные из цветных бумажек. Лишь только пассажиры обратят внимание на это приятное явление, как капитан, пользуясь случаем, старается выразить надежду окружающим его, что флаги мистера Буля и его младшого братца всегда могут развиваться рядом в дружеских заявлениях. Раз уже сравнив романы с желе, мы теперь имеем два этих блюда (одно из них, быть может, недовольно сладко и отзывается aman aliquid, для некоторых весьма невкусным), - два блюда - одно с старинным флагом, развевавшимся над хорошо известным балаганом "Ярмарки Тщеславия", другой с свежим еще и красивым гербом, который был недавно поднят над "Барчестерскими башнями" {В журнале Cornhill Magazine, при появлении этого первого очерка, только что начались печатанием два романа, Теккерея: и Троллопа . Примеч. перев.}. Прошу покорно, сэр или мадам, - с которого блюда вам угодно?

"первый день отплытия" их пароходов, когда, мне кажется, ни один человек не садится за стол без того, чтобы мысленно не попросить благословения на путешествие; вот и наш добрый корабль вышел из гавани и устремился на синия воды океана.